— Постепенно тебе будет хотеться всё больше и больше, — Оушин поднимает вгляд, с интересом наблюдает за тем, как Дилан стоит с прикрытыми глазами, ровно и глубоко дышит, явно поглощая болезненное пощипывание, желая прочувствовать его. — Дискомфорт будет с каждым разом невыносимее, и в итоге усталость сломит тебя и подведет к мысли о самоубийстве, — девушка выпрямляется, выводя одну свою руку из-за спины, чтобы указательным пальцем надавить на сгиб локтя парня, прямо на рану, отчего из-под «порванной» кожи выделяется больше крови, смешивающейся с перекисью — и та тихо шипит, пенится. Дилан разжимает веки, опускает голову, взглянув на свой порез. Оушин продолжает давить. Физическою грубое воздействие вызывает сильное покалывание.

Это. Хорошо.

— Причем, скорее всего, совершишь ты самоубийство в состоянии помутнения, то есть будешь ориентироваться на чувства, а не разум, — Тея поднимает ладонь, подносит испачканный в крови указательный палец ближе к лицу, рассматривая алую жидкость. — Чувства убивают людей.

О’Брайен изгибает брови, хмурится, наблюдая за тем, как девчонка подносит пальцы ближе к кончику носа, вроде, вдыхая металлический аромат крови, и опускает руку к струе воды, смывая жидкость. Дилан не находит, что сказать в ответ:

— Благодарю за лекцию, — устало отшучивается, проводя ладонью по волосам, чтобы немного взъерошить, как вдруг Тея поворачивается к нему всем телом, довольно-таки серьезно выдав:

— Она не бесплатна.

Парень останавливает ладонь, накрыв ею лоб, пристальный взгляд опускает на девушку, долго изучая её спокойное выражение лица. Оушин протягивает ладонь, продолжает открыто смотреть в ответ, ожидая, когда Дилан поймет, на что она намекает. И он наконец понимает, поэтому лезет в карман джинсов, выдохнув в сторону:

— Вымогательница, — вынимает упаковку сигарет, и поднимает брови, замерев, когда девчонка с довольной улыбкой мягко хлопает в ладоши, потоптавшись на месте. Она с таким… Восхищением, что ли, смотрит на упаковку сигарет. Причем детским, будто ребенок, открывающий подарок под елкой в новогоднюю ночь. О’Брайен дергает головой. Забивает. Пора бы перестать анализировать поведение Оушин. Протягивает её сигарету. Девчонка чуть ли не визжит, выхватывая улыбкой:

— Спасибо, — и не выжидает больше ни секунды, развернувшись и поспешив покинуть ванную комнату. О’Брайен продолжает стоять на месте, смотреть ей в спину, не двигаясь, до тех пор, пока девушка не скрывается в темноте своей комнаты. Стоит. Смотрит. Лицо выражает стальное равнодушие, но спустя секунду он начинает чесать упаковкой сигарет свой висок, пустив короткий смешок.

Как мало ей нужно для счастья.

***

У меня проблемы.

Сижу за столом. Ужин в самом разгаре, еды на тарелке слишком много, общение Роббин и Дилана в самом разгаре, а я не могу уследить за ходом их мыслей и слов, ведь…

Роббин начала закрывать ванную. Такое проворачивали в больнице. Закрывали двери, по-моему, на час или даже два, чтобы пациенты не могли опустошить желудок. Конечно, для меня это не было преградой, но сейчас я начинаю переживать. Если женщина решила принять такие меры, значит, моя ложь не работает или дает сбой. Она, судя по всему, не верит моим попыткам выздороветь. Я должна лучше лгать. Где и когда слова или действия выдали меня? Я, вроде, очень осторожна. Во всем.

Пронзаю вилкой огурец. Тяну его ко рту, надкусывая край. Желудок болит, но я не голодна. Моя голова немного опущена, поэтому смотрю на остальных исподлобья, наверное, не совсем по-доброму. Начинаю относиться серьезно к Роббин, как к человеку, который оказывается не таким глупым и наивным, как я думала. Что мне сделать, чтобы она начала доверять мне?

Жую огурец. Смотрю куда-то в сторону, улавливая только отдельные фразы из разговора. Может, нужно показать свою инициативу? Сильнее. Например, вызываться помогать с готовкой, быть социально активнее или… Даже не знаю, что там еще свойственно нормальным людям?

— Игра? Блин, я работаю… — хватаюсь за голос Роббин, устремив на неё свой взгляд. Женщина расстроено отпивает воды, качнув головой, а Дилан, сидящий рядом, хмурится, явно пытаясь оспорить причины печали матери:

— Тебе не обязательно приходить на каждую игру, — пережевывает, делая короткую паузу, и морщится, когда проглатывает довольно большой ломтик мяса. — Мне уже не восемь, а это не спектакль.

Я моргаю, пытаясь не выражать удивления:

— Ты играл на сцене?

И Дилан указывает на меня вилкой, будто бы с угрозой прошептав:

— Прошу, забудь.

Я почему-то улыбаюсь, дернув плечами, и кладу в рот огурец, начав активно жевать. Какой-то он больно разносторонний. Что там в его заднице зудит, что его во все тяжкие бросает? Кажется, он стремится перепробовать всё, что только может. Не удивлюсь, что он и поет. И танцует. И рыбачит. И, не знаю, вяжет.

Роббин продолжает грустно ковырять вилкой мясо, подперев ладонью щеку:

— Я присутствовала на всех твоих матчах, — вздыхает.

— Но этот не так важен, — Дилан тянет вилку к моей тарелке, в процессе ужина забирает у меня по кусочку нарезанного женщиной мяса. — Просто между школами, — думаю, Роббин уже смирилась с тем, что он крадет у меня еду. Я не против. Всё равно не смогу заставить себя кушать тяжелую пищу.

Женщина больно долго молчит, прослеживая взглядом за тем, как её сын тянет и тянет столовый прибор к чужой тарелке, забирая мясо, и вдруг отмирает, убрав ладонь от щеки, повернув голову в сторону парня:

— Слушай, может, Тея хочет сходить? — и переводит взгляд на меня в момент, когда Дилан прекращает жевать, пялясь в тарелку. Он медленно скользит взглядом в сторону, врезавшись им в висок матери, которая теперь с интересом смотрит на меня, ожидая моей реакции на свое предложение, но всё, что могу выдать, это растерянность:

— Я? — шепчу, оставаясь внешне безэмоциональной.

— Ты никогда не была на подобных мероприятиях? — вижу, как Роббин «незаметно» пихает О’Брайена коленом под столом, видимо, хочет, чтобы тот проявил желание сводить меня, но он продолжает искоса пялиться на мать. — Это довольно интересно.

— Да, погнали, — вдруг парень подхватывает, сунув ломтик мяса в рот, и пережевывает, пытаясь четко выговорить. — Много людей, шум, крики, — усмехается, подмигнув мне. — Всё, как ты любишь.

— Дилан, — Роббин явно хочет, чтобы я вышла в социум, значит… Щурюсь, касаясь вилкой губ, и задумчиво наблюдаю за спором людей напротив, осознавая. Наверное, это будет проявление моего желания стать социальной. Проявления того, что мне лучше.

Я должна пойти. Должна добиться доверия этой женщины.

Вижу, как эти двое корчат друг другу рожи, уже не зная, как победить в споре. Дети.

— А во что ты играешь? — встреваю в их интеллектуальную беседу, обратившись к парню, который берет кружку с водой, ответив прежде, чем сделать глоток:

— Футбол, — отпивает. — Поле. Потные парни в форме, иногда без, — поднимает брови, довольно улыбнувшись, а я отвожу взгляд, вздохнув без интереса:

— Бегают за мячом?

— Типа того, — Дилан продолжает кушать.

— Увлекательно… — шепчу, не зная, как проявить здоровый с точки зрения «нормальности» интерес. — Носиться за мячиком, — но почему-то парень улыбается, слушая меня, а Роббин пытается подогреть мое желание:

— Это может быть интересно.

— Наверное, — ладно, стоит попробовать, если уж это принесет какие-то плоды. — Я бы посмотрела, — кусаю помидор. О’Брайен ерзает на стуле, продолжая с ухмылкой поглядывать в мою сторону:

— На меня прекрасного? — опирается локтями на стол, а его мать закатывает глаза.

— Нет, — спокойно оспариваю его слова, и поднимаю глаза. — На Дэниела.

О’Брайен слегка сутулится, жестче пережевывая еду во рту, но ухмылка на его лице сохраняется. Роббин вдруг озаряет меня своим любопытством:

— Тебе нравится Дэниел? — даже слегка подается вперед, будто бы желая заглянуть мне в глаза.

— Да, — киваю, еле сдерживая смех. Это забавно. Лгать.