«Марта! – примирительно позвал Лаен целительницу. – Ты не знаешь, что здесь написано?»

«Не имею ни малейшего представления, сударь, – холодно отозвалась Марта. Но целительница не умела долго сердиться. – Чувствую только, что это оружие может причинять дополнительную, ментальную боль. Оно как-то связано с моей гильдией, но я не понимаю, как именно. Если не ошиблась, стилет обучен разрывать плоть, такая рана будет заживать очень долго».

«При всем уважении, Марта, пойми: я не разделяю убеждений детей Мальки. Вы обретаете силу врачевания, жертвуя своей покровительнице в мире Шуйтара собственную плоть, боль и страдания».

«Вы несете полнейший вздор, сударь! Первородная мать, проводница душ или Малька, как называют ее аламийцы, учит не бояться страданий и увечий. И вы не совсем правы – свою плоть кладут на алтарь лишь последователи общин лекарей, где учат на хирургов и костоправов. Остальные преподносят матери иные дары».

«Да уж. – Лаен нервно усмехнулся и повел плечами. – Остальные не лучше! Доводилось мне видеть кордских слепых лекарей, с ходу определяющих недуг пациента, или заживо гниющих докторов – за неделю исцеляющих вкусивших мора. Но долго ли они протянут на этом свете? Стоят ли их страдания жизней тех, кого они спасают?»

«А в чем смысл оттягивать неизбежное, когда можно принести людям столько пользы?! – запальчиво воскликнула Марта. – Мы не выбираем свою судьбу. Мне было тринадцать, когда настал день инициации. Одна из десятка девушек-кордок, испуганная, но готовая возложить на алтарь свои страсти и желания в обмен на способность избавлять подданных императора от болезней и страданий.

Мне повезло – я проходила обряд одной из последних; воздух молельни уже вдоволь напитался криками и был осязаемо вязким от крови. Ожидание происходящего тогда ввергало в ужас сильнее, чем само действо. Первородная Малька осталась очень довольна моим подношением и даровала мне большие возможности».

«А что потом? Тебя убил проклятый алхимик и все оказалось впустую!»

«Вы не правы… – в ее голосе бушевало настоящее пламя фанатика. – Постоянные страдания учат ценить каждый миг, каждое мгновение. Уходит шелуха повседневной праздности, твое существование оказывается подчинено единственной цели. Не страшно умереть, страшно не успеть…

Я сшивала плоть раненых под стенами столицы, когда Триград осадили отряды великой княжны Юлии – или кабацкой шлюхи, как зовет ее один мой знакомый десятник. Нам, лекарям специальной коллегии по изучению болезней плоти, тогда казалось, что ее безумие вот-вот закончится и отец простит взбалмошную дочь, но не тут-то было!

Дни сменяли ночи, плоть истирала железо, а ненависть лишь крепла. А потом стали появляться ведьмы. Объявившийся в округе слуга погонщиков ведьм, или кровь, заливающая улицы, или происки черных алхимиков – что стало тому причиной, так и осталось не выяснено. А знаете почему? Потому что всем уже было плевать: прознав про ведьм, орудующих в торговом квартале, из глубин трущоб Пепла поднялся безграничный океан черни, которую гнал вперед ужас…

Отрекшиеся от императора зеркальные князья юго-запада, при поддержке Островных королевств, возвели на престол его дочь и установили свою власть в контролируемых провинциях. А я в этот момент врачевала беженцев отсюда, с востока, которых будто баранов гнали появляющиеся повсеместно твари Шуйтара, о которых ранее никто никогда не слышал. Как раз тогда живорезы начали занимать целые деревни, превращая людей в мертвые, но весьма послушные куклы.

Спустя год – вычищала колодцы Подбрюшья на юге от стекающих в них крови и тьмы. В хлебном крае тогда свирепствовали мор и ноздревая гниль. В то время еще оставалась надежда, что с севера вернется армия, сдерживающая воинственного соседа империи – Гаттейский союз, и жизнь вернется в привычное русло. Впоследствии так и вышло, армия вернулась, но у меня лишь прибавилось работы…»

«Но в итоге ты умерла, – мягко напомнил ей десятник. – А в мои планы не входит приближать собственную погибель».

«Пусть так, сударь. А что тогда входит в ваши планы? Бегать до конца жизни? Видеть своих сестер в каждой ведьме? Вспоминать отца, обвиненного в измене и вздернутого на костыле лишь потому, что он дал приют раненым мятежникам?»

«Привести караван к цели…» – будто сквозь зубы процедил Лаен, в этот момент ненавидя целительницу всей душой.

«А сможете ли? Управитесь? Командовать цехом соглядатаев ведь проще, чем собственной памятью, не так ли, сударь? – ехидно поинтересовалась Марта. – А чем вы занимались целых пять лет после того, как случился Ритуал? А? Ну-ка, попробуйте вспомнить! Не получается?»

«Изыди, женщина!..»

Посмурнев сильнее иной грозовой тучи и убрав стилет обратно на пояс, тем самым положив конец дискуссии, десятник ускорил шаг. Порой они бранились не хуже мужа и жены, проживших не один десяток лет вместе и успевших до чертиков надоесть друг другу. К счастью, никто из окружающих этого не замечал, даже вездесущие монахи-псари, слепые инквизиторы человеческих душ, которые умели чувствовать Шуйтар. Сигил Пустоты надежно действовал в обе стороны.

Не всегда раздражение вызывала именно Марта. Десятник действительно не ощущал себя хозяином собственной памяти. Шутка ли, однажды обнаружить себя связанным в клетке черного алхимика и ничего не помнить о примерно пяти годах жизни до этого момента…

Белесая дымка скрывала рытвины и норы, сапоги скользили по влажной траве, и Лаен опасался ненароком подвернуть ногу. Поле плавно перешло в молодой подлесок. Гибкие ветви цепляли края накидки и норовили оцарапать лицо. Незаметно подкравшиеся тучи спрятали луну, и в окружающей мгле зашуршали первые капли начинающегося дождя, к счастью совершенно обычного.

Надвинув капюшон, десятник двигался вперед, по большей части доверяя слуху, нежели зрению. Сигил Пустоты начал потихоньку пульсировать – где-то неподалеку охотились сущности Шуйтара. Занятый анализом ощущений, десятник неожиданно наткнулся руками на преграду и не сразу понял, что перед ним – часть покосившегося забора, что обрамлял бывшие крестьянские наделы. Впереди лежала покинутая деревня.

Одна из поперечных жердей внушила доверие, и Лаен, ухватившись за нее, в одно движение перемахнул через плетень. Подошвы сапог неожиданно глубоко погрузились в успевшую размокнуть землю, и десятник едва не потерял равновесие. Перевел дыхание и огляделся. Ближайший дом находился шагах в тридцати, прямо за темной грудой камней. Нащупав ладонью рукоять стилета, Морок осторожно двинулся вперед, но когда достиг темной кучи, был вынужден остановиться.

Груда камней оказалась частью разваленного колодца и одновременно – своеобразной могилой. Рядом с ней в землю был воткнут короткий шест, который венчала женская голова. Судя по всему, с момента смерти минуло несколько дней: грязно-зеленоватая кожа, обтягивающая череп, местами приобрела бурый оттенок и истончилась до толщины дорогого пергамента. Кончики длинных светлых волос на ветру мели землю, а белесые впадины глаз были обращены прямо на джараха.

Тела или костей рядом не наблюдалось. Возможно, упыри схарчили, а может, утащили живорезы для своих противоестественных человеку нужд.

Лаену показалось, что из жизни девица ушла совсем молодой и, скорее всего, уродиной не являлась. В военное время таким особенно тяжело приходится. Невольно на ум пришли недавние слова целительницы – если дети Мальки сознательно брали взаймы у своей госпожи, то чем задолжала жнице эта девчонка?! Да ей бы еще жить и детей растить…

«Мы не выбираем свою судьбу…»

Нет, с него хватит! Вечные дрязги и препирательства с умершей Мартой однажды сведут его с ума. А ведь прошло всего немногим более пяти или шести лет, как он узнал, что она поселилась в его голове! Тогда чего ожидать дальше? А может, она именно этого и добивается? Хочет, чтобы он лишился разума? И вообще – кто или что она такое, в конце концов?! Целительница позволяет себе лезть в его жизнь и сокровенные тайны, чего и иная жена себе позволить не может! А ему доступно лишь то, что «славящая боль» сама изволила поведать о своей жизни среди детей Мальки.