Этого Алла не смогла вынести. Она отшвырнула швабру и бросилась на Манецкого, застучала было сжатыми в кулачки руками по груди, но попала в крепкий захват, несколько раз попробовала оттолкнуться локтями от прижимающегося тела и ударить в такт в верх груди или, лучше, по ненавистному лицу, по руки не отпускали и вот уже левая скользнула вверх и прижала ее голову к плечу, такому удобному, как для нее вылепленному, и надежному, и немного погодя, чутко уловив спад ярости, эта же рука мягко отвела голову в сторону, поддерживая ее ласково, как голову ребенка, и склонилось неожиданно помягчевшее лицо, и жесткие мужские губы несколько раз тихо коснулись уголков ее губ, и замерли посередине, постепенно обволакивая рот и высасывая остатки разума.

– Все-все, не сейчас, вечером, уходи, уходи, – он уже подходил к дверям, – водки возьми.

Ух, ух, ух – мерно били веники по красным барабанам спин и потом, подрагивая в ласковом массаже, растекались мелкой дробью – ша, ша, ша. О опять – ух, ух, ух – следующий!

– Поддай!

– О-о, хорошо.

– Побойтесь Бога, дышать нечем, – сдавленно сказал Анисочкин.

– А ты все равно дыши. Пар он и изнутри чистит, – ответил ему Манецкий с верхней полки.

– Ох, как пробило! – воскликнул Механик. – Пойду окунусь.

Несколько разгоряченных голых тел гуськом проскочили прихожую, на крыльцо, на мостки и веером, с визгом и брызгами, разлетелись в пруд.

– Хороша водичка!

– Да под такую баню можно и похолоднее.

– Айда назад.

И все по новой.

Лишь Като и Анисочкин не принимали участия в этих игрищах и яростно скребли себя.

– Темно. Ничего не видно, – возмущался Като.

– А, может быть, это к лучшему. Чего на свою грязь смотреть, расстраиваться. Ты бы попарился, Като, – призвал его Сергей.

– Я уже попарился, сколько можно.

– Не по-людски как-то, до первого поту – и сразу к шайке. Ты бы в пруд окунулся, все воды больше.

– Озолоти – в пруд не затащишь! Холодно!

– Так у вас в Грузии речки горные еще холоднее.

– У нас в Грузии умные люди живут, старики говорят: речки для форели, у нее кровь холодная. А у меня – горячая!

Анисочкин испытывал сильный дискомфорт, как всякий человек, выросший в городской квартире с ванной, никогда не занимавшийся спортом с общими раздевалками и обязательным душем после тренировок и теперь вынужденный публично раздеваться донага и толкаться в тесной парилке с неизбежными соприкосновениями с разгоряченными потными телами. Ему все казалось, что окружающие иронически посматривают на его рыхлое белое тело, критически оценивают его небольшой, каким он виделся сверху, член, который почему-то еще и скукожился от воды – пиписька, да и только. Поэтому он как можно быстрее вымылся, вытерся, натянул трусы и майку и сел в предбаннике пить чай.

Вскоре к нему присоединился и Като, остальные по одному стали подтягиваться только часа через полтора.

– Петр Первый говаривал: «После бани крест продай, но выпей», умный был государь, – Сергей с видимым удовольствием разлил водку по стаканам, – видит Бог: не пьянства окаянного ради, а здоровья для.

Все выпили и откинулись на лавке в сладком изнеможении.

– Сейчас бы женщину, чистую и ласковую, – мечтательно протянул Жмурик.

– И без интеллектуальных изысков. Доярку после бани, у-у-у, – поддержал его Сергей.

– А наши девушки, наверно, уже вернулись, – вставил слово Анисочкин.

– Это ты к чему? – удивился Сергей. – Они у нас не по этой части. А если и по этой, то к данному случаю не подходят.

– Просто я хотел сказать, что пора, наверно, домой идти.

– Не бери в голову. Девушки моются долго. Вот ты возьми стакан. Его снаружи сполоснул – и всех дел, а изнутри попробуй вымыть – на это время нужно.

Анисочкин надолго задумался.

– Я задержусь. Прибраться надо, – сказал Манецкий, когда все, наконец, потянулись к выходу.

Манецкий нервно переминался с ноги на ногу у столовой, выкуривая третью сигарету подряд. Но вот со стороны барака мелькнула тень.

– Давно ждешь? Еле вырвалась. Вика с Мариной, как подопьют, такими говорливыми становятся, – Алла немного помолчала. – Куда идем?

– В баню, конечно, в царские чертоги. Как ответственный банесъемщик – приглашаю.

– Как красиво ты все сделал! – воскликнула Алла, зайдя в предбанник. На столе, очищенном от следов недавнего застолья, в кувшине стоял букет астр, бутылка водки, два блюдца, с печеньем и шоколадными конфетами, еще два блюдца с чайными чашками, две граненых стопки. Все обрамляли два стакана с вертикально стоящими в них свечами.

– Я ждал тебя, – Манецкий обнял Аллу сзади, потом, чуть погодя, развернул ее к себе лицом, заглянул в медленно закрывающиеся глаза и прижался губами к раскрывающемуся навстречу ему рту.

– Сейчас мы сделаем еще лучше, – сказал Манецкий, когда закончился долгий поцелуй. Он запалил свечи и выключил свет.

– Свет-то зачем выключил?

– Конспирация и интимная обстановка, что еще нужно для успеха романтической встречи двух здоровых молодых красивых людей. Таких, как мы. Садись, выпьем немножко. Чай потом, тут даже электрический чайник есть стараниями нашего благодетеля.

Они выпили по полстопки, Алла привалилась головой к плечу Виталия, и вот его рука с ласковым перебором прошлась по границе волос на затылке, скользнула вниз, исчезла под свитером, легко выпростала маечку, зажатую резинкой трикотажных штанов, нащупала обнаженное тело и неспешно начала подниматься вверх с нежными круговыми движениями.

– Ничего нет.

– Снимай, надевай, еще крючки порвешь в запале, а бельишко дорогое.

– Не порву.

– А ты непрактичный, как все мужчины, – сказала Алла, дергая ремень на джинсах Манецкого, свободный конец ремня был крепко зажат и никак не подавался. – Вот не сможем снять – так и разойдемся.

– Не разойдемся. Уже не разойдемся.

– Я-то подготовилась.

– Мне и так сложно без смокинга и бабочки с дамой за столом, а ты еще предлагаешь штаны тренировочные надеть.

– Ты что сюда – есть пришел или вечер культурно провести? О-о-о. Ведь не за тем, не за тем. Отодвинь лавку от стены, я тебя видеть хочу. Вот так, дай я тебя обниму. Копьецом…

– А тебе дубинка нужна?

– Какая разница – лишь бы человек был умный. Как ты.

Они уже взаимными стараниями скинули всю одежду, и руки беспорядочно мелькали, отражаясь изломанными тенями, тяготея вниз, к паху.

Алла откинула Виталия к стене, развернулась, сев на него и примкнув губами к губам, чуть приподнялась и, помогая себе правой рукой, медленно, со стоном опустилась.

– Сладкая ты моя…

– Ничего не говори… О-о-о.

Она обхватила его ягодицы своими крепкими ногами, и легкие мерные удары ее пяток вызывали дополнительное, неизведанное ранее наслаждение. Она откинула торс назад и ее неожиданно пышные груды приподнялись, касаясь его ключиц, и он захватил левую, чем-то более привлекательную, поиграл языком соском и втянул его в себя.

– Ты спутал скорости, маэстро. Жми на газ.

– Так мы не сможем предохраниться.

– Сегодня можно. О-о-о. Как ты послушен!

На долгие мгновения повисла тишина.

– А вы здесь хорошо устроились. Лучше, чем в Москве. Гораздо удобнее, – приговаривала Алла, присев над шайкой с теплой водой.

– Ты смотри, с подружками не поделись впечатлениями от местных удобств, – усмехаясь, ответил Манецкий, быстро сполоснувшись, вытершись и швырнув полотенце Алле.

– Нет, такую роскошь я им не продам – вдруг у них тоже какие-нибудь мечтания появятся.

Они посидели в предбаннике, выпили по полстопки, потом по чашке чая, сидели молча, глядя друг на друга с лаской и благодарностью, но прошло время, и затуманился взгляд, и протянулись навстречу руки.

– Что ты со мной делаешь… – сказала Алла, прильнув к Виталию, исцеловала его лицо, скользнула чуть ниже, подражая ему, обвела языком кружки вокруг сосков и стала медленно, поцелуй за поцелуем, спускаться ниже.