Девушки, думал он, прекрасные создания. С ними хорошо танцевать, целоваться, гулять по Кони-Айленд, выигрывая им плюшевых медведей. Но ни к одной из них он бы не спешил домой с работы, ни с одной из них не поделился бы ворованным апельсином, ни одной не пожаловался бы на ломоту в натруженной спине и размолвку с начальством. Нет! Для этого у него был Стив. Его родной, замечательный, ершистый, самодостаточный, принципиальный Стив, вечно влипающий в неприятности — самый близкий человек на земле!

Обуреваемый чувствами, Джеймс вознамерился немедленно сообщить Роджерсу о том, что надумал. Он обнял друга, так как такими вещами нужно делиться интимным шепотом, шепча прямо в маленькое, аккуратное ушко — и застыл, как громом пораженный.

У Стива была невероятно нежная кожа.

За свою, пусть и недолгую, жизнь Барнс успел перетрогать много девушек (за руку, во время танцев — не подумайте дурного), но ни у одной из них не было такой потрясающе гладкой, мягкой, бархатной кожи. Ни у одной из них не было таких изящных запястий, тонких ключиц, упругих ягодиц. Как в бреду, Джеймс скользил руками по телу друга, пока не почувствовал, насколько сильно возбудился.

Ощущение неправильности происходящего пробилось даже сквозь алкогольный дурман. Он выскочил из постели, молясь, чтобы мелкий не проснулся, бросился в крохотную кухоньку и долго брызгал в лицо ледяной водой. Ничего не помогало. Стоило хоть на мгновение вспомнить, каким соблазнительным и трогательным был Стив в его объятиях, как возбуждение накатывало с новой силой.

Наконец, он сдался, решив помочь своему телу, но представлять знакомых девушек было бесполезно. Тогда он попытался сосредоточиться на соблазнительном образе Присциллы Лейн, недавно увиденной в одном из фильмов — но и это не помогло.

Обмирая от чувства вины и отвращения к себе, он ласкал себя с мыслями о человеке, спящем в соседней комнате, стараясь хотя бы не особо детализировать свои фантазии, словно это могло помочь не слишком сильно замарать их дружбу, не разрушить ее окончательно. Но удовольствие было таким оглушительно интенсивным, что на миг затмило стыд.

Баки после этого вечера несколько месяцев бегал от Роджерса, пока тот не припер его к стенке. Конечно, добиться признания Стиву не удалось, но тот сумел заставить Барнса хотя бы для себя принять и признать свою одержимость, смириться с ней. С тех пор ему стало как-то спокойнее и, хотя он по-прежнему до дрожи в коленях хотел друга, это не мешало ему быть рядом.

После того, как Роджерс подвергся воздействию сыворотки, эффект, оказываемый им на организм Баки, только усилился. Возможно, доведенный до ручки сержант (а к тому времени они оба успешно служили в армии) признался бы — и заслуженно получил в морду, но он боялся трибунала. Не за себя, себя ему было не жаль, ведь он — урод, вожделеющий мужчину, да ещё лучшего друга. Ему нестерпимо было жаль Стива, который остался бы совсем один, да еще со своим характером вряд ли остался в стороне, полез бы отстаивать справедливость и запачкался в свете открывшихся обстоятельств.

Поэтому он не рискнул, унеся постыдную тайну в свою холодную могилу.

После освобождения из Гидры первые месяцы Барнс с трудом мог смотреть на Роджерса: сначала он думал, что из-за того, что тот был его целью, что на него давил «призрак» Зимнего Солдата, но по мере возвращения воспоминаний понял истинную причину.

Страшные кошмары, мучившие Баки во сне и наяву: неясные видения, полные иссушающего бессилия, боли и холода, в которых к нему приходили тени то его жертв, то палачей — начинали тускнеть, таять, заменяться эротическими фантазиями, принося в его душу долгожданный покой. В них он не смотрел на людей сквозь прицел, не ломал шеи, не отрывал руки — он просто любовался Стивом. Нежил его взглядом, мечтая о возможности прикоснуться. Не мимолетно, не случайно, не по-дружески — а имея полное право. Право целовать эти розовые губы, право провести языком по нежной коже груди, право попробовать на вкус его удовольствие.

Однако, после ночи с Рамлоу, несмотря на ничуть не изменившиеся трепетные чувства к другу детства, внутри Баки разгорелся нешуточный огонь желаний тела, соскучившегося без тепла. Теперь взбесившийся организм требовал от хозяина отправиться к Броку домой и жарко трахаться, пока из головы не исчезнут любые посторонние мысли.

Он совсем запутался.

========== 4. Брок ==========

Жизнь командира группы огневой поддержки всегда была подчинена заботе о каждом члене своей маленькой армейской семьи. Поэтому сейчас Брок сидел под дверью реанимации и тщетно пытался взять себя в руки. Там, за дверью, боролся за свою жизнь его лучший друг и правая рука — Джек Роллинз, сильно пострадавший не в перестрелке с террористами, не на миссии по спасению заложников, а в банальной автокатастрофе.

Но «мирный» способ получения травм совсем не означал быстрого выздоровления. И Рамлоу ждал, нервно теребя стаканчик из-под дрянного кофе, чтобы занять руки. Его деятельная натура требовала куда-то бежать, выясняя подробности столкновения, но он не мог бросить друга одного, не удостоверившись, что и сейчас тот выкарабкается с минимальными потерями. А вот затем можно будет и поиграть своими любимыми ножами с пьяным самоубийцей (уж Брок ему подстроит случай), выясняя, какого лешего тому вздумалось таранить своим грузовиком машину Джека, дисциплинированно дожидавшегося смены жёлтого сигнала светофора на зеленый. Своя стая всегда в приоритете.

Он совсем извелся, пока дождался первых новостей. Услышав, что операция закончена, но результат будет ясен после прихода пациента в сознание, и не ранее, чем через пару часов, Брок слегка успокоился. Однако, фраза дежурного эскулапа: «А теперь, мистер Рамлоу, Вы вполне можете съездить домой отдохнуть», — заставила его паранойю вновь поднять голову. Брок злобно оскалился и заверил, что ему и здесь неплохо и кое-как примостился на неудобном диванчике для посетителей, позволяя себе немного расслабиться.

Большая доза адреналина еще бродила в крови, воскрешая воспоминания двухлетней давности, как они с Джеком также сидели под дверью реанимации, ожидая приговора для их общего друга Фрэнка, служившего под его началом. А ведь могли бы сидеть в баре и оплакивать его геройскую смерть. Если бы не Кэп.

Брок хмыкнул. Теперь все его мысли занимал Кэп.

Он не соврал Джеймсу про первое впечатление, но ничего не рассказал про второе.

Капитан Америка был красив. И речь сейчас не о его заднице, ее Рамлоу разглядел чуть позже. Речь шла о работе: пластика движений, скорость реакции, тактические решения — все было на высоте. Оставалось только подобрать челюсть с пола и любоваться.

Любоваться идеальным защитником, символом всего самого светлого, доброго, вечного на свете — суровым воином, хорошим стратегом, непогрешимым патриотом и заступником слабых и обиженных. Узнать в нем «обычного парня из Бруклина» не было никакой возможности. Он казался небожителем, наравне с Тором и прочими гениями, миллиардерами и плейбоями.

Когда Брок впервые увидел, что Кэп действительно простой человек и ничто человеческое ему не чуждо, он был в стельку пьян. Заливал алкоголем подробности проекта «Озарение», в которые его посвятили, причем с обеих сторон.

Сначала Фьюри битый час рассказывал о безопасности всего мира, которую можно было обеспечить с одного пульта, и, конечно, этот пульт будет у ЩИТа. Потом Пирс вещал о порядке через боль, который мог быть достигнут только путем массовых убийств.

На самом деле особой разницы в действиях лидеров ЩИТа и Гидры не наблюдалось, потому что деньги на проект «Озарение» выбивал именно ЩИТ. ЩИТ всячески поддерживал строительство хэликерриеров, и отличие было всего лишь в алгоритме, который туда собирались установить. Список целей слегка разнился, да и только.

И хотя Брок пришел в силовые структуры защищать одних, убивая других, не забывая при этом о собственных интересах — мысль о всевидящем оке, снабженном тысячами орудий, не давала ему покоя.