Впервые он пришел к нам в ресторан, когда мы еще не открылись. Чтобы познакомиться.

Надо сказать, что когда мы делали ремонт во взятом в аренду помещении, мы опустили железные ворота-жалюзи на входе на пару метров, оставив полтора метра открытыми, для свежего воздуха.

Побелка, покраска, помойка, пошивка, поклейка и поломка – наши ежедневные занятия в течение первых месяцев.

Никто не тревожит, не заходит: жалюзи прикрыты, ежу понятно, что предприятие не работает.

Но Антонио не еж. Он живет в своем странном мире, и на его планете нет таких условностей, как такт, воспитание или чувство неловкости…

Он вошел первый раз, согнувшись, постукивая палкой, поправляя скособоченную соломенную шляпу, поломанную в трех местах, с двумя прорехами на полях и держащуюся на подбородке с помощью резинки от трусов.

Брюки, в которых, наверное, женился его отец, а до этого умер его дед, были подтянуты до подмышек и подвязаны бечевкой.

Рубаху, потерявшую цвет, думаю, незадолго до рождения моей старшей дочери, все же нельзя было назвать грязной. Она (если она была одна, а не 365 одинаково вылинявших и истлевших, которые мы после имели счастье лицезреть каждый день) всегда была чистой и ничем не пахла.

Лицо у нашего гостя морщинистое, смуглое, глаза маленькие и хитрые до невозможности.

Подошел, сел на заляпанный краской стул.

– А мне 90 лет исполнилось, – начал он.

– А когда вы откроетесь ?

– А какая у вас кухня будет?

– А мне про вас сын рассказал.

– А это кто?

– А это что?

– А это вот вы где купили?

– А вы курите?

Когда он набрал воздух в легкие, чтобы не умереть от удушья, мы ответили, сколько успели, до очередной порции вопросов.

Остальные 20 минут монолога были абсолютно нечленораздельны и потому остались без ответа…

Удовлетворив чувство коммуникативного голода, старик уполз опять под жалюзи. Уже на улицу.

Он не назвался тогда. И неподходящее для него имя Антонио еще не прозвучало. Надо сказать, что, не желая общаться со странным сеньором, мы каждый день опускали жалюзи все ниже и ниже, но 90-летний испанец уже не входил, а вползал в помещение, кажется, испытывая чувство все большей и большей радости от возможности преодолевать препятствия.

Такая жизнерадостная оптимистичная гусеница в соломенной шляпе. Мне б его здоровье!

– Как будем звать дедушку? – спросили дочери после третьего или пятого явления старца.

Мы раньше имели дело с его сыном, оформляли ряд документов. Сына звали Иисус. Такое простое испанское имя. Как же могли звать отца Иисуса? Плотник Иосиф! Не меньше. И дедушка стал у нас Плотником.

Вначале мы думали, что он хочет есть. Спросили. Нет, не хотел. Может, пить? Может, он пьяница? Когда завезли вино и пиво, предложили угоститься. Иосиф-плотник оказался трезвенником, как и подобало отцу Иисуса.

Проходило время. Каждый день "плотник" вползал в ресторан, пока мы не открылись. Выдать очередной монолог, лицезреть работу и уйти, сказав "до скорого" – задача -минимум. .

После, когда начали работать, стал просто заходить во время обеда по-свойски. Надолго. В своей депрессивной шляпе, чаплинских брючатах, в разбитых шлепках на босу ногу. Первые пару месяцев получал еду в подарок, брал с достоинством, важно ворча, что паэлью он любит, но врачи советовали ему есть меньше риса, что салаты он ест, но резать надо помельче, а то у него зубов нет уже давно и, видимо, навсегда ( на минуточку, шикарные протезы как бы пытались опровергнуть его жалобы, но ему таки виднее).

Мясо лучше – в виде фрикаделек, грибы он вполне уважает, но с мясом они вкуснее, жирное не любит, хлеб у него и дома есть…

Наш повар в конце концов возмутился и сказал :

– Антонио (вот тогда я и узнала, что он не Иосиф. А ведь все уже так привыкли!)!

– Антонио, ты знаешь, что хозяин ресторана берет с нас большую аренду?

– Да, – засмеялся плотник.

– Он может уменьшить сумму, как ты думаешь?

Антонио сел на стул, захлопал в ладоши и застучал палкой по каменному полу:

˗ Думаю, нет.

˗ Тогда, может быть, будет справедливо, если ты будешь платить каждый раз за свою порцию, как платят клиенты?

Антонио попытался дотянуться своей палкой до попы проходившей девушки, чтобы слегка приподнять край ее платья, но наткнулся взглядом на взгляд повара и смешался.

˗ Конечно, я могу и платить.

˗ Вот и договорились!.

С тех пор Антонио каждый день приходит с розовым судочком, который мы ему купили, требует полторы порции вместо одной, так как объясняет, что еды должно ему хватить на обед и ужин (платит за одну порцию, но мы к нему, жадине, уже привыкли), очень заглядывается на молоденьких девушек, обедающих у нас и стучит палкой.

Иногда, когда ему кажется, что никто его не видит, он все же дотрагивается палкой до чьей-то ножки или попки, получает по первое число, а иногда и по рукам или по шляпе, но в основном, морально. Испанки просто орут и отпускают. Так как стариков здесь не бьют.

Когда наступила осень, шлепки сменились на войлочные старые тапки.

Когда умер один из его сыновей, болевший раком, Антонио пришел в костюме. Очень старом, естественно, но чистом и наглаженном ( или немнущемся). Немного плакал. Жаловался на другого сына. Хвалился третьим… Через день опять шалил палкой и хлопал в ладоши, когда хотел привлечь к себе внимание.

Я не знаю, кто ему стирает и гладит. Наверное, сам, так как экономный очень. Шляпа и брюки не меняются. Моя дочь предложила сходить на рынок и купить ему что-то недорогое, но новое. Думаем, к Рождеству справим ему брюки, возможно, с рубашкой.

Соседи сказали, Антонио хвалился, что подсчитал, сколько ему стоит еда из ресторана по сравнению с покупной из магазина. У нас дешевле выходит. Он рад очень.

Вечером часто гуляет мимо нашей террасы, останавливается, здоровается по новой, что-то рассказывает длинное и непонятное, иногда сидит за столиком, глазеет на девушек.

Хоть убей, ничего не меняется. Здоровье хорошее. Планирует дожить до 100 как минимум. Хотя, на исключаю, что и нас переживет.

Что еще о нем сказать?

Недавно добавил внуку две тысячи евро на мотоцикл. В подарок. Плакал от жадности и хвалился.

А, еще: Антонио и есть хозяин нашего ресторана .

Сегодня, как обычно, забегаю с утра в продовольственный магазин. Со списком срочнонемедленнонеобходимого.

Лежащий под входной дверью краснолицый побирушка вдруг буркнул под нос по-русски:

– Не, нормально? Могла бы и поздороваться. Совсем, что ли?

Уже забежав в магазин, торможу со скрипом и застываю столбиком. На минуточку, это Испания. И я в этот магазин хожу часто. Никто никогда здесь не разговаривал по-русски. Ни с кем из русских здесь не знакомилась. Кажется. Выхожу. Смотрю внимательно. .

Включается автоматическая система наведения и опознавания объекта. Как у Терминатора.

Камера скользит по полусонному и явно уже пьяному с утра лицу с бледно-голубыми выцвевшими глазами, по рыжим немытым волосам, худощавой фигуре в грязных джинсах и желтовато-бурой футболке.

Писк. Опознавания объекта завершено!

5 дней назад этот «товарисч» заходил в нашу таверну. В туалет. Хоть испанцы и не приветствуют бесплатные туалеты ( здесь признаком хорошего воспитания считается привычка что-то купить в заведении, куда идешь "по срочным делам"). Чашку кофе, чай, мороженое, пиво, воду. Неписаный закон.

Но мужчинка этот был бомжеватого вида, говорил с жутким акцентом, и было понятно, что промедление смерти подобно. А чай или кофе он просто не пил не по вине нелюбви к оным, а скорее всего, потому, что лет 10-15 назад слова, их обозначающие, были удалены из лексикона путем замещения алкоголем. Плюс, наверняка, имело место быть некоторое косноязычие, каковое следовало из его вчерашнего общения с мужем:

– Мучас грасиас, сеньор. Сой Владимир. Я Владимир. Украньяно. Ту эспаньоль? А донде, где руманос, румыны где? Аки, тут, раньше румыны. Где?