— «Даже если она не станет мне женой, я смогу быть рядом и защищать ее», — так он думал тогда, не представляя себе всю ту боль, которую ему предстояло испытать.
Каждый миг с ней, каждый час, что он стоял у нее за спиной, каждая ночь, проведенная у дверей ее спальни, каждое ее слово, улыбка и взгляд, обращенные к нему, вызывали тупую боль в груди, которая все усиливалась с годами так, что терпеть становилось невозможно.
И он сорвался, больше не способный видеть то, как с ней обращается Эйгон. Ее слезы стали последним аргументом, сломавшим его выдержку, и Дейн высказал все, раскрывшись перед ней, вырвав живое, бьющееся сердце из груди и отдав его Арье.
Он должен был насторожиться тогда, когда она приняла его, должен был понять, что все не могло быть так просто, что она любила короля всем сердцем и не поступила бы так. Но ее прикосновения были столь горячими, а поцелуи дарили чувство блаженства, и рыцарь не мог и не хотел думать, всецело отдавшись в ее волю.
Хотелось верить, что она полюбит его, и он станет ее единственным, что она больше не пустит того глупца в свое сердце, но его мечты развеялись прахом о реальность, в которой Арья продолжала любить Эйгона, несмотря ни на что, и казалась еще более несчастней, чем раньше. Он не был тем, кто мог занять место Таргариена в ее сердце или же тем, кто утешит ее. Арья Старк не любила его и никогда не полюбит — где-то в глубине души Эдрик всегда это знал.
Пожалуй, именно это знание и толкнуло его на признание, ведь он хорошо ее знал. Арья подарила ему себя, сделала счастливым, хоть и ненадолго, попыталась полюбить, возможно, даже веря, в собственную ложь, но Дейн видел ее несчастье и это сводило его с ума.
Эдрик был уверен, что, рано или поздно, Эйгон образумится и вернется к ней и она примет его, знал, насколько больно ему будет в тот момент, понимал, что следовало прекратить все до того, как станет поздно, но просто не мог заставить себя не прийти к порогу ее комнат, не постучать в двери, не сжать ее в объятиях, не прижаться губами к ее губам в отчаянном поцелуе…
Он был слаб. Когда Дейн увидел, как король пришел вечером к ней, он понял, что все кончено. После этого он ни разу не заходил к ней, не заговаривал о них, и она тоже молчала. Лишь изредка Нед видел тень печали и вины в ее взгляде, чувствуя себя ужасным человеком за то, что был причиной этого.
Он держался, как мог, видя их вместе, неся караул у их спален, слушая радостные рассказы Эйгона о том, насколько у них все хорошо, но душа его изливалась кровью, и рыцарь корил себя за то, что познал ее, полюбил лишь сильнее, помешался на ней.
Эдрик был неизлечимо болен, и эта болезнь когда-нибудь сведет его в могилу. Тристан советовал ему искать утешения у других женщин, говорил с ним часами, но это мало помогало. Шрам, оставленный ее любовью, был глубоким и сочился гноем, причиняя ему боль, соразмерную с тем мимолетным счастьем, что он испытал с ней.
Вино не было выходом, но он не представлял существовал ли он вообще. В конце концов, Нед был королевским гвардейцем и не мог покинуть свою службу, разве что, если попросить Эйгона поставить кого-нибудь другого для охраны Арьи. Конечно, это вызовет вопросы, но сейчас его подобные мелочи мало волновали. Уж как-нибудь оправдается скукой — вряд ли король откажет ему.
На следующий день, протрезвев, он подготовился и пошел в зал заседаний Малого Совета, где король часто засиживался за документами. Постучавшись, Дейн вошел, но Таргариен не был тут один: рядом с ним сидел темноволосый человек, одетый во все черное, в котором рыцарь с трудом узнал Джона Сноу. Поклонившись, он сел по предложению Эйгона и оказался вынужден вести вежливую беседу с дозорным, решив пока не говорить о причине своего визита.
От пронизывающего холодом взгляда Сноу становилось неуютно: казалось, тот видел его насквозь, но по разговору он показался Неду неплохим человеком, только вот, избавиться от странного чувства опасности, которое излучал разведчик всем своим видом, не получалось. Таргариен, словно не замечая этого, смеялся и спокойно встревал в их диалог с замечаниями, изредка отрываясь от бумаг, а под конец и вовсе предложил им устроить совместную тренировку, на что оба они отреагировали без особого энтузиазма, но отказывать не стали.
— Впрочем, уверен, что мне не сравняться с самим Мечом Зари, — проговорил бастард, ровно посмотрев на слегка нервного Дейна.
— Не стоит, милорд. Я наслышан о ваших навыках и уверен, что между нами пройдет славная дуэль, — формально ответил Эдрик, не любивший пустые похвалы, а собственный адрес.
— О да, я тоже! — с ухмылкой кинул Таргариен, поставив печать на пергамент и небрежно сложив его в сторонку. — Но я все же поставлю на тебя, Джон, — проговорил он, взяв бокал и отпив из него под недоуменным взглядом младшего брата. — Нед нынче совсем одомашнился. Победит тебя, разве что, в смене грязных пеленок, — сказав это, король, как ни в чем не бывало, похлопал застывшего рыцаря по плечу и рассмеялся его реакции. — Ничего-ничего, у тебя еще будет причина помахать мечом. А так… — подведя Дейна поближе к себе, он задорно усмехнулся. — Ты всегда можешь развлечься на другом поле битвы.
Король рассмеялся громче, и Джон, видя то, как переменился гвардеец в цвете лица, став походить на труп, только что выловленный из реки, неодобрительно кашлянул, глянув на веселящегося братца.
— Так вы охраняете принцессу, сир? Не самое интересное занятие, могу предположить, — попытавшись разрядить обстановку, спросил бастард, но, когда рыцарь уже открыл рот, чтобы ответить, Эйгон вновь заговорил.
— Не принижай его настолько, — ухмыльнулся он, покрутив бокал в руке. — Как бы я над ним не шутил, Нед — самый лучший и верный рыцарь у меня на службе и пост у него соответствующий. Я доверил ему безопасность Арьи, и он уже третий год верно служит ей.
Переведя взгляд с довольного лица брата на Эдрика, он увидел, как тот кивнул, довольно странно отреагировав на слова Таргариена. Как ему показалось, скорее всего, Дейн близко к сердцу воспринял шутки Эйгона, и Сноу не мог винить его в этом — брат всегда умел бить по больному.
— Должно быть, вам с моей сестрой нелегко. Она умеет быть весьма надоедливой.
— Ха! — фыркнул король, опять отвечая за своего гвардейца. — Ты так говоришь потому что не видел их вместе. Умилительное зрелище, — картинно выдохнув, Гриф высоко поднял бокал, приняв театральную позу. — Душа в душу прямо! Ходит за ней, бедный, едва успевает… Они как две подружки — не удивлюсь, если и спят в одной постели, рассказывая друг-другу всякие сплетни и перемалывая мои бедные косточки.
Даже ему это показалось перебором, а что уж говорить о бедном гвардейце, выглядевшим сейчас так, словно он готов был провалиться сквозь землю или же, что более вероятно, хотевшим врезать королю по его бородатой ухмыляющейся морде. К чести Эдрика, он сдержался и даже вполне добродушно улыбнулся, глянув в лицо Эйгона, но Сноу заметил холодный блеск в его глазах и понял, что навряд ли тот просто забудет слова Таргариена.
— «Дейн явно презирает его, но не похож на человека, готового отбросить свою честь из-за пары шуток в свой адрес. Если только нет чего-нибудь еще…».
— Так зачем ты приходил, дружище? Помнится, я давал тебе пару дней отдыха. Неужели ты успел так быстро соскучиться по мне? — сев обратно на свое место, король игриво повел бровями и вновь наполнил бокал вином, не отрывая заинтересованного взгляда с лица рыцаря.
— Вы правы, ваше превосходительство, — коротко кивнул Нед. — Отдых успел меня утомить, и я хотел бы как можно скорее приступить к своим обязанностям, — сказал он, сдержанно улыбнувшись.
Эйгон на это хмыкнул и собирался отпустить парня, но отвлекся на стук ы дверь. Вошедший мальчишка в смешном камзоле передал ему записку, перевязанную полосатой, красно-золотой лентой, при виде которой на лице брата появилось раздраженное выражение. Развязав узелок, он раскрыл бумагу и стал вчитываться в содержимое письма. Листок был маленьким, так что там не могло уместиться больше пары строк, но Таргариен долго пялился в него, мрачнея с каждой секундой все больше и больше. Оба они молчали, не решаясь спросить о том, что же такого прочитал Эйгон, и переглядывались между собой, ожидая хоть какой-нибудь реакции от него.
