— И я вдруг подумал, — тяжелый шепот кромсает ставшую почти уютной тишину на разваливающиеся ошметки, — а что бы я стал делать, если бы у меня ничего не вышло.

Тони бы бессовестно соврал, если бы сказал, что сам об этом ни разу не задумывался. Не о себе, нет, ему-то что… Небытие милосердно и даже не требует платы за свои услуги, а вот каково бы пришлось и без того измочаленному мальчишке, Тони даже и представлять не пытается. Он бы никогда в жизни (в этой или любой другой) не начал этого разговора, но Питер, с его болезненной ломкостью в голосе, явно сам этого хочет. А неосознанное кредо Тони с некоторых пор — исполнять любые желания Питера.

— И что? — выдыхает он рвано, машинально поглаживая напряженные затылок и шею.

— А черт его знает, — Питер пожимает плечами. — Я так и не смог понять, представляешь? Ну вот просто… Вот ты бы что делал, если бы не смог вернуть пропавших?

— Пытался бы, снова и снова, — почти удивленно отвечает Тони: в чем смысл спрашивать очевидное?

— Вооот! — довольно тянет мальчишка. — Но если бы спустя много лет понял, что надежды больше нет?

Тони лишь на миг пытается представить это и наяву чувствует, как физически ощутимо сдавило виски от одной только мысли о возможности своего краха.

Ему никогда не забыть те пять лет, что он не жил — существовал, функционировал, изобретал, думал — но не жил. И если бы вдруг выяснилось, что эта не-жизнь — отныне все, на что он может рассчитывать до конца дней своих, то, пожалуй, он бы тут же вышел в окно. Не вызвав Марк, да.

— Вот и я не знаю что, — правильно истолковывает затянувшуюся паузу Питер. — Одно понимаю: жить так, как прежде, уже никогда бы не получилось. Продолжать ходить в школу, переживать из-за плохих отметок или заваленных контрольных, думать, в чем пойти на бал или как кадрить девчонок? Серьезно?!

Эти действительно бессмысленные предположения пронизаны настолько непривычным для Питера презрением, что Тони ограничивается не менее брезгливым хмыканием.

Конечно.

Разве смог бы Питер жить, делать вид, что жизнь идет своим чередом, и нелепо пытаться этому соответствовать после всего, что было? Разве они оба смогли бы?!

Нет. И никогда уже не смогут. Потому что слишком глубоко проникли друг в друга, сплелись телами, душами, хромосомами и атомами. Даже если бы и захотели разъединиться, уже не смогут, ведь половина одного навеки останется в другом. Не изъять, не разделить, не развести. Поэтому и не захотят никогда, если быть до конца откровенным.

Кто-то где-то, рисующий судьбы, однажды немало повеселился, обозначая их такое странное, такое фантасмагоричное будущее. Но, осторожно касаясь губами почему-то мокрой скулы, Тони думает, что готов упасть этому ублюдку в ноги.

— О, я сейчас еще знаешь, что вспомнил из сна? — Питер так вскидывается и взмахивает рукой, что одеяло чуть не слетает на пол.

— Ребенок, — шумно негодует Тони, — давай ты будешь несколько более сдержанно меня посвящать в плоды твоей мозговой деятельности. Я вообще-то тепло люблю!

— Ты сейчас сам офигеешь, когда услышишь! — взбудораженно обещает Питер и в нетерпении усаживается на кровати по-турецки.

— Удиви меня, — скептично изгибает он бровь. — Женился на Мишель, обзавелся домиком с белым заборчиком и родил пятнадцать детей?

— Хуже!

— Женился на Неде и родил двадцать пять детей?!

— Да лучше бы это…

Вздох Питера такой горестный, что даже весьма своеобразное и непрошибаемое чувство юмора Тони признает свое поражение и отказывается ему служить.

— Ты меня пугаешь, что может быть хуже? Женился на Пятнице и породил целую армию андроидов, устроивших восстание машин?

— Вам, мистер Старк, прямая дорога в сценаристы Голливуда. Там такие дурацкие идеи порой идут на «ура». Будете иметь успех, «Оскара» отхватите. В благодарственной речи не забудьте меня упомянуть.

Тони на миг представляет себя на сцене приснопамятного «Долби»*, в эпицентре жадного внимания миллионов людей на планете, двумя руками стиснувшего смешную статуэтку и напыщенно-счастливым голосом благодарящего всех своих родственников до восемнадцатого колена за то, что он имеет честь сейчас торчать, как дурак, на этой сцене. А в конце в двух словах небрежно упоминающего некоего Паркера за то, что тот случайно подарил идею, которая и стала основой его сегодняшнего успеха. А, ну и еще кое-что сделал по мелочи. Жизнь, там, спас, наполнил ее смыслом, заставил что-то понять про счастье, все такое…

— Уговорил, — решительно кивает он, — когда получим «Оскар», уделю тебе пять секунд.

— Десять, — моментально парирует Питер, шлепая по одеялу, что, судя по всему, должно означать, как он возмущен.

— Семь, — столь же жестко отрезает Тони, — и то лишь в том случае, если ты прекратишь трахать мои мозги и подаришь свою необычайную историю.

— Ладно, — Питер объявляет перемирие, — помнишь, ты рассказывал, как хочешь усовершенствовать свои очки и добавить Пятнице новые возможности? Ну, спутники, общее руководство, вооружение, боевые дроны, единый центр управления, все дела?

— И?

— Так вот, мне приснилось, что ты их доделал… И когда, ну это… не вернулся, то мне их оставил.

— Конечно, тебе, — непонятливо пожимает он плечами, — это вроде само собой подразумевается. Кому еще я могу настолько доверять?

— А я, знаешь, что с ними сделал?

— Захватил-таки со своими детьми от Пятницы мировое господство?

— Лучше бы так, хоть не обидно бы было. Я, блин, их радостно всучил какому-то шарлатану, которого знал пару дней! Представляешь?!

Тони требуется пара секунд, чтобы переварить это крайне неожиданное заявление. Действительно: лучше бы мировое господство.

Ему самому смешно, что он так реагирует на всего лишь сон, неосознанные видения, неподвластные разуму. Но при мысли, что его Питер своими руками пусть и во сне, может отдать ключ ко всем его технологиям какому-то левому мужику (которого Тони уже ненавидит всей душой), его охватывает что-то, в чем без труда распознается злость и ревность.

— А зачем, позволь узнать, ты это сделал?

— Если бы я сам понимал! Плохо сон помню. Да и потом, ты же знаешь, как это бывает. Во сне все кажется логично и правильно, а проснешься, и выходит ерунда ерундой. Вот и тут так же. Видать, вообще сдурел после твоей смерти. Вроде счел себя недостойным, думал, что не справлюсь.

— Ага, а какой-то хрен с горы, которого ты знать не знаешь, достоин и, конечно, справится со всей мощью моей системы в разы лучше, — если бы яд, которым буквально сочится голос, мог проникать в тело, Питер бы умер уже раз десять. Минимум.

— Я ж говорю, херня полная. Сам в ужасе от своего дебильного поведения… Как мне такое вообще могло присниться?!

Мальчик так явно расстроен бредовым поведением своего альтер-эго, худенькие плечи так щемяще поникли, что совершенно алогичная злость Тони испаряется как облачко под палящими лучами.

— Ладно, карапуз, выбрось эту чушь из головы. Мы же с тобой оба понимаем, что ты так поступить в принципе не можешь. Иначе это будешь уже не ты, а какая-то неудачная пародия на тебя, ужасно написанная и исполненная причем… Лучше иди сюда.

Он приглашающе откидывает одеяло, и все еще очевидно насупленный пацан, ни секунды не медля, ныряет к нему в объятия, утыкается носом в плечо, обхватывает за шею и протяжно выдыхает. Тони невольно усмехается при мысли, что сегодня его все-таки немного придушат, но он, черт с ним, не против.

— Похоже, Питер, — неожиданно стукнувшая по макушке идея настолько ему нравится, что он не медлит ни секунды, чтобы ею поделиться, — мне надо быть к тебе еще ближе, чтобы тщательнее за тобой приглядывать. Если ты способен на столь непредсказуемые выкрутасы, кто-то должен тебя от них уберечь.

— Еще ближе? — глухо звучит откуда-то снизу с таким недоверием, что Тони едва не смеется. — Сами-то поняли, что сказали? А ничего, что ближе уже просто невозможно?

— Возможно. Если ты все же примешь то мое предложение, что я тебе сделал в последний раз на Матаиду.