После этих слов все некоторое время молчали, однако было видно, как собравшиеся думают, и слышно, как скрипят перья. Борис Андреевич продолжил:

– Мы должны одержать победу не на Земле, а на небе. Только так. Не правда ли? Мы с Клавдием отправляемся в зону Разлома. Просим вас оказывать нам всяческую поддержку. Мы очень рискуем, ведь нам предстоит лично столкнуться с последствиями Божественного промысла. Кто знает, что может случиться. И с нами поедет кто-то еще.

Все испуганно переглянулись.

– Кто? – спросил полицейский.

– Не вы, не волнуйтесь. Нам нужна чистая душа. Сакральная жертва, чтобы Бог ее принял, должна быть достойной во всех отношениях. Положение в обществе, заслуги, доверие людей, наконец, праведность. Есть у нас такие?

– Борис Андреевич, – взмолился священник, – я понимаю, что вы обо мне, но…

– Не льстите себе, батюшка. Какая же вы чистая душа? Вы недавно Христа во второй раз хотели распять.

– Да, действительно, – улыбнулся смущенно священник.

– Может быть, я? – спросил телеведущий бойко. – Это моя работа. Жертвовать собой каждый день. Я истинный слуга народа, вы знаете это. И если будет прямая трансляция, то лучше меня кандидата не найти. В момент сакральной жертвы картинка должна быть очень профессиональной.

– Борис Андреевич имеет в виду меня, – спокойно сказал писатель. – Вот зачем я здесь.

– Борис Андреевич имеет в виду вас, – сказал Борис Андреевич. – Вот зачем вы здесь. Только я одного не понял. Так вы верите в Бога или нет?

…Мы отправились на поезде. Дорога занимала около десяти часов. В народе уже пошла молва о чудесах у Разлома, и купить билеты оказалось совсем непросто. Пришлось задействовать связи заказчика. На вокзале было много людей, которые отправлялись вместе с нами. Некоторые еще не смогли достать билет, но все старались всячески продемонстрировать, куда и зачем они собираются ехать. Надо сказать, я такого никогда еще не видел. Группы паломников-самоучек с иконами и крестами, чемоданами и тюками, располагались где угодно – на земле и бетоне, стоя, сидя и лежа. Их лидеры, как правило, проводили разъяснения, направляли движение групп, занимались организацией каких-то хозяйственных вопросов или громко читали молитвы завороженным слушателям с рюкзаками. Во всем чувствовалась какая-то радость, дух коммуны, который, казалось, уже очень давно не объединял людей на этой земле.

– Посмотри, Клавдий, – сказал Борис Андреевич. – Если бы это были просто люди, никто бы и глазом не моргнул. Но они, к сожалению, еще и электорат, и прихожане, законопослушные граждане и налогоплательщики. Они так много должны всем вокруг, что их совершенно невозможно отпустить на свободу.

– Разве они не свободны? – спросил я.

– Видишь эти одухотворенные лица? Я почти не сомневаюсь, что у половины присутствующих здесь имеется ипотека, множество долгов и обязанностей. И чем дальше они будут отъезжать от города, тем счастливее и одухотвореннее будут их лица, а вера крепче. Апокалипсис нужен им как воздух. Он оправдает все их существование, и они будут умирать с такими же счастливыми лицами, вдыхая воздух равенства и свободы. Не правда ли, это странно?

– Что именно?

– Они думают, что несвободны, и именно поэтому они несвободны. Никто не мешает этим людям сбежать в любое другое место когда угодно. Но нет. Им нужно для этого веское оправдание. Лучше всего чудо. И тогда они говорят всем вокруг, и главное, себе самим, посмотрите на это чудо, оно все меняет, теперь все по-другому. А что по-другому? На самом деле ничего не изменилось, кроме их собственных мыслей.

– Борис Андреевич, но вы же сами сказали, что мы должны вести себя так, как если бы чудо было на самом деле. Или я неверно понял?

– Понимаешь, Клавдий, в любой стратегии должен быть план Б. Так как план А почти никогда не срабатывает. А в нашем случае он не сработает совершенно точно.

Мы подошли к своему вагону СВ. Здесь толпились такие же фанатики, но в дорогой одежде и с иконами побольше. Соседнее купе целиком занимал наш писатель. Так Борис Андреевич поощрял его согласие принести себя в жертву. Когда мы устроились в своем купе, я спросил:

– Мы ведь не будем приносить его в жертву… по-настоящему? Не правда ли? Это же просто такая понятная всем метафора?

– Не знаю, Клавдий, это пока не очевидно. Посмотрим.

– Вы хотите сказать, что может быть такое развитие событий, когда Писатель на самом деле должен будет погибнуть? Это как-то странно. Не находите?

– А разве не странно, что в наше время происходят настоящие чудеса?

– А они происходят?

– Зависит от того, веришь ли ты, Клавдий. В том-то и дело, если ты веришь, то и сомнения в необходимости жертвы у тебя отпадут.

– А какой у нас план Б?

– Не хочу тебя расстраивать раньше времени. Но он далеко не такой безобидный, как план А.

«Безобидный?» – удивился я, но переспрашивать не стал. Поезд шел с двумя остановками. Надо ли упоминать, что на каждой станции число безбилетных пассажиров в тамбуре и в проходах возрастало многократно? Достать билет с промежуточной станции в принципе не представлялось возможным. После второй остановки за окном потемнело, а внутри стало очень людно и шумно. Даже несмотря на закрытую дверь купе, мы чувствовали себя как в большой компании.

Борис Андреевич пребывал в задумчивости. Я вспоминал свой первый день в нашей фирме. Меня рекомендовали друзья Бориса Андреевича, но, несмотря на это, шеф долго продержал меня на гостевом диване, и в течение нескольких часов я мог слушать все, о чем говорят люди, проходящие мимо. Это было забавно. Особенно запомнилась фраза: «Смотрите, это же чудо. Картина – Дима, идущий домой». В этот момент мимо меня прошел человек с очень добрым лицом, смущенно улыбаясь под общие аплодисменты. Он шел к выходной двери, не глядя на окружающих. Вслед ему доносилось: «Дима, не оборачивайся. Дима, смелее. Дима, ты сегодня не ночуешь в офисе?» Наверное, в каждой организации есть такой Дима. Впоследствии я смог оценить по достоинству качества этого поразительного человека, не раз приходившего на помощь. А шутки и общее ликование были тогда вызваны тем, что Диму насильно отправили домой отдыхать после бессонной ночи в офисе. Да и вообще, никто ни разу не видел, как Дима уходит домой. Все обычно расходились раньше.

Мое внимание привлекло какое-то необычное оживление снаружи. Кажется, наш вагон даже пошатнулся. Раздались звуки, похожие вначале на крики страха, а потом на возгласы удивления и восторга. Борис Андреевич очнулся от задумчивости и вопросительно посмотрел на меня, мол, что ж ты медлишь, надо выяснить, что там происходит. Я с усилием потянул за большую ручку и медленно впустил шум в купе, затем просочился наружу и закрыл капсулу за собой. Люди, стоявшие в коридоре, не обратили на меня внимания, их увлекало что-то далеко за окном, куда они указывали пальцами. Но ничего не было видно. Я вгляделся, но увидел только деревья и полоску черного неба над ними.

Неожиданно полоса леса, подходившего к железной дороге почти вплотную, оборвалась, от этого шум движения поезда стал тише, как бывает, когда выезжаешь из тоннеля на открытое пространство, и глазам открылась ширь поля, уходящая почти за горизонт. В вечернем сумраке можно было разглядеть только серо-бежевый цвет пшеницы и полосу черных, видимо деревянных, домов вдали. Небо было немного светлее домов. Кто-то в вагоне закричал: «Ушел! Явился и ушел!» Стоявший рядом со мной мужчина перекрестился и упал на колени. Его примеру последовали и другие.

– Что здесь происходит? – спросил я у проводника, который оказался рядом со мной.

– Говорят, знамение.

– Какое знамение?

– Говорят, огненный Христос вознесся. И это. Сиял в ночи.

– А вы сами видели?

– Нет, все быстро произошло. Я в этот момент в купе был. И это. Видел только вспышку под дверью. А когда выскочил, лес начался.

Я тогда посмотрел в черное небо и задумался, как именно мне рассказать о происшедшем Борису Андреевичу. Если я скажу, что сам не видел, он решит, что это все коллективное помешательство. А если скажу, что видел своими глазами, то он и меня причислит к сумасшедшим. Или нет? Или начнет сомневаться? Я всерьез задумался, что должно произойти, чтобы такой человек, как Борис Андреевич, в чем-то усомнился. Или чтобы он по-настоящему поверил, что чудо возможно. Ведь, что бы он ни говорил, я точно знал, что он воспринимает все вокруг примерно как даосский монах, то есть не всерьез. И чудо-Разлом, и потенциальная смерть Писателя, и разговор с президентом. Все это были декорации его внутреннего театра, где работало только одно правило. Все, что неинтересно – должно быть уничтожено. Как дети, лишенные игрушек, начинают фантазировать и играть с любым предметом или со своей рукой, делая их интересными для себя, так и Борис Андреевич делал мир вокруг себя интересным. Я это понимал. И понимал, что знамение только тогда окажется для него реальным и он в него поверит, когда оно станет ему интересно.