- Можешь возвращаться в свою комнату, Илиан, - холодно отрезал папа, намереваясь встать из-за стола, но я тихим шёпотом заставил его сесть обратно:

- Пап, позволь Егору хотя бы забрать некоторые вещи. Хотя бы одежду и кошелёк. На улице минус тридцать, - пальцы сжимались в замок всё сильнее и сильнее, пока костяшки не побелели, а паутины голубых вен не выступили пугающе явно. Папа в ответ молчал, игнорируя мои слова, но я не собирался сдаваться. Во всём, что касалось брата, я был на удивление упёрт. – Егор не виноват, пап. Это я его… - слова снова застревали в горле, кололись тысячами иголок на самом кончике языка, но сейчас было не время трусить и отступать. Всё и так уже ясно, скрывать больше нечего. – Это я его соблазнил. Он не виноват. Пожалуйста, разреши ему забрать хотя бы…

Договорить мне не дали, схватив сильными жёсткими пальцами за подбородок и вздёрнув лицо вверх. Я непроизвольно поднял глаза на папу и столкнулся с его испепеляющим взглядом. В этот момент весь мой маленький мирок рухнул, вся моя никчёмная, ничтожно короткая жизнь закончилась. В этих глазах было всё: отвращение, презрение, гнев, боль, злость, отчаяние, недоверие, вина. В них было столько всего, что мне впервые в жизни захотелось просто умереть. Мгновенно, вот прямо сейчас. Чтобы не видеть этого, чтобы не чувствовать, чтобы не знать, что причина всему этому лишь я.

- Это правда? Это правда, Илиан?! Скажи это! Скажи ещё раз! – он чеканил слова одеревеневшими губами, зло и немного растерянно. Рядом мама выскочила из-за стола и стала трясти его за плечо, крича: «Не надо! Слышишь?! Не надо! Отпусти его!»

Терять было нечего. Вот он, мой крах. Что ещё нужно для того, чтобы желать разрушить остатки нормального, кроме разочарования в глазах родителей? Ничего, этого вполне достаточно.

- Егор. Не. Виноват, - почти по слогам выговорил я, не отрывая взгляда от больных глаз папы. – Это я его соблазнил. Он просто поддался. Он не причём. Поэтому разреши ему забрать всё необходимое. Пожалуйста, отец.

На последних словах папа дёрнулся. Отец. Это как клеймо. Отец – это кто-то далёкий и абстрактный, который появляется дома раз в месяц в перерывах между командировками, треплет тебя по волосам, скользнув невнимательным взглядом по твоему лицу, и снова уезжает. А папа это папа. Но мы больше не были нормальной семьёй. Это я понял, увидев его взгляд, направленный на меня. Осознание, что нашей семьи больше нет, поселило во мне, помимо бесконечного страха, тоски и отчаяния, чёткое осознание: теперь единственное, для чего я должен жить, это Егор. И наплевать, каким путём я добьюсь его благополучия.

- Возвращайся в свою комнату, Илиан, - припечатал отец, и я, кивнув, послушно поднялся и на ватных ногах еле-еле дошёл до заветной двери. Едва успев закрыть её, я прижался к ней спиной и сполз вниз. Всё. Теперь совсем всё. Вот он, наш конец.

Время потекло бесконечной рекой, я не знал, утро сейчас, день, ночь или же вечер. Я закрыл шторы наглухо, забрался поглубже в своё кресло, отыскал в недрах шкафа настольную лампу и несколько старых книг и читал, читал, без конца читал. Поглощал строчку за строчкой, страницу за страницей, книгу за книгой. Мне казалось, что дни всё тянутся и тянутся, и что прошла уже как минимум вечность с момента моего разговора с родителями. Я знал, что пятнадцатого числа я уже буду должен обтирать подошвой асфальт в аэропорту Нью-Йорка, но мне казалось, что я умру быстрее, чем это чёртово пятнадцатое число наступит. Из бесконечной темноты и апатии меня вытащил знакомый голос. Где-то в коридоре послышалось родное, заставляющее всё внутри сжаться: «Здравствуй, пап», - и я сорвался с места, подлетая к двери, которая оказалась наглухо запертой с обратной стороны.

- Собирай нужные вещи и уходи, - послышался жёсткий голос отца где-то совсем рядом с моей комнатой, и я поскрёбся в дверь.

- Егор! – меня хватило лишь на жалостливый писк, и я не смог сдержать рвущихся наружу всхлипов. Он был жив. Он был жив и здоров, слава Богу! Он был снова дома.

- Быстро! – прикрикнул на брата отец, когда тот остановился возле моей двери, услышав голос. И шаги Егора удалились – он ушёл к себе.

Собирался он совсем недолго, а я всё это время не мог отлепиться от двери – жался к ней ухом и внимательно прислушивался к каждому шороху, доносившемуся из комнаты брата. Через несколько минут он чеканным шагом промаршировал обратно по коридору, ни на секунду не задержавшись около меня. Я снова окликнул его, ударив ладонью по двери:

- Егор!

Но отец, очевидно, очень быстро выставил брата за дверь, потому что после оглушительного хлопка всё стихло. В сердце что-то оборвалось. Они его выгнали, совсем. Где он будет жить? Боже мой, что же мне делать? Неужели я не увижу его перед вылетом? Но просить отца о чём-либо сейчас было бы просто бесполезно. Он не станет слушать. Вместо того, чтобы хоть что-либо мне объяснить, он ураганом ворвался в мою комнату, отодвинув меня от двери, собрал всю технику, включая ноутбук, планшет и телефон, и просто молча ушёл, снова заперев дверь снаружи, не желая ни на секунду прислушаться ко мне. Он отнял у меня последнюю возможность хоть как-то связаться с братом, узнать, где он, как он, и что нам дальше делать. Я никогда ещё не был так зол на отца, как в тот день, но моя злость не имела никакого значения.

И минуты снова потянулись за минутами, превращаясь в часы, а часы – в дни. В один из таких «прекрасных» дней, который я в очередной раз проводил за чтением книг под светом настольной лампы, сидя в глубине своей ставшей мрачной и затхлой комнаты, отец постучался ко мне громко и требовательно.

- Илиан, бери свой паспорт и выходи. Нужно заказать тебе билет на самолёт.

Признаться, паспорт я отыскал с трудом. В такой темноте да и в таком беспорядке, который успел образоваться в моей комнате за дни затворничества, это оказалось практически непосильной задачей. Я кое-как нашёл нужный документ и неуверенно толкнул рукой дверь, которая, на удивление, оказалась не заперта.

Отец ждал меня в зале, сидя с моим ноутбуком на коленях. Не мудрствуя лукаво, мы просто заказали билет на нужное число в онлайн режиме. Вылет был назначен на дневное время, так что добраться до аэропорта не составило бы никакого труда. Заполняя бездушными цифрами не менее бездушные пустые поля, я чувствовал, как сам себе в этот момент обрезаю трос от якоря, который мог бы удержать меня дома. Больше не оставалось ничего, что подарило бы мне хотя бы крошечную надежду на то, что я смогу остаться, что вся эта ситуация разрешится. Нет. Ничто не пройдёт.

Отцу практически мгновенно перезвонили, уточнили про бронирование билета. А в моей голове в этот момент зрел совершенно гениальный и одновременно совершенно невозможный к осуществлению план. Говорить с отцом в этот же момент не хотелось, чтобы, не дай Бог, он ничего не заподозрил.

Я позвал его на разговор на следующий день вечером, после ужина, на котором я, как обычно, отсутствовал.

- Мне нужно увидеться с друзьями перед тем, как я улечу в Америку, - начал было я осторожно, изображая из себя смирившегося покладистого ребёнка.

- Нет, - строго отрезал отец и сложил руки на груди, буравя меня тяжёлым взглядом. Сразу стало тоскливо из-за воспоминаний о том, какими раньше были наши отношения. Больше всего я всегда ждал именно прихода отца с работы. А он первым делом шёл ко мне, когда возвращался. Помнится, он ставил меня на свои ноги, как в детстве, и так шёл до зала, а там, присев на диван, устраивал меня у себя на коленях и спрашивал, как прошёл мой день. И что мы имеем теперь? Вот он сидит передо мной, весь одна большая колючка, к которой невозможно подобраться, не поранившись. Но я сам всё испортил, так что не было смысла сожалеть теперь.

- Это очень важно для меня. Если ты действительно хочешь, чтобы я вылечился, то ты должен позволить мне встретиться с друзьями напоследок. Я не так уж и много прошу, - мне с трудом удавалось выглядеть спокойным и убедительным, что сложнее всего, рассудительным. Если он действительно хочет моего скорейшего выздоровления, то позволит это.