– Смирись, ищи себе другую девушку, более доступную, которая польстится на твое богатство. Здесь, на Руси, красавиц много.
– Мне нужна только эта, – упрямо заявил старый купец. – И я добуду ее любой ценой. Разведусь, заставлю свою каркающую ворону Ипполиту постричься в монахини… Увы, я даже готов отравить ее, если не согласится на развод…
– Побойся Бога, патрон, что ты задумал? – скрывая улыбку, спросил помощник. – Даже если избавишься от Ипполиты, это ничего тебе не даст. Клинец не станет принуждать дочку идти замуж против ее желания. А чем ты сможешь прельстить молодую красотку? Подумай трезво.
– А это уж твоя забота – подумать! – заявил хозяин. – Ты ученый малый, хитростью лису превзойдешь. Если бы не твой несчастный порок, был бы уже епископом, а то и митрополитом. Вот и подумай, как помочь своему благодетелю, то есть мне. Ведь я же тебя из беды выручил? Я тебе дал пристанище? Я твои грехи от людей скрываю?
Хрисанф кивнул, слегка поджав губы.
– Так вот, – продолжал Зоил, – отплати мне, дражайший, за мои благодеяния. Помоги обрести радость на закате жизни. Много ли мне, старику, осталось? Добудешь Марию – клянусь, что отпишу тебе в наследство мое фракийское имение, да еще сотню номисм[1] в придачу. Не веришь? Сегодня же дам расписку. Ну а если не поможешь, то с какой стати я буду и дальше тебя опекать? Тогда живи, как знаешь. И письмо от таврийских монахов не стану прятать. А если его кто-нибудь найдет и узнает, чем ты в монастыре занимался? Может, конечно, в тюрьму ты и не попадешь, отвертишься. Но до конца дней своих останешься нищим презренным бродягой, да еще и с редькой в одном месте, хе-хе…
Зоил намекал на позорный способ наказания, коим византийцы карали уличенных в содомском грехе. Хрисанф невольно поморщился, но обижаться не стал, поскольку был уверен, что дальше угроз Оксивант не пойдет. Слишком ценным слугой был всезнающий и ловкий Хрисанф, чтобы Зоил так легко мог с ним расстаться.
Внезапно два всадника промчались мимо, едва не сбив с ног увлеченных беседой греков. Прижавшись к стене и перекрестившись, Зоил пробормотал:
– Опять, наверное, гонцы мчатся к великому князю с известием, что его дядя или двоюродный брат захватили какой-нибудь город. Здесь каждый день можно ожидать войны. – Он вздохнул. – Впрочем, и в империи смутьянов хватает… вроде этого. – Зоил с неприязнью посмотрел в сторону площади, где все еще мелькали пышные одеяния Андроника и его свиты. – Но только у нас, хвала Господу, им не разгуляться. Империя пока едина. Лишь извне враги тревожат. А здесь, на Руси, князьки между собой переругались, растаскивают эту страну на части. Ну, скажи, Хрисанф, – Зоил повернулся к помощнику, – разве юной девушке не будет безопасней у нас, чем в этой дикой и сумасшедшей стране?
– Вряд ли такой довод убедит Марию и ее родителей, – усмехнулся Хрисанф. – Русичи ведь не считают свою родину такой ужасной. Они, видишь ли, почти все от рождения патриоты. Трудно будет увезти отсюда девушку. Однако я подумаю, как это сделать. Не надейся на быстрый успех, но месяца через два, пожалуй… если все пойдет, как надо…
Заметив, что двое молодых людей из свиты Андроника направляются в их сторону, и подозревая, что общения с купцом они ищут с целью попросить денег взаймы, Зоил и Хрисанф поспешили свернуть за угол и постучать в дверь дома, где жил знакомый им княжеский тиун.
Тем временем Мария, возвращаясь домой, почти столкнулась на улице с молодым парнем по имени Рагуйло, сыном искусного киевского ювелира-эмальера Василька. Она знала парня с детства, почти так же давно, как и подружек Янку и Сбыславу. Мария никогда не смотрела на Рагуйла как на возможного жениха, подшучивая то над его именем, то над торчащими ушами, которые он старательно прикрывал копной темно-рыжих волос. Между тем подруги давно объяснили девушке, что он по ней «сохнет» и старается отогнать от нее всех возможных женихов. Но она только смеялась и не хотела замечать, что Рагуйло давно уже превратился в статного парня – пусть не слишком красивого и образованного, зато надежного и к тому же хорошего мастера, перенявшего от своего отца умение изготавливать затейливые колты, ожерелья и прочие украшения из золота с эмалью.
– Куда спешишь, Марийка? – остановил ее Рагуйло, преграждая путь.
– Куда же, как не домой? – улыбнулась она в ответ. – Родители велели к обеду не опаздывать. Сегодня мы ожидаем гостей из Новгорода.
– Кого? Должно быть, Шумилу-Калистрата? Твоя мать еще месяц назад заказала для его жены подарок – колты с эмалью. Сегодня они уже готовы.
– Матушка хочет сделать своей подруге приятное. Только вряд ли даже самый лучший подарок утешит Лидию, – вздохнула Мария.
– А что так? У новгородцев какое-то горе?
– Давнее. Такое же, как и в вашей семье. У них тоже когда-то украли сына. Только у твоих родителей остался еще ты и Воротислав, а у Калистрата и Лидии больше нет сыновей. Старший на войне погиб, а младший вот так и не отыскался…
– Да, горе… Матушка до сих пор иногда всплакнет, как вспомнит нашего Лазаря. А отец часто жертвует деньги на поимку злодеев, которые людьми торгуют и детей крадут.
Они немного помолчали, потоптались на месте.
– Ну, ладно, все равно ведь надо надеяться на лучшее, Бог милостив. – Мария грустно улыбнулась. – Красивые получились колты для Лидии?
– Да. И твой перстенек тоже хорош. – Рагуйло преданно посмотрел на девушку своими круглыми голубыми глазами.
– Перстенек? – удивилась Мария. – А разве я его заказывала?
Парень немного обиженным голосом произнес:
– А разве я не могу по собственному разумению сделать тебе подарок?
– Подарки, да еще дорогие, просто так не делаются, – укоризненно сказала Мария. – Ни праздника, ни повода никакого нет, а ты вдруг надумал. С чего бы это?
– А мне и повод не нужен. – Рагуйло слегка покраснел, и веснушки на его лице выступили ярче. – Вот наденешь ты на палец мое колечко – и мне будет казаться, что мы с тобой обручились.
– Дурачок ты, ей-богу, Рагулишка, – засмеялась Мария, шлепнув его ладонью по плечу. – Ведь я с тобой, как с Янкой и Сбыславой, дружила, а ты вдруг женихаться вздумал.
– Так ведь мы уже не дети, чтоб в игрушки-то играть, – обиделся Рагуйло. – Конечно, понимаю, что в женихи тебе я не гожусь. Хоть и благородным ремеслом занимаюсь, а все-таки – простолюдин, не пара дочери купца-боярина.
– Значит, дважды ты дурачок, Рагуша, – укорила его девушка. – Отец у меня сам из простого сословия вышел. А мама, хоть и боярская дочь, никогда спесивой не была. В нашей семье людей ценят не по знатности рода, а по уму и честности.
– Отчего же тогда ты меня высмеиваешь? Отчего даже подумать обо мне не хочешь как о суженом своем?
В словах парня прозвучала искренняя обида, и Мария, невольно пожалев его, сказала:
– Да ты-то ведь тут ни при чем. Я не только о тебе, но и о прочих женихах не думаю, не мечтаю. Не проснулось еще мое сердце. Ты бы лучше на других девушек смотрел, на тех, которые рады выйти замуж. Вот хотя бы Янку возьми. По-моему, ты ей нравишься.
– Нет, Марийка, не учи меня. – Рагуйло покачал головой. – Лучше я подожду, когда твое сердце проснется.
– Ну и напрасно. А теперь посторонись, я спешу.
Она кинулась прочь, не желая выслушивать утомительные для нее излияния незадачливого вздыхателя. Но, отойдя на несколько шагов, Марийка невольно призадумалась. Конечно, она лукавила, объясняя Рагуйло, что не помышляет о женихах. В последнее время именно эти мысли волновали ее неотступно. Она жила в странном ожидании волшебного поворота судьбы, внезапной встречи, которая пробудит ее сердце.
Марийка была младшим, поздним ребенком, любимым последышем, родившимся, когда матери было уже тридцать пять лет, а отцу – сорок два. Ее баловали не только родители, но и старшие дети: братья Константин и Андрей и сестра Ольга. Но вместе с любовью и снисходительностью они окружили девочку слишком пристальным, слишком неусыпным вниманием. Пока Марийка была ребенком, эта опека ей даже нравилась, но теперь все больше начинала тяготить. Каждый шаг девушки был замечаем; ее успехи, таланты, подруги подробно обсуждались в семье, а поздние возвращения или одинокие прогулки неизменно вызывали упреки, а иногда и слезы матери. Анна Раменская, помня свою полусиротскую юность, старалась отдавать детям как можно больше любви и тепла, не замечая, что для младшей дочери материнская забота порой становится чем-то вроде нежных оков. Константин и Ольга, хоть давно уже имели семьи и своих детей, тоже не упускали случая поучить младшую сестренку. Что же касается двадцатичетырехлетнего Андрея, который покуда был холост и к тому же отличался строгим нравом, то он вообще считал своим долгом следить за благочестием Марии, ограждая ее от случайных знакомств и опрометчивых поступков. Эта жизнь на виду у домашних, под их заботливым надзором, не позволяла Марии иметь свои сердечные тайны и сблизиться с кем-то посторонним, незнакомым ее семье.
