О Вакан…

У него немного полегчало на душе, хотя он понимал: шансов на то, что кто-то выслушает Стрелу и поверит ей, почти не было.

Даже если Воронье Крыло и Маленький Камень поедут в горы им на подмогу, на это уйдёт слишком много времени. Любая помощь запоздает.

Ему и Джеки предстояло справляться самим.

И они убедились, что направляются по верному пути, когда одновременно увидели оставленный в расселине знакомый серый «лендровер» Питерса с отремонтированной дверцей. Увидели и кубарем слетели с коней.

На коврике под задним сиденьем «лендровера» засохла бурая лужица — наверное, у кого-то из пленников от удара пошла носом кровь, решил Певец, не позволяя себе представить что-то более страшное. В багажнике валялось разряженное ружьё.

Надо было торопиться изо всех сил.

Вечерний сумрак медленно опускался в ущелье, возле которого они спешились. В верховьях его и протекал Волчий ручей, переполнявшийся водой только по весне, в Месяц Таяния Снегов.

Кони остались внизу, у серого гранитного валуна. Певец по обыкновению не стал стреножить Вазийю. Шульц примотал своего чалого за повод к корявому стволу молодой сосенки и первым шагнув на ведущую вверх едва заметную тропинку между скалами.

— Надо запомнить место, — буркнул он. — Хотя… мы, может, сюда и не вернёмся. Ни ты, ни я, ни твой сопляк с мамкой. Питерс нас всех там положит.

— Херню порешь, — сердито возразил Певец, поражённый прозвучавшей в этих словах тоской. — Что, с одним ублюдком не справимся?

— Он же псих, — спокойно объяснил Шульц, не оборачиваясь и не замедляя шага. — Где твоя волчица?

Как бы отвечая на его вопрос, Шунктокеча коротко взвыла где-то впереди и тут же смолкла.

— Жутко тут, — внезапно обронил Шульц и тоже замолчал, передёрнув худыми плечами. В наступившей тишине слышалось только его тяжёлое дыхание да шуршали мелкие камешки, срывавшиеся из-под ног. Подошвы сапог скользили по осыпи.

Жутко? Певец отчётливо вспомнил, как стоял в Громовом ущелье — нагишом, а его медленно обступали души мёртвых воинов лакота.

Его предки. Кровь от крови. Огонь от огня.

Шульц вдруг резко остановился, не сделав очередного шага. Посреди тропинки стояла Шунктокеча — серая тень в полумраке — и смотрела пристально и пронзительно, будто о чём-то предупреждая. Шерсть на её загривке вздыбилась.

Певец недоумённо поднял брови, но тут и он, и Шульц явственно услышали впереди себя, за поворотом тропы, огибавшей утёс, приглушённые голоса.

Один голос. Один. Хриплый, что-то невнятно и возбуждённо бормотавший. Слов было не разобрать, но от одних интонаций этого голоса у Певца по спине пробежал мороз, и он невольно обернулся к Шульцу. А тот вдруг схватил его за запястье ледяными влажными пальцами и крепко сжал, но тут же отпустил, опомнившись.

Оба они осторожно и бесшумно двинулись вперёд — вслед Шунктокече, которая стелилась по земле, по-охотничьи крадучись. А потом замерла на месте.

Ещё несколько шагов — и парни тоже застыли, уставившись из-за переплетённых ветвей разросшегося орешника на то, что происходило прямо перед ними.

Кенни и Кэти стояли на утоптанном пятачке земли, прислонившись друг к другу, — наверное, чтобы не упасть. Стояли спиной к тропе, со скованными позади руками. Белая футболка Кенни и домашнее ситцевое платьице Кэти были порваны и испятнаны бурой грязью.

Питерс расхаживал перед пленниками взад и вперёд, непрерывно что-то бормоча, то повышая голос почти до визга, то понижая до шёпота.

И размахивал револьвером.

Кольтом-«сорокапяткой».

Он совсем не походил на того лощёного высокомерного гусака, каким привык видеть его Певец. Теперь он был точь-в-точь как взбесившийся пёс. Губы его подёргивались, обнажая зубы, по заросшему серой щетиной лицу пробегали мелкие судороги.

Певец стиснул кулаки, напрягая слух.

— Мне не лень вырыть для вас могилу, но вы, твари, это сделаете сами, — донеслось до него, и только тогда он заметил валявшуюся у ног пленников лопату с обломанным черенком.

— Нас будут искать и найдут, а тебя повесят, — проговорил Кенни сорванным голосом.

— А мне насрать, — объявил Питерс почти весело. — Я сделаю что хочу, и баста. А ты, выблядок, копай могилу для себя и своей шлюхи-мамочки, не то я её трахну прямо здесь, клянусь. Её или тебя. Вас обоих. Нравится такой расклад, ты, сучонок?

Он засмеялся — так ликующе и радостно, словно приглашал всех присутствующих на пикник.

У Певца потемнело в глазах. Холодные пальцы Джеки снова стиснули ему запястье, а взгляд, когда они посмотрели друг на друга, вспыхнул яростным волчьим огнём. Однако он едва заметно качнул головой, а Певец, помедлив, нехотя кивнул в ответ, показывая, что понял.

Снять Питерса одним выстрелом — вот чего ему хотелось так, что горела ладонь, конвульсивно сжимающая револьвер. Но этот мудила не переставал маячить туда-сюда, видимо, от переполнявшего его нервного возбуждения, а прямо перед Певцом стояли Кенни и Кэти, невольно заслоняя собою своего мучителя от пули.

Певцу не хватало воздуха, сердце разрывалось от гнева и тоски, но он заставил себя стать неподвижным, как камень.

— Да ты же импотент, — вдруг негромко и презрительно произнесла Кэти своим высоким чистым голосом. — Куда тебе.

Питерс перестал метаться как заведённый, оцепенел, не веря своим ушам, заморгал и, наконец, утробно взревел:

— Ах ты, сука! Индейская подстилка!

Он вскинул свой кольт, всё ещё стоя на месте, и этих нескольких секунд Певцу хватило, чтобы бестрепетно прицелиться и спустить курок.

Он метил в голову, как на охоте, — а Питерс и был зверем — чтобы уложить подонка наверняка. И тот рухнул навзничь как подкошенный. Кровь заливала его перекошенное лицо.

Певец сорвался с места и подскочил к потрясённо обернувшимся пленникам. Женщину ему пришлось тут же подхватить под мышки: она зашаталась, оседая на землю, как подрубленное деревце. У Кенни слёзы брызнули из глаз, заплывших от кровоподтёков, но он всё равно счастливо засмеялся, утыкаясь Певцу в плечо:

— Ты чего так долго?! Я ждал-ждал!

Оказавшаяся рядом Шунктокеча тихо заскулила, прижимаясь к его ногам лохматым боком.

Певец откашлялся и пробормотал, крепко притиснув Кенни к себе свободной рукой:

— Чёрт, я такую песню записал на радио для Мо, прискакал домой, а тебя нет!

Голос у него сорвался, и он зажмурился изо всех сил, чтобы не показать своей слабости.

— Он загнал нас в машину, маме кольт к виску приставил, мы ничего не успели, — бессвязно принялся объяснять Кенни. — Наручники надел… бил… и привёз сюда. Велел могилу копать. И тут ты!

— Эй, голубки хреновы, — язвительно буркнул Шульц, устремляясь мимо них к неподвижно лежавшему Питерсу, — успеете намиловаться! Где ключи от браслетов?

Он умолк, наклонившись над распростёртым телом Питерса, и вдруг гаркнул:

— Чёрт, да ты ж его не укокошил, мазила!

— Что?! — Певец так и обомлел.

— Что слышишь! — Шульц безжалостным пинком перевернул Питерса на бок и принялся обшаривать его карманы. — Оглушил только! Пуля по черепушке прошлась, ему и хватило. Вот ключи! Надо браслеты нацепить на этого ублюдка.

Он небрежно поддел носком сапога валявшийся в траве кольт Питерса и отшвырнул к обрыву.

— Слава Богу, — облегчённо выдохнул Кенни, а Кэти одновременно с ним чётко проговорила:

— Жаль, что не убил.

— Мама! — неверяще выдохнул Кенни, уставившись на неё.

Певец проворно поймал брошенную Шульцем связку ключей и отомкнул замок наручников, сковывавших тонкие запястья женщины. А потом бережно усадил ее на жухлую траву.

— Мам, — с тревогой повторил Кенни. — Ты как?

— Хорошо, — едва слышно прошептала та, отводя со лба спутанные пряди волос. — Теперь всё будет хорошо. Его наконец-то посадят…. Господи! Мы освободимся.

Она закрыла глаза. Её осунувшееся лицо казалось совершенно белым в подступавшей тьме. Белым, словно вырезанным из бумаги.

Певцу тем временем удалось открыть замок наручников Кенни и силой усадить его рядом с матерью.