…Три тортильи он с лёгкостью заработал и уплёл их вместе с Кэти и Кенни. Потом они вместе отправились к типи Храброй Медведицы, которая при виде Кэти запрокинула голову и во всю глотку испустила воинственный боевой клич.

Все вокруг захохотали. И Певец, переглянувшись с Кенни, понял, что снова счастлив, как в детстве.

*

Ночью Певцу приснился дед — впервые за долгое-долгое время. Приснилось, что он снова нашёл старика — мёртвым.

Дед лежал далеко за домом, у оврага — ничком, уткнувшись лбом в сухую траву и раскинув крепкие руки, будто обнимал Мать-Землю, как женщину. Его седые волосы, не заплетённые по обыкновению в косы, рассыпались по спине.

Похолодев, Певец присел на корточки рядом с ним и тряхнул за плечо:

— Дед! Ты чего? Плохо тебе?

Год назад, когда всё это произошло наяву, старик не пошевелился, Певец потянул его за руку, пытаясь перевернуть худое, но ставшее вдруг очень тяжёлым тело. Рука у деда была холодной, как камень, из полураскрытого рта вытекала тонкая ниточка слюны, глаза запали. И сердце не билось, когда внук приник щекой к его груди под изношенной рубашкой.

Тогда Певец вскочил и со всех ног побежал к дому Храброй Медведицы. Так это всё было.

В его сне дедова рука оказалась тёплой. Тот медленно поднял голову, повернулся к внуку и сел на траве. Певец затаил дыхание, чувствуя, что по спине ползёт холодок.

— Ну что ты? — мягко произнёс дед своим глубоким хрипловатым голосом. — Не бойся. Никогда ничего не бойся.

— Даже смерти? — шёпотом спросил Певец, облизнув пересохшие губы.

— Смерти нет, мальчик, — старик чуть улыбнулся.

— А как же Бесконечный огонь и мёртвые воины лакота вокруг него? Души-нагийа в Чёрных горах? — выпалил Певец, не переводя дыхания.

— Но они же остаются с нами, — твёрдо возразил старик. — Они всегда рядом, просто в этом мире нам не дано видеть их. Тебе — не дано.

— Так ты не умер, раз я вижу тебя? — вырвалось у Певца, и старик рассмеялся знакомым скрипучим смехом:

— Ты так и не понял. Нет мёртвых, нет смерти. Можно зарыть в землю тело, но душа-нагийа вечна.

Его лицо и фигура начали стремительно таять, голос утонул в шуме налетевшего ветра.

— Постой! Дед! — крикнул Певец и сел на постели, приложив ладонь к бешено колотящемуся сердце и озираясь по сторонам.

Он был у себя дома. Луна светила сквозь занавеску. И рядом с ним лежал Кенни.

— Ты чего? — тревожно окликнул тот, приподнимаясь на локте и встряхивая растрёпанной головой.

— Ничего, — отрывисто и растерянно отозвался Певец. — Ты спи. Мне просто… дед приснился.

Он спустил с кровати босые ноги и прошлёпал к кухонному столу, где всегда стоял глиняный кувшин с водой. Поднёс его к губам, жадно глотая воду прямо через край. Капли падали ему на голую грудь.

— Знаешь, — прошептал Кенни, устраиваясь у него под боком, когда он вернулся в кровать, — Ты ни разу не сказал, как звали твоего деда.

— Что, правда? — удивился Певец, и Кенни кивнул:

— Ага.

— Ну… — проговорил Певец, задумчиво глядя в потолок и перебирая пальцами пряди волос Кенни, — я-то его звал Тункашипа — дедушка, но то имя, что он получил от племени, было не слишком-то почётным…

Он даже фыркнул.

— Все звали его Чангугуйаша, Болтливый Дрозд. Что да, то да, потрещать он любил, куда больше меня, но всегда по делу.

— А что он сейчас тебе говорил? Когда приснился? — не унимался Кенни, блестя полными любопытства глазами.

— Что смерти нет, — серьёзно ответил Певец.

========== Часть 5 ==========

*

Певец и Кенни возвращались домой после целого дня изнурительной работы на ранчо Филдсов — старику Филдсу вздумалось обновить изгородь в своих загонах для молодняка и жеребых кобыл.

Солнце спускалось к Чёрным горам, и жара уже не была такой испепеляющей, как в полдень. Филдс не поскупился с оплатой, и теперь им можно было не только перебиться неделю до выплаты Певцу федерального пособия, но и погасить банку в Мэндерсоне часть кредита, взятого на переустройство их лачуги.

Подумав об этом, Певец даже замурлыкал себе под нос припев своей новой песнюшки, но тут мотор всё того же раздолбанного пикапа несколько раз подряд угрожающе чихнул!

— Чёрт, — тихо ругнулся Певец, поспешно сбрасывая скорость. — Ещё не хватало! Каждый раз такая байда.

Кенни хмыкнул, весело глянув на него:

— Дежавю. Это называется дежавю.

Он даже губы трубочкой вытянул на незнакомом слове, засранец.

— Сразу видно, у какого умника в школе был самый высокий балл по английскому, — заметил Певец, гадая, не заглушить ли мотор, чтобы разобраться, что к чему. Фортелями старой колымаги он был сыт по горло. Но теперь рядом сидел Кенни.

— Это французское слово, — ангельским голоском поправил тот и зафыркал, отпрянув, когда Певец со смехом попытался ухватить его за белобрысые вихры. И правда, мелкий засранец. Мелкий, умный, ехидный, любимый.

— А это что ещё за фигня? — оборвав смех, Певец удивлённо повернул голову.

В расщелине между двумя холмами, мелькнувшей и почти тут же скрывшейся из виду, на несколько мгновений показался кто-то. Кто-то, сидящий над упавшей наземь рыжей лошадью.

Ни человек, ни конь не шевелились.

Тревожно переглянувшись с Кенни, Певец окончательно заглушил мотор, одновременно распахивая дверцу:

— Пошли, спросим, чем помочь. Может, там кто-то из наших.

Но это оказался Шульц. Джеки Шульц. Ветер трепал его русые волосы, ерошил тёмную гриву неподвижно лежащего коня, возле которого он сидел, сгорбившись и опустив руки.

Узнав его, Певец не замедлил шага, в отличие от Кенни. Тот сперва и вовсе замер как вкопанный, а потом догнал Певца и дёрнул за локоть:

— Пошли отсюда.

— Правильно, валите, — выпалил Шульц, поднимая голову. Его скуластое лицо было измазано грязными разводами. «Ревел», — понял Певец, нагибаясь и трогая лошадь за шею. Шея была ещё тёплой, ветер продолжал теребить спутанную гриву, и от этого казалось, что конь вот-вот попытается встать. Но нет. Бедная животина была мертва.

— Змея укусила, что ли? — предположил Певец негромко. — Гремучка?

Джеки отвернулся было, но потом неохотно выдавил:

— Наверно. Не знаю. Он сперва как взбесился, сбросил меня, а сам… сам упал.

Он сглотнул.

Певец и Кенни снова посмотрели друг на друга. Они знали, какова процедура «утилизации» павшего скота — живодёры забирали трупы для переработки на костную муку для удобрений и тому подобного. Надо было просто позвонить им, добравшись до ближайшей бензозаправки с телефоном. Пускай бы Шульц устраивался как знает. Но Певец отчего-то медлил. Он никак не ожидал, что Шульц, этот отъявленный подонок, способен лить слёзы над своей мёртвой лошадью.

— Я не могу его сдать на бойню, — пробормотал тот едва слышно. — Чтобы его там расхерачили на собачий корм. Это мой друг… был.

Он скривился и отрывисто добавил:

— Валите уже. Не ваше это дело.

Ни слова не говоря, Певец повернулся и направился к пикапу, видневшемуся у обочины. По этой полузаброшенной грунтовке мало кто проезжал — ни в ту, ни в другую сторону никаких машин не было.

Он заглянул в кузов пикапа и вытащил лопату, завёрнутую в мешковину. Протянул её неотступно следовавшему за ним Кенни. Вторую лопату он взял сам. И ещё кирку. Закончив работу у Филдсов, они забрали свои инструменты с собой. Вот где они пригодились.

Кенни только брови вскинул, но смолчал. Не стал спорить, хотя ему явно не нравилось происходящее. Ещё бы! Певец сам себе удивлялся — он снова, как тогда в баре у Майка, пожалел Джеки Шульца, чёртова придурка.

— Уоштело, — буркнул Певец то ли Кенни, то ли самому себе. — Я знаю, что делаю.

С инструментами на плечах они вернулись к Шульцу, который при их приближении поднялся на ноги и выдохнул:

— Вы чего, совсем ебанулись?

На скулах его ходили желваки.

— Лопату бери, — только и проронил Певец в ответ.

Рыжий жеребец был немаленьким, но втроём они управились с рытьём глубокой ямы достаточно быстро: Певец и Шульц копали без устали, Кенни отгребал землю. Все трое молчали, слышался только лязг лопат о попадавшиеся камни.