Стоят, не двигаясь. Держат в руках охапку ярко-синих цветов. Глаза в глаза. Не дыша. Снова падая. Взрослые люди. Робкие дети.
Всё уже было. Чего стесняться? Страшно. Тогда — мутное отчаяние. Сейчас — слепящая потребность.
Он тянется к ней сквозь цветы, обжигая дыханием. И она с готовностью закрывает глаза, поддаваясь. Откликаясь. Подаваясь вперёд. Коснуться его сейчас — самое необходимое в жизни. Жажда. Жажда выпивает досуха.
Его руки, лежащие на её запястьях. Огонь сквозь кожу. Дрожь — взаимная. Нетерпение. Предвкушение.
— Вик, кто там?
Губы замирают в миллиметре. Разочарование, колючее, колкое, отражается в глазах. Игорь понимающе кривит губы. Руки соскальзывают. Шаг назад. Ещё один. Неловкое молчание. Что тут скажешь? Ждал, что будет одна?
— Извини. — Пожимает плечами. — Не вовремя. — Заносит ногу на ступеньку.
— Игорь! — Зачем окликнула? Что тут скажешь? Останься? Смешно.
— Увидимся в отделе. — Бросает, с трудом отворачиваясь. Вот тебе и ответ, Соколовский. Ночь была, и прошла. Забыли. Проехали. Слабость сильной женщины. Ей можно. Один раз ничего не меняет. Забудь.
Вика закрывает дверь, пытаясь унять дрожь в ногах. Проходит в комнату, встречается взглядом с Даней.
— Откуда цветы? — Даня щетинится, не успевая услышать ответ — бросил взгляд в окно. — Понятно.
Смотрит обвиняющее. Что ему сказать? Что снова чуть не поддалась? Что хотела? Что от одного взгляда — внутри пожар?
— Не начинай. — Устало. Устала. Так сложно. Почему всегда всё сложно?
— Он приходит к тебе в пять утра, а ты говоришь: не начинай? — Даня злится. Он в своём праве. Но она не хочет его понимать. Всегда понимала. Хватит. Разобраться бы в себе. Дать передышку.
— Я не звала. — Вика с нажимом смотрит на него. Остынь. Даня, ради Бога, остынь сейчас.
— А цветы взяла. — Даня кивает на букет. Вика устало качает головой. Что тут сказать?
— А мне надо было их оставить на лестничной площадке? — Голос леденеет. Игорь ушёл, воздух вернулся в лёгкие, уверенность — в голову.
— Надо было. — Безапелляционно. Вот так. Только чёрное или белое. У Дани нет полутонов. Во всяком случае, в том, что касается мажора.
— Дань, давай не будем. — Вика устало выдыхает. Ругаться не хочется. Ничего не хочется. Пусто. Без него — пусто. Правда? Когда успела, Родионова?!
— Мне лучше уйти, — буркает Даня, косясь на Вику, ожидая возражений. Но она лишь кивает, погружённая в себя. В свои мысли. Даня раздражённо цыкает, хватает куртку. Хлопает дверью.
Вика даже не поворачивается. Смотрит на цветы. Улыбается. Угадал. Любимые. Из детства. Невероятная охапка васильков.
Корвет мчит по городу. Знакомые улицы. Незнакомые лица. На душе скребётся. Что-то тяжёлое, мутное.
Кому ты нужен, Сокловский? Тонешь в дерьме, так тони сам, что ты её туда тащишь? Захлебнись в нём, нырни с головой. Но её — не смей.
Пусть с Даней. Так легче. Так лучше. Ей. Не ему.
Ему — педаль в пол. Вперёд и с песней. Такие как она не для него. Привык что все вокруг по щелчку — твои. А она нет. Не такая. Сама пришла. Сама ушла. Не такая как все.
Другая. И от этого только хуже. Не разгадать. Не применить знакомую матрицу. Что скажет, что сделает — не угадать. И не хочется. Рядом с ней гадать не хочется. Рядом с ней жить — хочется. Дышать ей — хочется. Только ей этого не надо.
Не твоего поля ягода, Соколовский.
Правильная. Умная. Смелая. Принципиальная. Любимая.
Резко по тормозам. Благо, дорога пустая. Останавливается, мотает головой. Совсем от рук отбился. Бред в голову лезет. Сам сказал, сам посмеялся.
И уволиться бы. Да бежать, куда глаза глядят. И гори оно всё синим пламенем. И Вика, и Даня, и папа с загадками этими. А он — на Мальдивы. Один. Загорать.
Перед глазами картинка — ярко. Морщится. Не то. Больше не прокатывает. Изменился. Когда? Сам не заметил.
========== 5. Хотелось как лучше ==========
В отдел не хочется. Но надо. Кому надо? Не понятно. Ему — точно нет.
Бездумно жать на педаль, заставляя машину разгоняться — вот что ему сейчас надо. Чтобы в ушах — ветер. И мысли — напрочь.
Телефон оживает, вибрируя на пассажирском сидении. Краем глаза на экран — Вика. Зачем?
Горькая усмешка. Зачем, Вик? Усложнять? Сказал же — проехали. Забыли. Тебе не важно? Мне подавно.
Город замирает в одной сплошной пробке. Руль влево — через разделительную. Когда он соблюдал их, эти правила?
В отделе тихо. Сегодня он первый. Хоть в чём-то ты первый, Соколовский.
Игорь падает в кресло, мучительно растирая глаза. Отсутствие сна начинает сказываться. Внутри плещется глухое раздражение. На себя. Только на себя. Одна мысль — хреново.
Скрипит дверь. Он не оборачивается. Знает — она. Чувствует. Зря он сюда приехал. Телефон в руках вращается с бешеной скоростью.
— Ты опять не берёшь трубку. — Вика опускается на стул напротив. Смотрит обеспокоенно. Пытается поймать взгляд. Зачем?
Что ты хочешь там увидеть, Вик? Оно тебе надо?
— Неудобно было. — Телефон замирает. Игорь резко вскидывает голову. — Зачем звонила?
Вика смущается. Прямой взгляд — обжигает. Что ему сказать? Что с Даней — всё? А ему это вообще надо знать?
— Понятно. — Кривая усмешка. — Нечего сказать?
— Игорь, ты не так всё…
— Не оправдывайся. — Обрывает. Не хочет слушать. Решение принято. Пусть каждому своё.
Ладони на стол. Опереться. Подняться. Голова кругом.
— У меня… — Голос срывается. Хрипит. Почему? Кашлянул. — У меня дела. Можно уйти?
— Что случилось? — От растерянности ни следа. Снова собрана. Встревожена. Смотрит, не отрываясь. Нервирует этот взгляд. Прямо в душу. Как лампой на допросе.
— Ничего. — Небрежно пожать плечами. Небрежно. Получилось? Прячет взгляд. — Личное.
— Игорь, мы же договорились. — В голосе Вики — металл. Порезаться можно. — Твоё личное касается меня. Я веду дело о твоём покушении и…
— Я же сказал — личное. — С нажимом. Поднимая наконец глаза, смотря твёрдо. Не мигая.
— Понимаю. — Под его взглядом Вика сжимается. Опускает глаза. Обидел. Пусть так.
Сухо кивает. Очки — на глаза. Не оборачиваясь — прочь. Прочь отсюда. В дверях сталкивается с Даней. Тот шипит что-то вслед. Хрен с ним. Со всеми ними.
Во дворе — знакомая машина. Откуда? Опять. Зачем?
— Ты уже освободился? — Соколовский-старший ждёт у двери. Смотрит с надеждой. Да твою ж мать! Откуда она у них у всех? — надежда-то? У него давно ничего нет.
— Ты что-то хотел? — В висках бешено пульсирует, разрастаясь, боль. Держится на пределе. На последних силах. Сейчас бы лечь. И ни о чём не думать. Просто упасть в черноту без сновидений и мыслей этих вездесущих.
— На рыбалку тебя свозить, — горько усмехается Соколовский-старший, кивая на машину.
— Поздновато для рыбалки, не находишь? — Удивил. Решил поиграть в отца и сына? Лет пятнадцать назад он бы душу за это продал. Теперь — по хер.
— Нам надо поговорить. — Игорь замирает у дверей корвета. Отчаяние? В голосе папы? Не показалось?
Разворачивается. Смотрит пристально, снова находя эмоции, что на этом лице — как инородное тело. Страх. Мольба. Надежда. Что вам всем от меня надо?!
Равнодушно кивает. Действительно — равнодушно. Что ты можешь мне сказать? Тоже оправдываться? Что же сегодня за день оправданий!
Едут молча. А ведь сказать-то и нечего. Докатились. Чужие. Они теперь совсем чужие.
Игорь продолжает бездумно крутить телефон. Молчание не напрягает. Его — точно нет. Признаться самому себе — стыдно. С папой — спокойно. Он сидит рядом. Надёжный. Родной. Как тогда. В детстве. Хочется забыть обо всём и просто ехать. Ехать куда-то вдаль. Подальше отсюда.
Соколовский-старший спокойно смотрит вперёд. Руки твёрдо держат руль. А внутри — отчаяние. Он его теряет. Теряет с головокружительной быстротой. Хотел сделать из сына мужика. Получите, распишитесь. Почему нельзя повернуть время? Надо было устроить его к себе. Под крыло. Под присмотром. А теперь?
