451 год от возвышения Триграда, месяц бархатец

– …Лаен! Господин Лаен! Проснитесь же наконец!

Обладатель бесцветного голоса с едва уловимым стариковским оттенком оказался настойчивее ярмарочного зазывалы. Под его напором тягучий и пульсирующий бордовым кошмар медленно, но верно отступал, оставляя после себя разграбленную безмятежность и горький привкус ржавчины на языке. Если бы не настырный старик, Лаен Тарк, как обычно, настиг бы свою жертву на ступенях каменной лестницы и всадил в ее дрожащее тело двенадцать дюймов остро заточенной стали. В чем несчастный провинился перед ним, он не знал или не помнил, но так случалось уже более тысячи ночей…

Покрытый шрамами жилистый человек распахнул карие глаза, с облегчением разрывая связь с тяжелыми видениями. Обычно он предпочитал действовать, а не наблюдать, но проклятый кошмар в какой-то момент установил свои незыблемые правила. Успокаивая дыхание, Лаен провел шершавой ладонью по темно-русому ежику волос, сбрасывая капли пота.

Какой-нибудь ханжа, родовитый житель центральных областей Аламийской империи с ходу мог посчитать его кордом – представителем одного из ассимилированных Аламией народов. За неподобающий рост, немного ниже положенных шести футов, мягкие черты лица без волевых граней и короткую прическу, достойную солдата или наемника. Но свое мнение, верное лишь отчасти, имперец, скорее всего, оставил бы при себе, едва взглянув в колючие глаза пробужденного.

– Десятник Морок! – совсем отчаявшись, скомандовал старик, и все встало на свои места.

– Да не сплю я, Фабио, успокойся! – недовольно буркнул тот, кого назвали десятником. Его рука зашарила под топчаном, где должна была находиться деревянная фляга с водой. Пробка полетела на пол, кадык жадно задергался, и прохладная влага пролилась на покрытые старыми рубцами грудь и живот, напрочь смывая остатки сна. Возрастом десятник был той поры, когда юношеские порывы и страсти давно закованы в цепи благоразумия, но кровь в жилах еще способна при случае расплавить оковы.

– Ты чего раскричался-то? Вроде не рассвело еще. – Протянув руку, Лаен отодвинул занавеску. За окном кибитки царила мгла, но край неба на востоке, пронзенный ледниками гор Предков, уже успел едва порозоветь.

До выхода каравана на тракт оставалась минимум пара часов.

– Господин, там ваш дозорный… этот, как его? Рыба! У ворот имперской крепости вас дожидается. Говорит, срочно очень! – Сухопарый мужчина, которому прожитые годы безжалостно изрезали морщинами лицо, скорее уже старик, с умными глазами, но неряшливым видом, напоминающий обнищавшего профессора какой-нибудь из академий Данаста, виновато развел руками в стороны и скривил губы то ли в усмешке, то ли выражая сочувствие.

Являясь старшим приказчиком владельца каравана, а также хорошим приятелем десятника, он много лет назад неудачно попал под Алмазный дождь и потерял контроль над частью мышц лица. С тех пор старик мог без труда изображать хоть ожившего мертвеца, хоть упыря не хуже лицедея на подмостках.

Убедившись, что десятник не спит, Фабио захлопнул дверь кибитки с обратной стороны и убыл восвояси, впустив в остывшее за ночь нутро крытой повозки изрядную порцию свежего воздуха. Бархатец в этом году выдался особенно холодным и мокрым, обещая караванщикам скорую осеннюю распутицу. Если начнутся дожди, множество текущих с гор ручьев вздуются мусором из разрушенных деревень и затопят низины, тогда обоз рискует надолго застрять в урочище Каторжников. Восставшим с погостов и их хозяевам, живорезам, непременно придется по душе подобный расклад.

Десятник с хрустом потянулся, с наслаждением разминая затекшие мышцы. Что там могло такого случиться? Явно ведь не нападение, иначе весь лагерь давно бы стоял на ушах. Силища немалая нужна, чтобы попытаться взять штурмом имперский сторожевой форпост. Тут скутатов одних, о доспехи которых лошадь в лепешку расшибиться может, не меньше полусотни наберется.

Нетрудно было предположить, что пройдоха-комендант втридорога содрал с негоцианта за возможность каравану переждать ночь под стенами защищенной баллистами крепости и укрыться от чудовищного левиафана, иногда прилетающего со стороны горных отрогов. Но оно того стоило. А как по-другому-то? Солдатам цеха капитана Вортана тоже требовался отдых. Впрочем, как и соглядатаям десятника.

Рыба, Рыба… толковый малый. Такой зазря начальника тревожить не станет, особенно за несколько часов до отбытия. Вздохнув, Лаен натянул через голову черную льняную рубаху и подвязал тесемками серые гвардейские штаны. Что тогда? Банда ухорезов в укромной лощине тракт перекрыла и засаду готовит? Или оголтелые степняки, совершая набег, вконец обнаглели и углубились на территорию Аламийской империи настолько далеко? Мало им, кривоногим любителям кобылиц, Вольницу на юге грабить.

Или мятежники умудрились просочиться через пикеты Безземельного графа? С этих станется…

Натянув на ноги мягкие удобные сапоги с высоким голенищем из кожи иммаритской свиньи, позволяющие передвигаться почти бесшумно, десятник сомкнул веки и особым образом прислушался к ощущениям. Сигил Пустоты, выжженный на животе каленым железом, печатный символ связи с Зеркальным миром, или Шуйтаром, где потерянные Малькой души обретали пугающие формы, мерно холодил кожу, не предвещая опасности.

Это означало, что никто и ничто поблизости не пытается использовать магию Шуйтара для обнаружения живых или мертвых. Адепт клана джарахов, а некогда – верный слуга его императорского величества, мог утверждать это с уверенностью.

У противоположной стены, где обычно на нижнем ярусе кровати вне дозора отсыпался один из подчиненных десятника по кличке Гузло, одеяло пошло ходуном, жалобно скрипнуло дерево под грузным телом, и тишину пронзил громогласный всхрап.

Десятник поморщился – до ноздрей докатился разлитый в воздухе кислый запах дешевого вина вперемешку с чесночным духом. Так вот чем закончилась вчерашняя проповедь отца Мэтью! Пользуясь случаем, монах затеял ее среди караванщиков сразу после банных дел и ужина. Чтобы не давать повода, десятник тоже немного послушал про белое пламя старца Воритара, с помощью которого тот в старинные времена ловко разгонял тварей Шуйтара, а потом, утомленный переходом по опасным местам, отправился спать, прихватив с собой изрядную порцию жареного мяса.

Темно-коричневый походный плащ из грубой шерстяной ткани, с глубоким капюшоном, почти непромокаемый, завершил наряд. В таком виде джарах непременно обольстит скупую на ласки холодную красавицу-ночь и останется ее фаворитом до самого рассвета. Лаен был в этом уверен – во всей огромной Аламийской империи выходцам из клана джарахов не было равных в искусстве скрытности. Да что там империи – на всем Континенте, обитаемой части мира!

Забрав из-под матраца трехгранный стилет и тем самым завершив облачение, десятник соглядатаев каравана по прозвищу Морок покинул огромную крытую повозку.

Хитрый паук Невзра, которого джарахи считали своим покровителем, уже собирал с небесного купола свои глаза-приманки. Плеяды уже не очень ярких огоньков перемигивались над головой из последних сил. В окрестностях стоянки царствовала предрассветная тишина. Но не пустая и звенящая, что присуща склепу или могиле, а та беспокойная, шуршащая, что наступает в последние часы перед побудкой, когда самые деловитые уже не спят, а остальные ворочаются с боку на бок, из последних сил растягивая тягучую дрему перед неизбежным моментом.

Сам караван у десятника стойко ассоциировался с огромным закованным в блестящий панцирь червем-переростком, что, по рассказам пилигримов, обитают в песках Санданирского халифата, далеко на юге. Свернувшись в защитное кольцо вокруг имперского форта и ощетинившись кострами, собранное из лошадей, повозок и людей существо дремало и берегло дыхание, набираясь сил перед следующим переходом. Скрипели сыромятные ремни, намертво стягивающие дерево и металл в единое целое, хлопала на ветру просмоленная парусина, способная защитить даже от Алмазного дождя, лошадиное ржание опоенных алхимическим зельем тягловозов перемежалось с редкими окриками патрульных.