Нет же, хрен. Эта безнравственная сиреневая сущность, как всегда, придя на одну минуту раньше меня, вначале просит скумбрию. Много. И почистить.

Я опять пою мантру Оммм ( она подходит не только для мясных отделов, но и для рыбных) беззвучно, как печальный осьминог, изгнанный супругой из уютной пещеры на добычу пропитания для восемнадцати детей-осьминожек.

Я печалюсь, как он, страдаю, как он, хочу домой, как он. Я даже выгляжу так же. Как забитый и бесправный крупный осьминог, который не может изменить обстоятельства. И жду. Потом мой маньяк покупает сардину. Некрупную. Много. И просит почистить. Я ору мысленно мои бурные возражения.. И дышу громко и так глубоко, что здорового увальня продавца то отбрасывает от рыбного прилавка, то прибивает к нему. У продавца вид выпускника академии для альтернативно разумных. Действия такие же. Замедленные и растянутые во времени и пространстве.

И, однако, он меня понимает! Он, как бы извиняясь, смотрит на меня и мысленно поет Омммм тоже.

Потому что знает. Знает, что после сардин Хулио обязательно обсудит достоинства анчоусов. АНЧОУСОВ. МАТЬ. Мать. Мать. Матьььььь. И закажет килограмм. И почистить тоже. Анчоусы.

И продавец, создавший километровую уже очередь и чувствуя себя проклинаемым всеми покупателями, медленно и печально чистит анчоусы.

Когда нас построят, например, в очередь на гильотину, конечно, вначале я попытаюсь сбежать. Потому что ненавижу очередь. Любую. Я из СССР, и эта ненависть у меня в крови, так как самое страшное, что я вспоминаю из прошлого, то, что испытала лично я, а не мифические или настоящие родичи-сидельцы или погорельцы или изгнанники – это были очереди.

Но если все же мое избитое осьминожье печальное тельце таки зашвырнут в очередь на ту самую гильотину, я попрошусь сюда. Стать перед Маньяком. И чтоб палачом был этот продавец.

И я еще проживу долгую и не всегда беспросветную жизнь.

Иногда я все же мысленно подбегаю к Хулио, трясу его за лопающиеся пуговки и кричу:

– Твоя жена бестолковая курица! Она не может дома почистить эту унылую хамсу? Ты держишь очередь больше часа. Ты открываешь занятых людей от работы. Ты крадешь лично моё драгоценное время своей тупой мелкой рыбой. Куда ты ее деваешь в таком количестве? Объясни жене, что есть ещё и другие сорта. Тут есть сёмга, тут прекрасная форель, смотри, блин, какая треска, толстая и красивая, тут даже креветки толще анчоусов. Не жмись, угости свою ленивую жену чем-то другим…

Но я молчу. Вдруг никакой Изабеллы Хуаны Мерседес не существует, и этот мачо три раза в неделю следит за мной, крадётся по следу моей полосатой сумки и выводит меня из себя чисткой крошечных рыбок только для того, чтобы я его заметила и спросила:

– Какого хрена, сеньор?

А он мне:

– Сильвупле, мадам. Порфавор, сеньора! Разрешите представиться. Вдовец Хулио Толку. Счастлив познакомиться…

И все. И тогда не отвяжешься. Потому что мужчина, который заставляет продавцов чистить кильку килограммами, – это страшно.

Он зануднее и упертее меня. Невыносимо. Не отобьюсь ведь …

И я делаю вид, что не узнаю его. И опять пою мантры.. Три раза в неделю… Четвертый месяц. Я уволюсь из этого района..

Сеньора Рюмочку мы знаем уже месяцев пять. Вот сколько работаем, столько и знаем. Он с другом стал заходить прямо со дня открытия ресторана.

Заходил с утра, здоровался и говорил :

– Рюмочку, пожалуйста.

Потом перекидывался парой слов с поваром, задумчиво смотрел в прошлое (это было видно по глазам, потерянные и печальным), пил рюмочку (!) виски, вздыхал, говорил "до скорого" и уходил.

Часа через три появлялся заметно покрасневший, но еще держащийся молодцом, снова здоровался, просил рюмочку, пил ее дольше и торжественнее, немного смотрел телевизор и уходил, обещая вернуться.

Чаще всего Рюмочка заходил и вечером, уже почти никакой, обойдя таким макаром все районные бары, узнавал новости, рассказывал что-то из сегодняшнего, хлопал стопарик и уходил до завтра.

Я думала, что он вообще не ест никогда. Несколько раз предлагала закуску в подарок (ну, может, денег нет у человека), но сеньор Рюмочка всегда вежливо отказывался, и было видно, что реально эту еду он прямо сейчас ненавидит даже…

Щупленький, лет за шестьдесят, со следами былой красоты (такой изящной и немного кукольной даже, как маленький тореодор, спившийся после выхода на пенсию.)

Говорят, что держал ресторан, имел семью. Потерял все, спился. И продолжал оставаться приятным добрым человеком.

А с месяц-два тому элегантная леди, вдовствующая пару лет, живущая по соседству, а заодно заходившая к нам обедать, от скуки разговорилась с Рюмочкой.

И он… пообедал вместе с ней! И потом они пили кофе! С пирожными! А на следующий день он зачесал назад отросшие волосы, надел темные солнечные очки, новую рубаху, скрипящую от стрелочек на рукавах, и пришел завтракать!

Правда, Она пила свой кофе, а Он – свою рюмочку, но они Завтракали Вместе! И они улыбались. И она заливисто смеялась и звенела браслетами (они, испанки, такие браслетные, что та елка, но это неважно)!

А он откидывал назад голову, запускал руку в волосы, взбивал их волной и что-то говорил, говорил. И голос! Какой у него оказался голос! Глубокий, сильный, завораживающий. Влюбленный.

Рюмочка действительно влюбился. Она была старше него, но это же неважно… Она веселая, умная, красивая, уверенная в себе. Кто говорил, что она стерва? В таком возрасте стерв не бывает! Она…

Она его бросила через неделю. Просто сказала, что её раздражает его влюбленный взгляд. Ей не нравится, что он ожидает ее под домом, чтобы гулять вместе. Ей не нравилось, что он хочет встречаться с ней не тогда, когда она даст разрешение, а всегда.

Она убила его. Нашего интеллигентного пьющего Рюмочку. Он почернел и сник. Он приходил под ресторан и ждал ее на завтрак и обед.

Она приходила с подругами и, смеясь, рассказывала всем, что она хочет сохранить с ним дружбу, но он ведь алкоголик. Алкоголик. И он надоедлив. И у него глаза побитой собаки… И вообще она имеет планы на другого мужчину. Он моложе и богат…

Я хотела плакать. Я хотела бежать и давать ему совет прийти с другой женщиной. Наплевать на Нее. Улыбаться. Жить, как хочет. Есть. Пить. И обязательно. Прийти. С другой. Женщиной!

Но муж сказал, что испанцы не поймут и не примут этот совет. Нельзя.

Я уважала Рюмочку и потому не лезла со своим сочувствием и советами… Но я так хотела ему помочь!

Прошел месяц. Другой мужчина, видно, не имел планов на нашу даму… Она одна по-прежнему.

Рюмочка тяжело пережил предательство. Такое ощущение, что его нашли, отогрели, окрылили, одомашнили, а потом бац-и коленом под зад: не такой. На улицу!

Они еще слабо здороваются. Она отворачивается, старается не замечать его. Иногда видятся у нас же. Потому как постоянные клиенты.

И! Тыдыщ! Вчера он подстригся и резко помолодел!

Сегодня он …тамтарарам… барабанная дробь! – пришел с другой! Он её привел обедать и посадил напротив бывшей…

Честно скажу, я иногда подглядывала и любовалась лицом нашей ошарашенной, ошеломленной, офигевшей дамы. Это симфония расстроенных инструментов при пьяном дирижере! Это жалобное соло виолы д'аморе на одной струне с валенком вместо смычка! Это немое "Герасим, ЗА ЧТО?" Это первая встреча грешной задницы, обожающей приключения, со сковородкой в аду! Это проворачивание вором неподходящего ключа в замке дома комиссара полиции… С ожиданием сирены, наручников и удара под дых…

И наш Рюмочка, с улыбкой Гагарина, ясной и невинной, подкладывающий салатик для мило щебечущей и ничего не замечающей спутницы…

Мы отомщены!

Ну ладно, не мы, но, клянусь, мне было приятно. Нельзя унижать никого. Особенно тех, кого ты в себя влюбил, кого поманил любовью. "Мы в ответе"… И все такое.

Я идеалистка, конечно. Но это сделало мне сегодня день!