Княжеские бирючи (герольды) скликали граждан на вече к Святой Софии. Владимир Мстиславич собирался обнародовать послание своего брата, великого князя Изяслава, стоявшего сейчас с войском на реке Супой.

Теперь уже Андрею стало не до семейных забот; верный присяге, юноша был прежде всего дружинником князя. В отсутствие Изяслава он обязан был выполнять все распоряжения Владимира Мстиславича и быть всегда подле него. Едва взглянув на испуганную мать и сестру, он кинулся к двери, и через несколько мгновений его лиловый плащ уже замелькал в конце улицы.

Анна и Евдокия, выглядывая в окно, не заметили, как из комнаты исчезла Маша, а вслед за ней неслышно удалился Хрисанф.

На вече, столь же многолюдном, как то, что еще совсем недавно собиралось возле Мстиславова двора, князь Владимир стоял рядом с митрополитом Лазарем и тысяцким Рагуйлом. Самые знатные из киевских бояр столпились возле помоста, окружив Изяславовых послов. А народ все сходился и сходился; простые киевляне желали собственными ушами услышать объявление княжеской воли.

На этот раз Марии не удалось проникнуть на самую площадь. Когда она пробегала мимо Фотиевого дома, ее увидела выглянувшая за ворота Ольга, которая тут же велела своему ключнику задержать девушку, что он тотчас же исполнил. Подойдя к сестре, Ольга попыталась силой увести ее в свой дом, но Маша была так захвачена водоворотом событий, что не хотела пропустить даже малую их часть. Сообщив старшей сестре о несчастье, постигшем отца и брата, она предложила ей вместе пойти в родительский дом и поддержать мать и невестку. Встревоженная Ольга на минуту отвлеклась, чтобы перед уходом дать указания нянюшке и другим слугам. А Мария, тут же воспользовавшись короткой заминкой, выскользнула за ворота сестриного двора и со всех ног помчалась к площади. Но время было уже упущено, и она оказалась лишь на дальних подходах к центру веча. Маша не могла видеть, а только слышала главных участников события. Над площадью разносился зычный голос Изяславова посла:

– Великий князь целует своего брата и всех граждан киевских, а митрополиту кланяется…

Сзади Машу кто-то дернул за рукав. Оглянувшись, девушка увидела Янку и Рагуйла. Также краем глаза она заметила, как в компании прорвавшихся на площадь нищих и бродяг мелькнуло заросшее и злобное лицо Блуда. Наверное, воспользовавшись общей суматохой, дорожный попрошайка сумел проникнуть внутрь городских стен.

– Смотрите, посол-то еще молодой, статный, – сказала Янка, подпрыгнув, и тут же попросила Рагуйла: – Взял бы ты меня на плечи, а? Я бы тогда вам с Марусей все обо всех рассказала.

– Ну да, ты вон какая пышка, тяжелая, наверное, – пробурчал Рагуйло. – Лучше я Марусю подниму.

– Зато я маленькая, а Маруся высокая, – заявила Янка. – И она совсем не хочет к тебе на плечи. Правда, Маруся?

Маша рассеянно покачала головой, стараясь не пропустить ни одного слова из княжеского послания. Рагуйло, покряхтев, нехотя подсадил Янку себе на плечи. А вестник между тем продолжал:

– Князья Черниговские и сын Всеволодов, сын сестры моей, облаготворенный мною, забыв святость кресного целования, тайно согласились с Ольговичем и Юрием Суздальским. Они думали лишить меня жизни или свободы; но Бог сохранил вашего князя.

Янка, довольная своим постаментом в виде плеч молодого эмальера, то и дело приговаривала:

– Один посол молодой, а другой старый, борода седая. Нет, вру! С бородой – это не посол, это же митрополит Лазарь. А рядом – твой тезка, слышишь, дружок? Этот тысяцкий Рагуйло – важный боярин, почти как Улеб. Эх, жаль, Улеба сейчас нет в Киеве, при нем как-то спокойней. Но да ведь он там, где великий князь; небось, и послание это помогал составлять. А вон и Андрей! Твой-то брат, Маруся, прямо добрый молодец. И все возле князя Владимира, все его охраняет.

– Да, Изяслав поручил Андрею и еще двум гридням охранять своего брата, – рассеянно подтвердила Маша.

А над площадью гремели суровые слова княжеского послания:

– Теперь, братья киевляне, исполните обет свой: идите со мною на врагов Мономахова роду. Вооружитесь от мала до велика. Конные на конях, пешие в ладьях да спешат к Чернигову! Вероломные надеялись, убив меня, истребить и вас.

Мария даже вздрогнула, когда в ответ на этот призыв киевские граждане всех сословий, будто заранее сговорившись, единогласно выдохнули:

– Идем за Изяслава, и с детьми!

Кричали воинственные дружинники и мирные ремесленники, богатые бояре и полунищие оборванцы, немощные старики и безусые юноши. Мария почувствовала, как, несмотря на летнюю жару, холодный озноб пробежал у нее по телу. Ей стало страшно оттого, что призывы к войне способны так зажечь толпу. Лишь мысль о том, что война с предателями и сеятелями смуты является делом справедливым, немного успокаивала девушку.

Постепенно шум на площади стихал; люди уже не кричали, а молча, с суровыми лицами ждали напутствия князя Владимира Мстиславича и благословения митрополита Лазаря.

Оглядевшись по сторонам, Мария вдруг увидела в толпе Хрисанфа. Склонив голову, он что-то говорил своему слуге. На мгновение у девушки мелькнула мысль, что странно встретить грека здесь, на чужом для него русском вече. Впрочем, некоторые иноземцы бывают очень любопытны и стараются побольше вызнать, но потом часто рассказывают о Руси небылицы. Хрисанф поднял голову и, встретившись взглядом с Марией, приветливо ей улыбнулся, но девушка, не веря в его искренность, тотчас отвела глаза.

По всему было видно, что столь единогласное вече должно окончиться спокойно; ничто не предвещало бури. Но то, что случилось в следующую минуту, могло показаться происками дьявола, всегда умеющего найти порочную душу и подвигнуть ее к злодейскому слову или поступку.

И в этот раз среди всех отыскался один человек, бросивший это слово. В минуту, когда люд на площади затих, ожидая благословения митрополита, откуда-то из гущи толпы громко прозвучало:

– Вспомните, что было некогда при Изяславе Ярославиче! Пользуясь народным волнением, злые люди освободили Всеслава и возвели на престол. Деды наши за то пострадали! А Игорь Ольгович, враг князя и народа, не в темнице сидит, а живет спокойно в Феодоровском монастыре. Умертвим его, а тогда пойдем наказать Черниговских!

Киевляне столь ненавидели Игоря Ольговича, бывшего у них князем всего один месяц, что тысячи голосов подхватили призыв неведомого смутьяна:

– Смерть Игорю!

Князь Владимир, отвечающий в отсутствие Изяслава за столицу, побледнел как полотно, услышав такие призывы. И он, и митрополит, и тысяцкий Рагуйло прекрасно понимали, что Святослав Ольгович, как любящий брат Игоря, никогда не простит киевлянам его убийства и еще больше озлобится против Изяслава. А у Юрия Суздальского будет повод начать новую войну за киевский стол.

Но злое слово было брошено, и теперь люди на площади перестали быть гражданами веча, а стали жаждущей крови толпой. Князь Владимир, стараясь перекрыть шум и рев этой толпы, срывающимся голосом взывал:

– Киевляне! Брат мой не хочет убийства! Игорь останется под стражей, а мы пойдем к своему государю.

Но в ответ раздавались голоса:

– Добром невозможно разделаться с племенем Олеговым!

Потомки Олега Гориславича, не раз наводившего половцев на Русь, были ненавистны киевлянам.

Увидев, что дело принимает опасный оборот, Рагуйло опустил Янку на землю и обратился к обеим девушкам:

– Бежим отсюда! Здесь такое может начаться, что вас раздавят в толпе.

Янка охотно устремилась вслед за Рагуйлом, а Мария через несколько шагов оглянулась, ища глазами брата. Лиловый плащ Андрея мелькнул среди воинов, окруживших князя Владимира. На пару мгновений девушка задержалась, стараясь получше разглядеть основных участников действия, и этого оказалось достаточно, чтобы быстро напиравшая толпа отделила ее от друзей. Рагуйло и Янка оглядывались, звали Марию, но толпа несла их за собой, и они не могли остановиться. Маша, оказавшись в людском водовороте, едва не упала, но, к счастью для нее, вовремя успела стать за выступ стены, мимо которой, словно безжалостный поток, гремела толпа, направляясь к Феодоровскому монастырю. Поодаль девушка заметила брата, который помогал князю Владимиру сесть на коня. В какое-то мгновение перед ней мелькнула и потрепанная фигура Блуда, воровато шарившего глазами по сторонам.