Потом, после гибели Лжедмитрия II, пользуясь физической близостью с вдовой «царя Дмитрия Ивановича», царицей Мариной, Заруцкий задумал сделать московским царём Ивана-ворёнка, в случае удачи он надолго бы обеспечил себе положение официального правителя государства Московского. С этой целью Заруцкий стал одним из трёх вождей первого ополчения против поляков, а уже после убийства на казацком круге «начального человека» Ляпунова «боярин» Иван Заруцкий рассылал вместе с Трубецким грамоты по городам и селениям, призывая новые народные рати на очищение Москвы от польских оккупантов.
Разумеется, идею будущего правителя государства Заруцкого с «царём Иваном-ворёнком» не поддержали лидеры второго ополчения Пожарский и Минин. Тогда Заруцкий отправил в Ярославль Пожарскому письменную просьбу о военной помощи второго ополчения ему, лицемерно выражая раскаяние, что из тактических соображений присягнул 2 марта 1612 псковскому Лжедмитрию Третьему «ради изгнания поляков из столицы». Но Пожарский не поверил этому «искреннему раскаянию» Заруцкого и даже не ответил «боярину», твёрдо зная, как он будет вести тонкую тактическую игру с ним вплоть до его вынуждаемого бегства с остатками казацкого войска из Москвы в Коломну к «царице» Марине…
Пожарский неприязненно думал о Заруцком, особенно после покаянного послания, где тот каялся в присяге третий раз отпетому самозванцу, теперь псковскому Лжедмитрию Третьему. «А как будто я сам не присягал многажды, – осаживал себя князь Дмитрий, – в том числе и первому самозванцу, и после него и Шуйскому, свергнутому боярским правительством семибоярщины… Но ведь первому самозванцу, а потом королевичу, и “полуцарю” вся Москва и боярская дума присягнула… Вот и стали сдуру присягать и Лжедмитрию Второму, и даже Лжедмитрию Третьему…»
Что мог сказать в своё оправдание Пожарский, как человек твёрдый духом, непримиримый к врагам и изменникам Отечества, отличавшийся чувством собственного достоинства, что мешало ему при всех правителях после Годунова, давшего ему чин «стряпчего» и «стольника», продвинуться дальше, сделать «придворную карьеру»? Да, присягнул он Шуйскому после его заговора против самозванца, только чувство долга и чести не позволило Пожарскому изменить «полуцарю», когда в конце 1609 года рязанский воевода уговаривал его, буквально умолял провозгласить царём юного боярина Скопина-Шуйского, под началом которого много лет был в московском войске старший по возрасту воевода Дмитрий Михайлович. Остался верен присяге «полуцарю» Шуйскому, не поддался уговорам, хотя сердцем чуял, что талантливый, может, даже гениальный полководец Скопин-Шуйский был бы более полезен государству, чем бездарные братья Василий и Дмитрий Шуйские, погубившие Скопина-Шуйского. Тот же Прокопий Ляпунов предлагал Пожарскому отомстить «полуцарю» Шуйскому за смерть его племянника, но снова осторожный, с чувством собственного достоинства, он резко отказал Прокопию, оставаясь верным присяге и чести своего старинного рода князей Стародубских. Не из суетливых, а из совестливых воевод-князей был по жизни Дмитрий Михайлович.
Пожарский вспомнил ещё один случай из его воеводской жизни в Зарайске: жители города пытались склонить его к присяге Лжедмитрию Второму по примеру жителей соседних городов Коломны и Каширы. Твёрдость Пожарского и его слова, мол, он, в отличие от многих, знает пока одного царя Московского по имени Василий Иванович, повлияли на сознание горожан, они остались верны Шуйскому. Узнав об убеждённости и верности присяге зарайского воеводы, тут же Коломна обратилась к царю Шуйскому и отшатнулась от «царика и вора тушинского».
Очень переживал Пожарский, что во время междуцарствия московское правительство семибоярщины не только целовало крест королевичу Владиславу, но и тайно от своих верных присяге воевод впустило в Кремль польский гарнизон. К рязанскому полку Ляпунова примкнул со своим отрядом зарайский воевода Пожарский, заметно усилив первое ополчение, и сразу же предложил при встрече с Прокопием:
– Вот сейчас бы во главе всего ополчения поставить гениального полководца Скопина-Шуйского – вместо вашей не святой троицы с Трубецким и Заруцким.
Ляпунов легонько поддел тогда князя Дмитрия:
– Так бери всё командование в свои руки, Дмитрий Михайлович…
– Я просто хороший воин-воевода, но не гениальный полководец, как князь Михаил Скопин-Шуйский, это во-первых. А во-вторых, против моей кандидатуры главного воеводы первого ополчения выступят и Заруцкий, и Трубецкой…
– Это так, Заруцкий с Трубецким не позволят над собой начальства, хоть и согласились с моим титулом «начального человека ополчения», – грустно согласился Ляпунов. – Ничего не остаётся тебе делать, князь, как быть простым воеводой под моим началом, не подчиняясь Трубецкому и Заруцкому, – согласен?
– Пусть будет так, раз это надо Богу и народу православному, – ответил Пожарский. – Никогда не думал, что буду воевать в Москве против поляков с такими союзниками, как атаманы казаков-разбойников Заруцкий и Трубецкой…
И вот теперь, узнав о подходе к Москве гетмана Ходкевича, Заруцкий в своей слёзной грамоте писал о необходимости помощи его войску из первого ополчения от главного воеводы второго ополчения Пожарского, которого атаман-боярин люто ненавидел. Пожарский догадывался о лютой ненависти к себе Заруцкого, но, кроме этого, хорошо знал о его человеческих слабостях, замешанных на зависти, гордыни, амбициях, желании выдвинуться даже на костях близких, продвижении к своим низменным целям даже по трупам собратьев-казаков.
Но ещё до последнего слёзного письма в Ярославль атамана Пожарский распорядился высылать своих доверенных людей в Москву, ближе к стану атамана, и в Коломну, близ резиденции «царицы» Марины и распространять народные слухи и сказы о собирании несметного по количеству воинов земского войска в Ярославле. О сказочном, немыслимо сильном вооружении многотысячного войска Пожарского и о баснословной казне ополчения в руках старосты Кузьмы Минина. Об огромных выплатах из казны Минина каждому воину, десятнику, сотнику, на которые после освобождения от поляков Москвы можно покупать земли, дома, сёла и улицы городов…
Чего ждал Пожарский, посылая своих гонцов в Москву и Коломну? Что побегут казаки-разбойники Заруцкого из его стана куда глаза глядят, на все четыре стороны… Что разбежится его войско – лучше рано, чем поздно… Что сам атаман Заруцкий с ближним окружением побежит из Москвы в Коломну, забирать «царицу» и «ворёнка», оставив других казаков у разбитого корыта без денег, без продовольствия, без каких-либо радужных перспектив на будущее… И ведь сработал план Пожарского по разложению войска казаков-разбойников, судя по слёзному письму Заруцкого в Ярославль главному воеводе второго ополчения, – атаман готов был увести часть казацкого полчища из московского стана в Коломну и дальше на юго-восток для вербовки новой воинской силы, с которой надо будет считаться…
Только не ожидал Пожарский, что перед бегством из своего подмосковного стана так сильно и опасно хлопнет дверью завистливый и амбициозный атаман, «тушинский боярин», любимец Лжедмитрия Второго…
Понял атаман, что Пожарский ему не ответит, и решил сам напоследок перед своим уходом на юго-восток ударить по своему сопернику на царский престол Пожарскому. По тайному приказу Заруцкого в Ярославль с целью убийства главного воеводы были отправлены два лихих казака с именами Степан и Обреска. В Ярославле им удалось вовлечь в преступный план Заруцкого ещё троих заговорщиков: смолян Ивана Доводчикова и Шонду, а также рязанца Семёна Хвалова, который раньше служил у Пожарского боевым холопом и много знал о своём князе, его привычках и распорядке быта. После быстрого анализа заговорщиков, где и как сподручней организовать покушение на главного воеводу ополчения, те приняли общее решение зарезать Пожарского, когда тот будет осматривать новые пушки войска на центральной площади Ярославля.
Только в тесноте сборища ополчения лихой казак Степан, намереваясь ударить Пожарского в живот несколько раз, промахнулся и ударил ножом в бедро стоявшего рядом ополченца Романа. Конечно, не случайно и глупо промахнулся лихой казак, его руку с ножом успел отвести в сторону сотник Фрол Сидоров, вовремя увидевши бешеные, налитые кровью глаза инфернального посланника Заруцкого. Степана тут же схватили спутники Пожарского, Фрол Сидоров и другие сотники, заломили ему руки, повязали и заковали в железа.
