Никогда не отличавшийся особой целеустремленностью и пониманием собственных желаний, он плыл по течению жизни, прилежно учился, впитывая все необходимые для монарха знания, повел армию Золотых Мечей в Вестерос, когда ему так сказали, принял роль безвольного придатка Матери Драконов, питавшей к нему презрение и постоянно подозревавшей его в измене, внезапно стал королем, приняв огромную ношу в виде обескровленных Семи Королевств, даже пытался стать хорошим правителем и часто не давал принимать жесткие решения Малому Совету, в конце концов, женился на той, кого до помолвки видел всего пару раз.
Эйгон делал то, что должно, всегда поступая так, как было правильно, но его поступки и решения редко совпадали с желаниями. Иногда он думал, чего хотел на самом деле, но с каждым годом ему все труднее было это сформулировать, и он по уши гряз в болоте простых и понятных развлечений, пытаясь как-то отвлечься от всего остального, приносившего лишь разочарование.
Но он терпел. Терпел ради тех людей, которые верили в него, поддерживали всю жизнь и надеялись, что он станет хорошим королем. Лорд Коннингтон, леди Эшара, Ролли, принявший стрелу в грудь, защищая его, магистр Иллирио, дядя Доран и Джон — его брат и единственный, кому от него не было ничего нужно. Время, проведенное с ним, было самым ценным, и только с ним Эйгон чувствовал себя полноценным человеком, а не фигурой для игры в кайвассу. Казалось, он начал испытывать нечто подобное и с Арьей, похожей на брата, и стал привязываться к ней, доверять, но потом он узнал об их чувствах друг к другу. Окончательно убедившись в реальности и взаимности их любви в день отъезда Джона, он был зол, но смог направить злость в более мирное русло. Несколько месяцев он пытался овладеть ее душой, постоянно проводил время с ней, убеждая себя, что им нужно было время, и у него это даже начало получаться.
В день, когда он узнал о беременности Арьи, Таргариен был самым счастливым человеком в мире, но с того дня его отношение к ней начало незаметно даже для него меняться. Став более нервным и вспыльчивым из-за трудной беременности жены и угрозы потерять ребенка, он старался меньше видеться с ней, чтобы не волновать еще больше, и стал искать утешения в вине, тренировках и в охоте.
Вскоре, он вновь стал навещать Лейну, и все это хоть немного, но позволяло расслабиться и забыть о заботах. В нем пропали страсть и желание к Арье, и он не мог воспринимать ее никем иначе, как матерью его дочери и королевой, может, еще другом, но, со временем, это все упало до чисто деловых отношений.
Первое время после родов он подумывал пойти к ней, но постоянно откладывал это, а потом стал обращать внимание на перешептывания слуг о том, как часто королеве прилетают письма с черной печатью, раза в три чаще, чем к королю. Несколько из них он тайно прочитал, и хотя в них не было ничего предосудительного, Эйгон видел между строк настоящую любовь и преданность, на которую он сам вряд ли был способен.
Рутина поглощала его, не выпуская из своих пут ни на минуту, он просиживал задницу на троне часами, выслушивая бесконечные жалобы простого люда, разъезжал по окрестностям, отсутствуя в замке неделями, вел чуть ли не с десяток встреч с лордами, банкирами, главами гильдий и прочими, а когда выдавалась минутка свободного времени, у него в мозгах ничего не работало, и Гриф медленно думал о бренности бытья, все больше впадая в это болото. Когда же он немного приходил в себя, то Таргариен пытался отвлечься, как-то разбавить все это, лишь бы не сойти с ума от тысяч мрачных мыслей, так и норовивших пожрать его изнутри.
Все же, он не был создан для правления, но кто другой сделает все это, если не он? Малый Совет и Арья тоже трудились, не покладая рук, и он прилагал больше сил, не желая их подвести. Часто он думал, что стоило бросить эти амбициозные проекты, что люди никогда не отблагодарят его, даже если он сделает их жизни лучше в сотни раз, а все лорды только ждут момента, чтобы всадить кинжал ему в спину. Семи Королевствам не нужны были просвещение, развитие, улучшение жизни народа, справедливость и суд.
Эта страна не нуждалась в нем.
Он был уверен, что после смерти все его начинания пойдут крахом, а вспоминать о нем будут, как о чудаке, не сладившего с аристократией. В точности, как об Эйгоне V. Еще придумают какое-то глупое прозвище…
Несмотря на показную веселость и легкомысленность, он был другим, но скрывал это, прежде всего, от самого себя. В конце концов, когда ты едва просыхаешь от похмелья, постоянно находишься на иголках, следя за языком, ищешь какие-нибудь сильные эмоции, предаваясь азарту охоты и стычек на грязных улочках, ходишь по борделям и берешь какую-то шлюху, едва ли зная ее в лицо, становится как-то плевать не то, что на окружающих, а на самого себя. Неважно кто ты, король ли, наемник ли, не имеет никакого значения вся твоя жизнь — ты просто растворяешься в этой жиже из похоти, пьянства и охотничьих инстинктов, чтобы на утро вновь беспрекословно и покорно исполнять свой долг честного и доброго правителя. И так, по кругу, день за днем, но и это надоедает, все меньше действует, а забот все больше, и становится невозможно избавиться от навязчивых мыслей о людях, которыми когда-то дорожил, о брате, которого уважал, о дочери, являвшейся единственным лучиком света в этом царстве тьмы, и о жене, которая так близко, но так далеко.
Эйгон думает, что скоро сопьется, попросту утопится в вине, и ему противно от самого себя. Кое-как он пытается выкарабкаться из ямы, слегка уменьшает нагрузку, пытается найти хоть что-то, за что можно цепляться и не впасть вновь в эту агонию. Мысль идти к ней появляется внезапно, и он гонит ее, зная, что жена презирает того человека, в которого он превратился.
Думается, она хотела бы стать женой Джона, такого ответственного и решительного, любимого ей. Нет, она должна была стать его, а вместо этого, ей достался бесхребетный Таргариен, сгибающийся под весом собственной короны, пустая марионетка в руках умелых кукловодов, совершенно никчемный, прямо как Узурпатор…
Да он и есть Узурпатор!
В конце концов, Блекфайры тоже могут стать драконьими всадниками, и никто не может быть полностью уверен в том, что он не является всего лишь самозванцем.
Эйгон и сам не уверен.
И чем он только лучше Роберта Баратеона или своего отца? Пожалуй, умей он петь и играть на высокой арфе, поехал бы на развалины Летнего Замка, да вот нет у него такого таланта.
Лишь боги знают, каких волевых усилий ему стоило заставить себя показаться на пороге покоев жены, где он не был больше года. В то время Гриф постоянно возвращался в стельку пьяным или вовсе не приходил, так что он поменял себе комнаты, не желая беспокоить Арью своими поздними приходами. Он был практически уверен, что она выгонит его и даже не пожелает выслушать, но не прийти не мог, ибо что-то мелкое и непонятное в груди тянуло его к ней, и где-то в глубине души он осмеливался полагать, что она поймет его, простит и успокоит.
Таргариен был готов к любому раскладу, и все шло к позорному изгнанию, но потом из серых глаз женщины, которая была в разы сильнее его духом, потекли слезы горечи и грусти, словно бы окатившие его шквалом ледяной воды. Что-то щелкнуло в голове, и все заботы отпали на второй план, а в голове билась лишь одна мысль:
Она не любила Джона. Все это время, с самого начала, ее сердце и душа принадлежали ему. Арья Старк любила его. Его, никчемного, безвольного, причинившего ей столько боли. А он был слеп, замкнувшись на собственных переживаниях и домыслах, не видел ее чувств.
В тот момент он чувствовал себя лучшим и худшим из людей, любил ее безгранично и ненавидел больше любого другого человека. А на следующее утро он наконец проснулся без пульсирующей головной боли и не выпил лечебного отвара, принесенного слугой.
В его жизни был человек, любивший его, невзирая ни на что, и осознание этого придавало сил не пасть вновь в пучину, из которой он едва вырвался. Эйгон всеми силами пытался доказать, что достоин ее любви, и у него даже начало что-то получаться. Он искренне надеялся, что она примет его полностью и не даст оступиться вновь.
