Тони недовольно морщится: зная в общих чертах, что было дальше, он понимает чувства Питера и не может сказать, что тот неправ, но и Стрэнджа он понимает тоже.

— «Давайте сразу все проясним, — заявил он. — Я понимаю ваши чувства, особенно твои, Питер». Я покраснел, наверное, сильнее, чем костюм. «И видит бог, я был бы счастлив вам помочь. Вот только это от меня не зависит». И тут я по ходу перестал воспринимать происходящее. Он вещал долго, словно через силу так, хмурился, но все равно ух как бойко! Нес какую-то ересь, что на самом деле он самый беспомощный человек на земле. Что только стережет силу, но не может ею управлять по своему усмотрению. Что дико тебя уважает, преклоняется, считает величайшим героем, все дела, но ничего не может поделать. Болтал про баланс, нестабильность материи, разрывы в пространстве…

— Это он может, — мрачно кивает Тони. — Мне хватило недолгого знакомства, чтобы понять: нахер мне это знакомство не упало.

— Ты не представляешь, как мы с мистером Джеймсом уговаривали эту магическую заразу!

— Почему? — хмыкает тот и легонько щелкает по макушке. — Очень даже представляю. Одного тебя более чем достаточно, чтобы задолбать любого, но если еще вкупе с Роудсом, то это уже оружие массового поражения.

— Вот только мистер Я-Люблю-Выпендриваться почему-то оказался к нему невосприимчив, — досадливо бурчит Питер, и Тони явственно чувствует, как тело в его руках, до этого расслабившееся в теплой воде, вновь оскорбленно напрягается и каменеет. Словно вновь переживая все те чувства, что обуревали его где-то на краю Земли.

Не нужно обладать богатым воображением, чтобы понять, что мальчик испытывал тогда. После того, как удалось исполнить почти все, так опрометчиво и безрассудно задуманное, даже то, что до сих пор встречается лишь в низкопробных фантастических романчиках, после всех страхов, надежд, огорчений, разочарований, бессонных ночей и стертых в пыль нервных клеток — после всего этого остановиться на последнем рубеже?! Когда до заветной цели, о которой даже мечтать страшно, остался всего один шаг?!

Тони твердо знает: не хотел бы он в тот момент оказаться на их месте.

— Я, наверно, там целый час распинался, просил, умолял, орал, угрожал. Глупость какая, да? Разве я могу испугать Верховного мага земли? А вот полковник, и правда, выглядел так, что я не на шутку перепугался, что он сейчас палить начнет. Так-то оно, может быть, было бы и неплохо. Мне уже и самому хотелось Стрэнджа немного поджарить. Вот только потом нам пришлось бы оживлять уже двух покойников… Простите, мистер Старк, я знаю, что вы не любите такое слышать. Но как ни крути, а вы именно покойником и были! Так вот двух покойников нам было бы уже никак не потянуть. Поэтому полковничьи веские аргументы, увы, отменялись.

Руки Тони медленно перебираются на плечи мальчика, гладят, разминают, успокаивают. Мышцы Питера напряженные, сведенные таким спазмом, словно он все еще последним усилием пытается удержаться на краю жизни сам и удержать другого человека.

Противного, самовлюбленного, невнимательного, совершенно его не заслуживающего. Но отчего-то раз и навсегда этим несносным мальчишкой выбранного и нагло присвоенного: «Вы мой, мистер Старк, примите это к сведению, смиритесь и осознайте, как вам повезло».

И да, Тони осознает. Как мало ему, оказывается, надо для счастья…

— А потом этому проклятому колдуну все это, похоже, надоело до чертиков. Он заявил: «Простите, господа, но больше мне нечего вам сказать», и взмахнул руками. Мы даже понять ничего не успели, как вдруг рухнули вниз и тут же очутились на лужайке, той, что за кленами возле Базы. «Все-таки обалденный способ передвижения, — проворчал мистер Роуди, пока вставал и отряхивался. — Лично я считаю, что колдунов пора хорошенько прищучить за то, что они скрывают от человечества этот супер-метод». А я ничего не мог. Пошевелиться не мог, ответить не мог, только стоял тупо, как болван, и никак не мог осознать, что это всё, конец. Что мы облажались в самый последний момент. Что я подвел всех, кто на нас надеялся: мисс Поттс, тетю Мэй, Хэппи, мистера Беннера, мисс Хелен… Тебя… Что ты так никогда и не узнаешь, как глупо я провалился на самой важной миссии в моей жизни. И тут же лицо твое перед глазами в той клинике. Такое красивое, такое спокойное, словно ты только и ждешь, когда разбудят. А никто не разбудит… и вот тут я заплакал. После битвы с Таносом ни разу не ревел. Орал, истерил, на стены бросался, но не плакал. А тут сижу на земле, и слезы текут по лицу, тихо так, медленно, но беспрерывно. Чувствую себя распоследней девчонкой, и мне так пофиг на это… И тут мистер Роуди кладет мне руку на плечо, кряхтит и говорит, глухо так, чувствуется, что сам еле терпит: «Знаешь, Пит, я не мастер речи говорить, но одно скажу. Никогда я Тони не завидовал. Ни миллионам его, ни толпам женщин, ни мозгам гениальным, ничему… А, не, вру, костюму вот завидовал, когда впервые увидел. Но это единственное, слово солдата! Больше ничему и никогда… А вот сегодня позавидовал, хоть это и жутко звучит. Тому что его, засранца и эгоиста, вот так любят. Честно скажу, пацан, я когда про вас узнал, в ужасе был. Думал, этого только не хватало в списке его грехов. Сколько мы с ним ругались из-за этого, ух! А вот сейчас смотрю на тебя и готов признать, что я ошибался. Кажется, ты в самом деле именно тот, кто ему нужен. До сих пор не понимаю, правда, зачем тебе это, с твоими-то мозгами и способностями, но это уж ты сам решай. Так что, давай, Пит, вытирай нос и пошли домой. Думать, что дальше делать». Я от шока даже реветь перестал. И вдруг подумал, какие же удивительные люди тебя окружают. И как же сильно они тебя любят.

Тони сам от этого в шоке, если честно. Когда он более или менее пришел в себя — не физически, в этом смысле все катилось как по маслу, а морально — первым его ощущением было всепоглощающее изумление.

Они провернули вот это ради него?!

Не ради его денег, его возможностей, его комфорта, а просто — ради того, чтобы он снова был с ними? Снова язвил, насмехался, отталкивал, ерничал, обижал.

Иногда он даже думает, что ради этого осознания и умереть не жалко. Но, разумеется, только при условии, что рядом есть вот они. Которые, гады бессердечные, не дают ему сдохнуть окончательно.

Питер — неуемная непоседа! — вновь копошится, задевает Тони острыми локтями и коленками, пытается перепачканной в пене рукой стереть ее же пятна с носа и, естественно, измазывается еще больше. Досадливо ворчит под тихий смешок Тони и с обиженным «Ах так!» находит самое лучшее на взгляд обоих решение проблемы: вытирает белый нос о щеку своего язвительного любовника.

От такого простого, такого искреннего в своей непосредственности движения сердце Тони объявляет забастовку и отказывается биться, объявив: «Прости, чувак, не до твоих физиологических нужд сейчас, надо в себя как-то прийти!».

Тони решает, что нахер ему какое-то капризное сердце — Питер с этой ролью справится не хуже.

Руки понимают, что мозг и разум — обычно гениальные, пока это не касается одного карапуза, ведь тот эту гениальность нейтрализует одним прикосновением — сейчас в отключке. Руки берут бразды правления на себя. Ловят наглого любителя чистоты за талию, подтаскивают поближе и мягко гладят по ставшей в воде совершенно шелковистой коже.

— Я похож на приспособление для вытирания? — нарочито сурово осведомляется Тони, пытаясь этим образумить обнаглевшее сердце.

— Ты похож на приспособление для… — Питер задумывается на миг, и тут же его отчищенная мордашка озаряется довольной улыбкой: — Для всего.

Для всего.

Для вытирания, для обнимания, для ругани, для радости, для пощечин, для поцелуев, для слез, для счастья, для помощи, для скандалов, для защиты, для поучений, для поддержки…

Ну и для любви, конечно, тоже, а как же иначе, без нее комплект неполный.

— Ну вооот… — тянет он, наконец, найдя удобное положение и бессовестно игнорируя тот факт, что этими признаниями скоро доведет до инфаркта свое «приспособление для всего». — Мистер Роуди меня как-то удивительно быстро в порядок привел. Затащил в свою комнату и всучил бутылку пива.