– Вас аж в лагере слышно. Только по звуку и ориентировался. Еле продрался сквозь грязь.

То ли резкий скрип несмазанных петель ударил по слуху, то ли зябко дохнуло промозглой сыростью с улицы или просто все устали, не сознавая этого, от обилия впечатлений и дневной суеты, но настроение резко упало. У Манецкого непроизвольно опустилась с напряжением нижняя челюсть в глубоком зевке.

«Спать, спать. Хорошего понемножку,» – подумал он.

– Что-то мы засиделись, а еще с постелями разобраться надо, да и здесь прибраться, – сказала Марина, поднимаясь.

Тем временем Штырь, не обращая ни на что внимания, продолжал тараторить.

– А у вас здесь весело. Хорошо устроились. И поужинали славно, – он окинул взглядом грязные тарелки, кучку куриных костей, пустые консервные банки и стоящие рядком у стены опорожненные бутылки. – А я убегался – работы выше головы. Антон Сергеевич только в семь уехал. Я даже чай после ужина не допил, рванулся сюда к вам. Всякое бывает: хоть обо всем договорился, все организовал, но накладки…

– Ты у нас, начальник, молодец. Поработал что надо, – остановил его излияния Манецкий, похлопав по плечу. – Чтоб ты завтра нам так же работу организовал!

По комнатам распределились быстро, без лишних разговоров. Первыми упорхнули девушки из второго корпуса, захватив единственную комнату с пятью кроватями. В ближайшей к кухне комнате расположились Почивалин, Механик, Слесарь, Жмурик. Манецкий попал в комнату с Сергеем, Анисочкиным и Като. Штырь сунулся было в обе мужские комнаты, предложил даже поставить дополнительную кровать, но везде получил стереотипный совет попроситься к девушкам на свободную койку.

Через четверть часа звуки умерли.

После завтрака расселись около барака, расслабленно закурили. Ждали Штыря, который каждое утро ходил в правление узнавать о работе.

– Хорошо бы опять на свеклу, – мечтательно протянула Марина.

– Неплохо было бы, – согласился Почивалин.

– Вот так вырабатывается шкала ценностей маленьких радостей бытия, – задумчиво сказал Манецкий. – Свекла лучше морковки, морковка лучше картошки, картошка на сухом поле лучше картошки под дождем.

– Стакан теплого молдавского портвейна с утра лучше стакана холодного грузинского чая вечером, – продолжил Механик.

– Глубоко и жизненно, – поддержал его Сергей, – но не широко. Вот, например, такое: лучше переесть, чем недоспать – это широко, это на все времена, для всех народов.

– А мне больше нравится: лучше сорок раз по разу, чем ни разу сорок раз. А, философы, каково? – встрял вернувшийся из правления Штырь. – Все, кончай бодягу, пора вступать в битву за урожай.

– Чего рубать-то будем? – спросил Почивалин.

– Да какая разница! – отмахнулся Штырь.

– Во! Не понимает, а туда же, – протянул Сергей под громкий смех понимающих.

Но Штырь не обратил на смех никакого внимания. Он не делал вид, что его не слышит, он не делал вид, что слышит, но не относит к своей особе, он действительно его не слышал. Он полностью вошел в роль начальника и относился к смешкам и разговорчикам в строю, как опытный учитель начальных классов: «Дети! Чего с них взять? Кровь бурлит. Да и то посмотреть: параграфы с первого по пятый освоить, да задачки номер второй, третий и шестой решить – это вам не фунт изюму. А ведь придется и освоить, и решить, куда же они денутся?»

– Так, все двигаемся вон за той теткой шестьдесят второго размера ниже талии, – деловито начал Штырь.

– А выше? – заинтересованно спросил Сергей.

– Подозреваю, что на то, что выше, у нас ГОСТа нету.

– Это что, типа: на одну лег, другой укрылся?

– Лечь, если высокие подушки нравятся, вполне, а вот укрываться не рискнул бы – придавит. Ну, хватит! И так много времени потеряли. Тут еще одно дело. Председатель попросил крышу на сарае для сена, как там он называется?..

– Рига, – подсказал Манецкий.

– О, точно, я еще удивился. Так вот, крышу на риге надо посмотреть, подтекает она у них, что ли.

– По крышам у нас Виталик главный, – воскликнул Сергей, – где только и кого только, в смысле, чего только не покрывал.

– Меня сюда на корнеплоды бросили, а не на крыши, – неожиданно резко сказал Манецкий.

– Да брось ты! Дневную норму зачесть обещали, а там, может быть, и делать-то ничего не надо, – бросился убеждать Штырь.

– А если надо? Без напарника никак, – отошел на заранее подготовленные позиции Манецкий.

– Да бери кого хочешь! Я с начальством договорюсь.

Сергей уже сделал шаг вперед, но Манецкий неожиданно повернулся к Анисочкину и призывно махнул ему рукой.

– Д-да, – протянул Манецкий, поглаживая давно небритый подбородок и устремив взгляд вверх на заметно просевшую крышу.

Манецкий с Анисочкиным и подошедшим с обычным получасовым опозданием председателем совхоза стояли посреди обширного сарая с высокой, метра в четыре, но пологой крышей, с двумя воротами в торцах, между которыми лежал широкий, под трактор с прицепом, проезд, по обе стороны находились разгороженные легкими перегородками секции, часть из которых была наполнена сеном.

– Д-да, – еще раз протянул Манецкий и перевел взгляд на председателя. – Кто ж так строит? Мало того что скат надо было круче делать, так еще гнилье какое-то на стропила поставили.

– Так ведь двадцать пять лет уже стоит, – попробовал защититься председатель.

– Двадцать пять лет – это для человека срок, а не для дерева. В приличных деревнях, в Сибири где-нибудь, амбары с проклятого царизма стоят – лучше новых.

– Так что, ничего сделать нельзя? – с неожиданной надеждой в голосе спросил председатель.

– Почему же, всегда можно что-нибудь сделать. Стропила укрепить, покрытие новое положить – у тебя там что, рубероид? – значит, рубероид хоть в один слой, гудроном залить.

– Материалов нет, – автоматически вырвалось у председателя.

– Да хоть бы и были! Я туда не полезу. Мокро, склизко, холодно. Давай так. Мы сейчас с товарищем сено из этой секции в соседние перебросаем, а здесь поставим подпорку для очистки совести, одно бревнышко или брус, надеюсь, найдется. Покапает немножко по осени да весной, ничего страшного, ни вам, ни нам здесь не жить.

– Отлично, это нам подходит, – обрадовался председатель простейшему, без затрат и суеты, решению проблемы. – Так и запишем. Можно тебя на минутку, – председатель увлек Манецкого в сторону, – как, кстати, величать-то, Виталием, хорошо, а меня Егор Панкратьевич, но для тебя, естественно, Егор. Ты действительно по крышам соображаешь?

– Да не только. Лет десять подряд летом шабашил.

– Слушай, тут дело такое. У меня тетка, единственная, решила подворье новое обустроить. Загончик для кабанчиков, она всегда двух держит, клетушка для кур, сараюшка там для всяких хозяйственных надобностей, нормальное такое подворье, там уже каркасы срубили, а тут Васька, брат мой двоюродный и соответственно теткин сын, единственный, совершенно жестоко запил. Свез жену в район в больницу, хворь у нее какая-то поганая открылась – и запил. А пацаны у него еще малые, что поднести – это могут, а работники пока никакие. Доделать надо, жалко, зима на носу.

– И материалы у нее, естественно, есть.

– Да все есть, – не заметив иронии, продолжал председатель, – и материалы, и струмент, рук рабочих нет. Я же не могу, сам видишь, с утра до вечера как белка в колесе. И во всей деревне, не поверишь, подрядить некого. Тетка заплатит, не боись, и я тебе хоть по две нормы в день запишу, и с начальством твоим договорюсь.

– Со своим начальством я сам разберусь.

– Так что, возьмешься?

– Сходить надо, посмотреть, поговорить.

– Считаем – договорились. Третья изба от столовой в сторону пруда, пятистенок, наличники свежевыкрашенные, зеленые. Тетка Настя. В крайнем случае, любой покажет. Так, когда зайдешь-то?

– Загляну ближе к вечеру.

– Ну, бывайте, мужики, мне бежать пора. Вилы где-то там, у ворот должны быть.