– Конечно, я уже не могу надеяться иметь наследников…

Кульковский генералу ответил:

– Конечно, вы не можете надеяться, но всегда должны опасаться, что они будут.

Сам Кульковский часто посещал одну вдову, к которой ходил и один из его приятелей, лишившийся ноги под Очаковом, а потому имевший вместо нее деревяшку.

Когда вдова показалась с плодом, Кульковский сказал приятелю:

– Смотри, братец, ежели ребенок родится с деревяшкою, то я тебе и другую ногу перешибу.

Кульковский однажды был на загородной прогулке, в веселой компании молоденьких и красивых девиц. Гуляя по полю, они увидели козленка.

– Ах, какой миленький козленок! – закричала одна из девиц. – Посмотрите, Кульковский, у него еще и рогов нет!

– Потому что он еще не женат, – съязвил Кульковский.

Красивая собою и очень веселая девица, разговаривая с Кульковским, между прочим, смеялась над многоженством, позволенным магометанам.

– Они бы, сударыня, конечно, с радостью согласились иметь по одной жене, если бы все женщины были такие, как вы, – сказал ей Кульковский.

Молодая и хорошенькая собою дама на бале у герцога Бирона сказала во время разговоров о дамских нарядах:

– Нынче все стало так дорого, что скоро нам придется ходить нагими.

– Ах, сударыня! – подхватил Кульковский. – Это было бы самым лучшим нарядом.

Герцог Бирон послал однажды Кульковского быть вместо себя восприемником от купели сына одного камер-лакея. Кульковский исполнил это в точности, но когда докладывал о том Бирону, то сей, будучи чем-то недоволен, назвал его ослом.

– Не знаю, похож ли я на осла, – сказал Кульковский, – но знаю, что в этом случае я в точности представлял вашу особу.

В то время, когда Кульковский состоял при Бироне, почти все служебные должности, особенно же медицинские, вверялись только иностранцам, весьма часто вовсе не искусным. Осмеивая этот обычай, Кульковский однажды сказал своему пуделю:

– Неудача нам с тобой, мой Аспид: родись ты только за морем, быть бы тебе у нас коли не архиатером (главным врачом), то, верно, фельд-медикусом (главный врач при армии в походе).

Старик Кульковский, уже незадолго до кончины, пришел однажды рано утром к одной из молодых и очень пригожих оперных певиц.

Узнав о приходе Кульковского, она поспешила встать с постели, накинуть пеньюар и выйти к нему.

– Вы видите, – сказала она, – для вас встают с постели.

– Да, – отвечал Кульковский вздыхая, – но уже не для меня делают противное.

(О Кульковском)

Всем известны слова Петра Великого, когда представили ему двенадцатилетнего школьника, Василья Тредьяковского: вечный труженик! Какой взгляд! какая точность в определении! В самом деле, что был Тредьяковский, как нe вечный труженик?

Тредьяковский был, конечно, почтенный и порядочный человек. Его филологические и грамматические изыскания очень замечательны. Он имел в русском стихосложении обширнейшее понятие, нежели Ломоносов и Сумароков. Любовь его к Фенелонову эпосу делает ему честь, а мысль перевести его стихами и самый выбор стиха доказывают необыкновенное чувство изящного. В «Тилемахиде» находится много хороших стихов и счастливых оборотов… Вообще изучение Тредьяковского приносит более пользы, нежели изучение прочих наших старых писателей. Сумароков и Херасков верно не стоят Тредьяковского.

(А. Пушкин)

Императрица Елизавета Петровна была крайне малодушна; случалось, что на назначенный у двора куртаг или спектакль собравшаяся публика ожидала ее выхода, а она, будучи первой щеголихой, несколько часов сидела за туалетом, примеривала разные платья и терялась в выборе оных, отчего долго не выходила, наконец, с досады, всех высылала с отказом.

Чтобы наскоро нагреть комнату, которая казалась ей неимоверно холодной, она приказывала созывать гвардейских караульных офицеров и прочих дежурных придворных чиновников.

Содержала при себе разных пород кошек, посылала эстафеты в Сибирь за тамошними животными и т. п.

От излишнего страха императрица Елизавета переменяла опочивальни и приказывала в тех же комнатах с ней ночевать людям, разумеется, из низкого звания, но облеченным ее доверием. Так, один из камердинеров Елизаветы ложился близ самой ее кровати, и когда она ночью чувствовала потребность встать и, переходя через него, пробуждала его, он, прикасаясь к ней рукой, называл ее «лебедь белая». В память чего и было дано ему прозвание Лебедев.

Гвардии офицеры: князь Николай Васильевич Репнин, граф Яков Александрович Брюс и Степан Федорович Апраксин – отпущены были волонтерами во французскую армию. Когда же получено было известие, что король Прусский разбил оную наголову под Росбахом, то императрица Елизавета тотчас приказала отправить эстафету с тем, что «русским офицерам непристойно находиться в армии, которая столь постыдно разбита неприятелем».

Елизавета, узнав, что возвращавшиеся из чужих краев придворные особы в постные дни тайно употребляли мясо, чрезмерно рассердилась и приказала изготовить указ, допускавший крепостных людей делать о сем доносы на своих господ и получать за то свободу. Барон Иван Антонович Черкасов, имевший во всякое время свободный доступ через внутренние комнаты, по старости своей редко являлся к императрице; но, услышав об этом, отправился во дворец.

– Помилуй, матушка! – сказал он, став на колени. – За что ты подписала нашу погибель? Крепостные люди лживыми доносами произведут такое зло, которого последствия будут ужасны.

Убеждение его сильно подействовало, ибо подписанный указ на глазах его был разорван.

(Из собрания П. Карабанова)

– Государыня Елизавета Петровна, – сказал генерал-полицмейстер А. Д. Татищев придворным, съехавшимся во дворец, – чрезвычайно огорчена донесениями, которые получает из внутренних губерний о многих побегах преступников. Она велела мне изыскать средство к пресечению сего зла: средство это у меня в кармане.

– Какое? – вопросили его.

– Вот оно, – ответил Татищев, вынимая новые знаки для клеймения. – Теперь, – продолжал он, – если преступники и будут бегать, так легко их будет ловить.

– Но, – возразил ему один присутствовавший, – бывают случаи, когда кто-то получает тяжкое наказание, и потом невинность его обнаруживается, то каким образом избавите вы его от поносительных знаков?

– Весьма удобным, – ответил Татищев с улыбкой, – стоит только к словам «Вор» прибавить еще на лице две литеры «не».