Установив скорость в 40 капель, она вышла и вернулась с теплым, шерстяным пледом. Так же осторожно, избегая прикосновений, укрыла Мартина. Он до этой минуты смотрел куда-то поверх ее головы, а тут взгляд сфокусировался, стал пронзительно-вопрошающим.

— Я вернусь через час, — сказала она, отворачиваясь, чтобы не видеть его глаз, глаз измученной, покорной собаки.

Она вернулась через час с чашкой теплого овсяного киселя. Мартин безропотно съел три запланированные ложки. Прежде чем уйти, Корделия спросила:

— Может быть, спустишься вниз?

И тут же пожалела, что спросила. Мартин мгновенно напрягся, какое-то время смотрел на нее, потом откинул плед.

— Конечно, если хочешь, — торопливо добавила она.

Он снова на нее посмотрел. Он хочет? Разве у него есть право хотеть? Он же вещь, киборг. Корделия позорно бежала. Как и следовало ожидать, вниз он не спустился. Во всяком случае визуальных доказательств его присутствия не обнаружилось. Но какое-то время спустя Корделия стала чувствовать взгляд. Он за ней наблюдал. Она догадывалась, что Мартин скорей всего сидит на верхней ступеньки лестницы, но намеренно не оглядывалась. Пусть наблюдает.

— Жанет, — позвала она, краем глаза просматривая документы в раскрывшемся вирт-окне.

На одном из мониторов возникло портретное изображение молодой рыжеволосой женщины в старинном платье.

— Чего тебе, правнучка?

— Наш гость запросил у тебя доступ?

— Увы, он совершенно индифферентен к моим чарам, — ответила дама, плавно перемещаясь с одной гладкой поверхности на другую. Ее лукавое личико с остреньким подбородком возникало расплывчатой фреской то на мониторе, то на выдвижной панели, то занимало всю стену, то проступало тенью на стекле, превращая окно в витраж.

— Я унизилась до того, что сама предложила ему… ох, как же это неприлично звучит, это подобие интимное связи… коннект, но он… Он меня отверг! — Красотка надула губки и быстро заморгала золотистыми ресницами.

— Ну потерпи, это он с непривычки, — утешила ее Корделия, — скоро освоится и будет к тебе приставать.

Красотка хихикнула.

— А он хорошенький! Пожалуй, предложу ему себя еще раз.

— Давай, только не переусердствуй.

Ночью Корделия не спала и долго прислушивалась. С далекого океана дул ветер. Деревья шумели. В окно стукнула ветка. Шагов Корделия не услышала.

На следующий день все повторилось в той же последовательности. Мартин молчал, покорно исполнял все, что от него требовалось, открыто своего убежища не покидал, но Корделия чувствовала его настороженный взгляд.

Звонил Ордынцев.

— Ну как?

— Никак, — ответила Корделия. — Молчим. И я, как видишь, все еще жива.

На третий день, проснувшись с первыми лучами солнца, Корделия натянула тонкий облегающий комбинезон, кроссовки и пустилась в динамическую медитацию. Четвертый день разнообразием также не порадовал. Уже в сумерках стоя перед холодильником, Корделия изучала данные о количестве и сроке годности наличествующих продуктов. Несмотря на то, что гастрономические потребности Мартина все еще ограничивались несколькими ложками киселя или стаканом разбавленного сока, а она сама никогда пристрастием к еде не отличалась, отправить заказ в службу доставки все же не мешало. Кофе на исходе, сливки, фрукты, сухарики.

И тут она почувствовала уже не взгляд, присутствие. Мартин стоял за ее спиной. Очень близко. Его силуэт отразился продолговатой тенью в дверце холодильника.

«Он пришел меня убить», с ужасающим хладнокровием подумала Корделия. И оглянулась. Мартин еще не переступил границ ее личного пространства, но был к этому близок. День уже сходил в сумеречную стадию безвременья, когда сами предметы, их индивидуальные величины, цвета и формы начинают тяготеть к фоновому единству. Тени скрадывают очертания, заглаживают углы. Такая же тень сглаживала и черты Мартина. Корделия не видела его глаз. Она только догадывалась, как бездонные фиолетовые зрачки то расширяются, то сужаются, подстраиваясь под идущий извне поток частиц. Может быть, Ордынцев был не так уж и не прав?

— Что, Мартин? Я бы позвала тебя к ужину.

Голос спокойный. Паники нет. Корделия никогда еще так не радовалась постигшей ее после катастрофы атрофии чувств.

— Скажи это, — холодно, почти угрожающе произнес Мартин. Неприятно, но очень по-человечески.

— Что сказать?

— Последний приказ.

— Это какой? — Корделия в самом деле не понимала.

Мартин тоже был обескуражен. Голос зазвучал слегка растерянно.

— Ты знаешь. Тот, который отдают хозяева, чтобы убить.

Он, похоже, не ожидал, что ему придется объяснять. Корделия все еще не понимала. Он сделал шаг и оказался совсем рядом, почти притиснув ее к дверце холодильника. Мартин был выше нее на целую голову, что позволяло ему еще и смотреть на нее сверху вниз, как на бабочку, которую вот-вот накроют сачком. Для пущей убедительности Мартин сверкнул красными глазами. «Очень страшно», снова с ужасающим спокойствием подумала «бабочка».

— Скажи это, — глухо повторил киборг, — или я тебя убью.

«Тут полагается визжать. Громко и противно».

Мартин протянул руку к ее лицу. Вероятно, он собирался схватить ее за горло. Корделия рефлекторно заслонилась, и в захвате его пальцев оказалось ее предплечье.

— Говори, — повторил он, медленно, но неотвратимо, стискивая ее руку. Корделия почувствовала боль. Ее предплечье, похоже, засунули в какой-то механизм и теперь проворачивали рычаг, чтобы расплющить кости.

— Что я тебе сделала? — вырвалось у нее.

— Ничего. Но сделаешь. Вы, люди, очень изобретательны. Говори.

Тиски сходились. У Корделии перехватило дыхание. Во времена инквизиции такая пытка сдавливанием называлась «испанский сапог». Но это не сапог, это «испанская перчатка».

— А если не скажу?

— Тогда я тебя убью. Я не буду ждать, когда ты начнешь проверять свои теории или воплощать фантазии.

— Нет… у меня… никаких фантазий… Да включи ты свой детектор!

— Детектор задействован, — невозмутимо ответил киборг.

— И… что?

— 96%. Но это потому, что ты сама веришь в свою ложь. Мои родители тоже всегда говорили правду. А потом предали. И ты… предашь. Говори, прикажи мне!

— Нет…

Раздался тихий влажный хруст. Корделия задохнулась. Из глаз брызнули слезы. В горле образовался тромб из крика и ярости. Голова закружилась. В ушах что-то лопнуло. Она сделала несколько попыток вдохнуть. Наконец ей это удалось. И тут она обнаружила, что Мартин уже не держит ее, что он отскочил и метнулся вверх по лестнице. Корделия прислонилась к прохладной дверце. Рука пульсировала и висела, как неживая.

— Ах ты… скотина неблагодарная! — закричала она больше от негодования, чем от боли. — Сволочь кибернетическая! Франкенштейн недоделанный!

На матовой поверхности огромной микроволновки появилось изображение рыжеволосой красотки. Она взирала с лукавой заинтересованностью.

— Что-то случилось?

— А ты куда смотрела? Хранитель дома называется! Меня тут убивают, а она спрашивает «что случилось?».

Красотка состроила обиженную мину.

— Откуда же мне было знать? У меня же нет соответствующего протокола. Укажи алгоритм действий на случай форс-мажорных обстоятельств, и я буду знать, что мне делать. Могу сирену включить, могу двери заблокировать.

— Иди ты знаешь куда… со своей сиреной… — прошипела Корделия, отлипая от холодильника и направляясь к шкафчику с медицинскими принадлежностями. К счастью, Мартин сломал ей левую руку. Правая нареканий не вызывала.

— Вот и спасай потом… всяких, — ворчала Корделия не от злости, а от необходимости отвлечься. — Мы его, можно сказать, в утилизаторе нашли, а он нам… руки ломает! Сволочь!

Выдвинув блестящий, как и вся экипировка кухни, ящичек, Корделия отыскала среди аккуратно разложенных шприцев, гелей, блистеров такой же тюбик с обезболивающим, какой использовала во флайере на Новой Вероне. Постанывая от накатывающей боли, воткнула иглу в левое плечо. Промедол подействовал быстро, и тромб в горле исчез. Она несколько раз вздохнула и приказала искину: