Вот он, главный страх Тони Старка и его ахиллесова пята.
Он понимает, что тогда, много лет назад, сказал сущую правду: он действительно больше всего на свете боится остаться один. Но по странной насмешке фортуны — Тони кажется, что он наяву слышит ее заливистый, вечно молодой хохот — это «не один» отныне означает нескладного, тощего, порой забавного в своем стремлении казаться взрослым, а порой кажущегося прожившим сто лет мальчишку.
Определенно ранее Тони никогда не мечтал о чем-то подобном.
Определенно сейчас Тони ни на что не променяет свое взъерошенное счастье.
И пусть воспоминания о «Том», подхваченные медленным, но неумолимым течением времени, становятся все дальше, пусть сознание милосердно стирает детали и эмоции, страх никуда не девается. Сжимая Питера в объятиях так, что тот начинает недовольно пыхтеть, днем, любуясь его тонким профилем и не решаясь прикоснуться, дабы не спугнуть сон, ночью, то и дело бросая нервный взгляд на монитор, ежеминутно отслеживающий его местонахождение, утром, он боится. Потому что есть Питер — и это хорошо, а есть «без Питера» — и это плохо.
Все просто, как дважды два, и не надо быть гением и так далее по списку, чтобы это понять, принять, смириться и наконец позволить себе быть счастливым.
Лежа на лучащемся ласковым теплом песке и упиваясь зноем тропического солнца, Тони ни о чем не думает. Он просто ловит весь кайф момента.
С его средствами и с любопытством Питера за те несколько лет, что минули после «Того», они побывали в самых разных уголках земного шара. Но в итоге, когда он спросил Питера, где же ему все-таки больше всего понравилось, тот колебался всего секунду, прежде чем твердо ответить:
— На Мальдивах.
И не сказать, что Тони был этим удивлен.
Мальдивы — это белый-белый песок, это синее-синее море, сливающееся на горизонте с лазурным небом, это сочно-зеленые пальмы, густо нависающие над водой, и это — вокруг ни единой живой души.
Что еще нужно для рая?!
Впервые они сюда угодили в прямом смысле слова случайно. Когда они никак не могли определить, куда сорваться посреди скучной нью-йоркской зимы, и спорили между Ямайкой и Мадагаскаром, Тони порядком выведенный из себя, предложил Питеру тупо ткнуть пальцем в карту, что тот и проделал незамедлительно. Когда Пятница менторским тоном начала вещать им о строении острова Матаиду на Хувадху-атолле в южной части Мальдив, Тони лишь пожал плечами: Мальдивы так Мальдивы. Могла бы быть и Антарктида, так что надо пальцу Питера спасибо сказать. Впрочем он не смог удержаться от шпильки и елейным голосом заявил, что если на острове не окажется ничего, кроме скал и крокодилов-людоедов, куковать Питеру там в одиночестве две недели. Или три. Зависит от размера скал.
«Какое нахрен одиночество, если там крокодилы?! — возмутился Питер. — Мы с ними точно найдем общий язык. Рептилии вообще порой понятливее и сговорчивее, чем некоторые млекопитающие».
На том и порешили.
Но уже через сутки, ступив на берег, Тони понял, что никакого Питера он тут одного не оставит. И отсутствие скал тут вообще не при чем.
Наверно, у каждого человека есть место на Земле, где ему хорошо так, что больно дышать от восторга и ощущения мимолетности счастья.
Тони свое место наконец-то нашел.
— Скоро в шоколадку превратишься, — говорит он, не открывая глаз и почти не разжимая губ.
Шевелить даже мускулами лица отчаянно лень, но несносная мелочь рядом буквально вынуждает:
— Сколько раз говорить, что кремом надо мазаться каждый раз после купания, вон весь покраснел уже.
— Вы невыносимы, мистер Старк, ну сколько можно талдычить одно и то же?! — раздраженно звенит над ухом, но все-таки — хвала здравому смыслу! — сильно спорить мальчишка не стал, и шорох, раздавшийся почти сразу же, свидетельствует о том, что Паркер, как всегда, к нему прислушался.
Тони получает странное удовольствие от того, что пытается представить действия Питера, не глядя на него. Вот мелочь торопливо отвинчивает крышку тюбика, который выуживает откуда-то из-под одежды. Вот, стараясь шипеть и ойкать как можно тише, смазывает уже изрядно покрасневшие места и чертыхается, потому что не достает до середины спины (но помощи, конечно, не попросит, зараза такая!). Вот плюхается разморенной тушкой рядом, и Тони вновь — господи, да как это вообще возможно?! Столько лет, а все время как в первый!!! — тает в потоках нежности, которая рвется откуда-то из солнечного сплетения.
— Питер Бенджамин Паркер, — приходится все-таки раскрыть глаза, повернуться на бок и, подперев голову рукой, изучающе уставиться на парня. — Сколько лет мы знакомы?
Захваченный врасплох Питер, явно не ожидая такого вопроса, запинается и вопросительно пялится на Тони.
— Ну… Э… Пять? Или погоди… Шесть? Или… Ты про твое время?
Тони мгновенно понимает, на какую скользкую почву он ступил, но предпочитает быстренько исправить оплошность, для чего показательно морщится, садится на песок, даже картинно всплескивает руками, всем видом давая понять, что он думает о таких возмутительных неточностях.
— Пять? Шесть?! Паркер, как тебя из МИТа в первом же семестре не выгнали?! Математика — фундамент всех точных наук, их апофеоз и сердцевина, если можно так выразиться. А ты…
— Я что-то вообще не понял, — прерывает его Паучок, явно бросивший все попытки осознать, что к чему, — ты на солнце перегрелся? К чему эта лекция?!
— А к тому, что мы знакомы ровно пять лет восемь месяцев и двенадцать дней. Из них мы вместе четыре года один месяц и двадцать три дня.
— Оу… — это единственное, на что оказывается способен Питер, явно ошарашенный столь скрупулезной точностью.
— За эти четыре с небольшим года мы трахались примерно пятьсот двадцать раз. Из них ты сверху был никак не меньше ста пятидесяти раз.
На сей раз Питера не хватает даже на «Оу», зато на его стремительно пунцовеющие щеки Тони может любоваться еще пять лет восемь месяцев и двенадцать дней. А лучше все-таки десять лет. Круглые числа всегда иррационально и предательски антинаучно грели его душу. Но об этом он Питеру никогда не скажет, зато скажет другое.
— И после этих, блять, пятьсот двадцати раз — я уже не говорю про сто пятьдесят! — ты все еще срываешься на это гребаное «Вы» и «мистер Старк»?!
Питер заливается веселым смехом, испытывая явное облегчение от того, к чему все свелось. Этот разговор вспыхивал с периодичностью пару раз в месяц. Он честно-честно старался и порой даже называл его «Тони» уже совершенно на автомате, не задумываясь. Но врезавшееся, кажется, в каждый нейрон «мистер Старк» не собиралось сдавать позиции. И, положа руку на сердце, Питера это вполне устраивает.
— Перестань, — примирительно мурчит он, подбираясь ближе, утыкаясь носом в коленку и тихонько проводя по ней вверх и вниз, — и не делай вид, что тебе это не нравится.
— Пожалуй, что-то в этом определенно есть, — внезапно охрипшим голосом признает Тони, — но вот это… — он резко откидывается назад и дергает довольного Питера на себя, — нравится мне гораздо больше.
— Мне иногда кажется, что это все неправда, — тихо произносит Питер, когда через пару-тройку Больших Взрывов и рождений сверхновых звезд они смогли, наконец, расцепиться и устало откинуться на манящий шелк песка. — Я думаю, а вдруг ничего этого нет. Ведь… Ведь этого не может быть?! Не может же быть, чтобы все вдруг стало так хорошо! А вдруг мне это снится? Вдруг я все еще сижу в том проклятом Камне, и все это — лишь мои видения? Или, может быть, мы подключены к Матрице, и этот остров, это небо, вы, вот эта ваша рука, — он, не глядя, находит ее и крепко сжимает, — всего лишь видение, внушенное мне потоком электрических импульсов, направляемых в мозг? Или я сошел с ума, сижу в психушке в смирительной рубашке и пускаю блаженные слюни на бредни воспаленного мозга? И однажды морок рассеется, я посмотрю по сторонам, а там… А там ничего. И тебя нет. А может, никогда и не было. И как я тогда?! Это хорошо, если можно будет обратно чокнуться. А если нет?
