– Не уж-то хочешь ты сказать?.. – Томазо сомневался. Адам кивнул ему в ответ, не дожидаясь окончания вопроса, – Тогда скажи мне это Слово. Что за Образ? Что за история с тобою приключилась?

– А ты готов это услышать и принять? – теперь Адам внимательно смотрел в глаза Томазо, выискивая там остатки чувственного мачо, которого любили в нём изысканные дамы.

– Что за вопрос! Конечно…

– Она сказала мне, что этот Образ постичь способны только зрелые мужчины…

– Да кто «она»? Не интригуй! Рассказывай, дружище! Или ты думаешь, что я ещё не зрелый?

Адам, раскуривая новую сигару, в ответ пожал плечами, мол, кто знает.

– А ты постиг? – слегка обиделся Томазо.

– В том-то и дело, что не сразу.

– Тогда начни историю с начала!

– О-кей! Пойдём, прокатимся по Lungo Mare.

– Отличная идея! – подхватил Томазо.

Двойным эспрессо завершился ужин. Стрелка часов неумолимо штурмовала полночь. На улицах Форте Дей Марми вовсю бурлила жизнь: туристов пёстрая толпа, цветными мокасинами шлифуя мрамор тротуаров, искала себе новых развлечений; витрины модных бутиков сияли тысячью соблазнов; отрывки звонких реплик отовсюду тонули в шуме городских дорог – брутальные клаксоны дорогих авто как будто обсуждали планы на ночь, а между их ксеноновых огней сновали скутеры – назойливые мухи; из недр переполненных кафе и пляжных клубов басами вырывались ритмы популярных тем. Развесистые шапки редких пальм, смущаясь света фонарей, строптиво обнимались с тёплым ветром. И запах моря в лёгкой дымке собою полнил грудь привычной жаждой драйва.

Обычно, в это время, наши неуёмные герои приходили в «Твигу», где находили знойно-сладострастных дам – от слова «дам» – и искушали их затем до самого утра. Но в этот вечер было не до них.

Bentley Continental GT с салоном «Mulliner» ручной работы, весь чёрный, как шальная ночь, послушно отозвался на призыв Адама – мотор звучал свирепо, но покорно, еле слышно – рычаг на «Drive» и медленно вперёд. Томазо развалился рядом и молчал – он ждал историю. Адам не торопился. Неспешно вывернув с парковки ресторана, втесавшись в гущу Lungo Mare, они направились куда-то в Виареджио. Траффик по-прежнему плыл плотной вереницей, и публика мелькала в свете фар – опаздывали все… Куда? Да, кто их знает!

Салон авто заполнил голос Барри Уайта – любимого певца Адама. Томазо потянулся к мини бару и вытащил бутылку «Chivas», а следом и тяжёлые стаканы. А на закуску две кубинские сигары. Обычно за рулём они не пили, но в этом траффике – само собой. И после третьего глотка Адам заговорил.

– Недели две тому назад, в разгар июля… Последний покерный турнир в нейтральных водах. Помнишь?

– А! После него я улетел на Мальту! Конечно, помню! – довольно улыбнулся сам себе Томазо.

– Так вот. А я вернулся во Флоренцию тогда, чтобы уладить с адвокатами свои вопросы. Затем мне позвонил синьор Морено и пригласил к себе в кафе на «Piazza della Liberta». Я до него доехал в полседьмого, хотя назначились на семь. И эти полчаса мне вздумалось занять своим любимым делом – простым, обычным созерцанием людей. Разгар аперитива. Народу было много – люди покидали офисную пыль. Жара спадала неохотно. Внутри прохладного кафе свободных мест не оказалось, поэтому на улице, в тени широкой колоннады, я занял самый скромный столик. Сижу, смакую свой эспрессо, наблюдаю, ищу глаза – смотрю, что там у них внутри. Всё, как обычно, без сенсаций – стандартные людские души всё с теми же заботами, надеждами и гневом. И тут я замечаю за соседним столиком, буквально в метре от меня, сидит чета Манеджи…

– Кто-кто? – не смог понять Томазо.

– Манеджи! В возрасте уже. Они обычно ужинают в «Harry’s Bar». Синьор Манеджи, старый финансист.

– А-а-а!.. «Maneggi startup group»! В офшорах венчурные фонды! Какой он, к чёрту, финансист! Один из нас он – аферист!

– Одно и то же, но не суть, – Адам продолжил свою повесть, – Сидят они лицом друг к другу, меня не замечают. И, между делом, но с акцентом, судьбу сыночка обсуждают:

«Не нравится мне эта пассия его!» – жена Манеджи грозно заявляет. А тот, напротив, далеко не против, с иронией, спокойно отвечает: «Да что ты, милая, оставь его в покое! Уж лучше эта Лаура, чем шлюхи с Круазетт в его покоях…».

Она хотела было что-то возразить, но осеклась, и они оба вдруг заулыбались – к ним молодая пара приближалась. Сыночка их любимого я сразу же узнал – бездельник Мирко, сорок лет – за папин счёт проводит в Каннах вечеринки, где и тусуется со шлюхами с Бульвара Круазетт. Но… на секундочку… постойте! Что это за милая особа рядом с ним! На вид – лет тридцать, максимум, а может и моложе. Фигурка – просто блеск – словами не опишешь. Хотя, чего там долго думать – Сальма Хайек!

– Не может быть, чтобы она! – протяжно заявил Томазо, – Ты Сальму знаешь! Где Она!.. – он подчеркнул высоким жестом, – И где там он – пыль праха под ногами.

– Всё верно, – улыбнулся Адам, – К тому же, как я понял из нечаянно подслушанной беседы, зовут её совсем не Сальма. И всё же, до чего ж похожа! Как будто отражение её! Короче, я сижу и наблюдаю за развитием сюжета. Чета Манеджи поднялась навстречу молодым: Чао-Чао! Чмок-чмок! – по-доброму, любезно. И вчетвером – все разместились за столом: спиной ко мне уселся Мирко; чета Манеджи, как и прежде, боком ко мне, лицом друг к другу; а Лаура – напротив Мирко – смотрела прямо на меня, но и ещё не замечала. Зато уж я, ох как её заметил! О, если бы ты знал, что я нашёл в очах её бездонных. Там просто Космос! Бездна! Небеса! Она была совсем не итальянка. И даже не испанка. Пылала в ней иная красота, настолько жгуче, яростно и ярко, что я подумал на минутку – мексиканка! Одета скромно, но со вкусом: простое платьице с глубоким декольте на тонких лямочках, пошито, точно на заказ, из лёгких белых тканей с шёлковым отливом; широкий белый ремешок по моде этого сезона и босоножки в тот же тон, похоже, что от «Mauro Volponi». Бюстгальтера на ней я не заметил, да и синьор Манеджи – старая скотина – украдкой наблюдал слегка набухшие под платьицем соски. Преровный бронзовый загар, казалось, что врождённый. Вся кожа… просто нежный шёлк – ванильно-карамельный аромат. И волосы, как ласковое море на закате, спадали чуть волнистым ровным чёрным блеском немного ниже плеч. Но главное – глаза! Большие, ясные, как Солнце на восходе в нити горизонта. И если она смотрит на тебя – ты чувствуешь, что это Жизнь бросает тебе вызов! И всё же, в них была своя печаль, – какая-то глубинная тоска – она её скрывала, как могла, и у неё это отлично получалось – никто не замечал, кроме меня… К тому моменту я уже успел проникнуть в её душу, и отыскал там сокровенную жемчужину – тот ПервоЦентр ПервоСути самых сильных её чувств. Тем временем чета Манеджи вместе с Мирко активно обсуждали планы на грядущий отпуск. Варианты разные звучали, но Лаура на них никак не отвечала. Ей было будто всё равно. Да и вообще она держалась отстранённо, всем видом выражая: «Я чужая здесь, увы». В её позиции читалась безысходность, как если бы вулкан накрыть другой горой. Огромный мир в её душе искал пути к свободе, но в голове жил страх оставить ненавистный ей комфорт, навязанный семьёй Манеджи.

– И что мешало ей решиться на свободу? – проникся состраданием Томазо.

– Не так всё однозначно в этом мире, как нам хотелось бы порой, – в задумчивости отвечал Адам, при этом дерзко обогнав на светофоре какой-то слишком медленный Cayenne, – Хотя, по сути, всё предельно просто! Желаешь жить – решайся и живи! Но, чтобы жить, нужно любить! А как любить, когда все чувства сковывает страх? В итоге, ни любви тебе, ни жизни. А чтобы страх перебороть – нужна отвага в чистом Сердце! У Лауры она была, хоть отбавляй, но в тот момент она сама в себе запуталась немного. Ей показалось, что она влюбилась в Мирко. А ты прекрасно знаешь этого засранца – трепаться он умеет лучше нас с тобою вместе взятых. К тому же, он известен и богат. А Лаура… бедняжка из другого мира – поверила и тупо повелась. Но вот теперь, когда я наблюдал за ней в кафе на Piazza Della Liberta, она как будто начинала понимать реальность – иллюзии ушли, как дивный сон. Надежды не сбылись – родился гнев в её горячем сердце, а вместе с ним колючий страх самой себя. Ну, в общем, я решил вмешаться и начал действовать, как никогда.