— Не что, — хмыкает Питер куда-то в плечо. — Кто. Капитан.
— Капитан? — удивленно переспрашивает Тони и даже немного отстраняется, чтобы увидеть выражение лица Питера. — В смысле? Денверс? Или новоиспеченный щитоносец с крыльями? Не может же быть, чтобы наш Сосулька!
— Что ж вы так недооцениваете мистера Роджерса, он был бы обижен, — тихо издает смешок Питер, но тут же снова становится серьезным. — Уж не знаю, что такого Мэй ему сказала и почему именно ему — она мне так и не ответила, — но однажды он завалился к нам домой. Говорил что-то типа той ерунды, которую несли все. Ну знаете эту хрень: «Жизнь продолжается, прошлое надо оставить в прошлом, Тони бы хотел, чтобы ты был счастлив» и так далее и так далее и так далее…
— Звучит, конечно, пошло и до невозможного банально, но не сказать, что я не согласен со всем этим, — негромко отметил Тони. — Думаю, я бы и сам сказал тебе примерно то же самое.
— А вот Кэп нашел лучшие слова.
— Это какие?
Питер отстранился, словно в нерешительности покусал губу, а потом, не глядя на Тони, четко произнес:
— Он сказал, что ваши первые слова по возвращении домой с Титана, были: «Я пацана не уберег». И вот тут я снова сдох. Второй раз. Точнее, третий…
Тони устало, чувствуя, что все силы словно вмиг покинули тело, прикрывает веки.
Конечно, он отлично это помнит: как смирился с глупой и бесполезной смертью в пустоте космоса, и как все время, пока он готовился к ней, все его существо огненной иглой пронзала одна мысль.
Он не смог защитить Питера.
Та самая мысль, что ни на минуту не покидала его все последующие тысячу девятьсот восемьдесят дней.
— Я тогда, помню, орал что-то, бился, Мэй со Стивом меня удержать пытались, а я его так оттолкнул, что он в стену врезался, представляешь?
Питер невесело усмехается, и Тони не может не последовать его примеру, невольно представляя ошарашенные глаза гордости всея Америки, которого играючи отправил на свидание со стеной хрупкий мальчик.
— А на следующее утро я встал и как-то резко понял, что если ты думал обо мне, пять лет не сдавался и все-таки смог победить, то и я обязан это сделать. Любой ценой.
И в этот момент замерший, напряженный, как струна, Тони понимает, что он никогда раньше так не гордился своим мальчиком…
— Сначала я, конечно, за путешествия во времени ухватился, — Питер продолжает уже не так безжизненно, как это было в начале. — Согласись, это ж такая возможность!
Тони согласно кивает: еще бы! Сказка, на их глазах ставшая реальностью. Второй шанс, о котором мечтают, но которого не суждено обрести, а тут — пожалуйста, берите, пользуйтесь. Только смотрите, жалкие людишки, как бы не сделать еще хуже…
— Помчался к доктору Беннеру, начал у него выспрашивать, что да как. Но он, конечно, сразу понял, к чему я веду, и меня отшил.
— Вот прямо-таки отшил? — позволяет себе усомниться Тони.
Слово «отшил» с мягким и порой даже нерешительным в своей людской ипостаси Брюсом ассоциируется в представлении Тони весьма плохо.
— Ну ладно, пусть не отшил, — не спорит Питер. — Действительно, он со мной очень мягок был, не давил, убедить пытался, все время объяснял, что это ни разу не выход. Что изменив прошлое, настоящее и будущее не изменить. Просто создастся ответвление от нашей временной линии, где события начнут развиваться иначе. Да, там ты был бы жив, но когда я вернулся бы назад, то увидел бы, что ничего не изменилось. А там … Там был бы свой Питер. И вдвоем с ним мы бы никак тебя одного не поделили. Вот главное, что он мне пытался в башку вдолбить. А я тогда начал орать, что мне похрен на настоящее и на нашу реальность, и что я готов остаться там, лишь бы ты был жив и со мной.
— Именно так и сказал? — фыркает Тони, на миг представляя ошарашенного Брюса, который от такого наглого заявления юного парнишки должен был опешить как минимум. О максимуме Тони старался не думать.
— Так и сказал. Говорю же, мне уже пофиг на все было: узнают так узнают, какая теперь разница? Я же, правда, был готов в том времени остаться. Вообще как сумасшедший был. Зацени уровень моей невменяемости, если я однажды на полном серьезе подумал, что ради того, чтобы быть с тобой, даже готов того Питера напоить чем-нибудь, память отбивающим, увезти куда-нибудь в Австралию и самому занять его место.
— Да ты страшный человек, Питер Паркер, — шутливо пугается Тони, — может, мне написать завещание, что в случае чего мой труп нужно искать в Австралии? В норах кенгуру или даже в их сумках.
— Не мелочись, пиши сразу Антарктиду, — мрачно советует Питер и вновь обхватывает колени руками, становясь похожим на ежика, который отчаянно пытается хорохориться, выставив свои, никому не страшные иголки. — Я не знаю, до чего бы я дошел тогда, если бы мистер Беннер не сжалился и не сообщил, что у него просто не осталось ни одного действующего прибора. Он же после того, как Капитан… ну это самое… он все уничтожил, чтобы больше никому неповадно было по временам шастать, как он выразился. Я тогда, наверно, страшно выглядел, потому что видел бы ты его в тот момент! Смотрит на меня диким взглядом, а сам словно раздулся, как лягушка, готовится нападение отражать, если я сорвусь, и по коже уже зеленое проскакивает. А я ничего не ответил, просто плюнул на все и ушел. В мастерскую твою, в файлах твоих рыться, искать все, что есть, про этот прибор и про последние измерения хроноскачков.
— Так я удалил же все, — негромко замечает Тони.
— Угу, я быстро это понял. И разозлился до чертиков, если честно. Мы с Пятницей наизнанку вывернулись, собирая мельчайшие крупицы информации, только мало их было, слишком мало… Я в мастерской поселился тогда просто, школу забросил, у Мэй почти не появлялся, на звонки не отвечал. Мне позже говорили, что я на маньяка был похож: глаза красные, волосы всклокоченные, одежда грязная, на лице выражение «не подходи — убью»… Но Мэй все равно пыталась, конечно, меня оттуда вытащить.
— Без шансов, — критично кривится Тони.
— Конечно, — безразлично пожимает плечами тот. — И вот тогда она сделала самый гениальный, самый охрененный, самый опупеть какой шикарный ход — позвонила мисс Поттс. Та примчалась на следующий же день, посмотрела на меня, послушала, как я не реагирую на истерики Мэй и упрямо пялюсь в компьютер, и, больше меня не слушая, взяла за шиворот и потащила за собой. Я бы, конечно, мог ее одним движением оттолкнуть, но она сказала, что у нее есть что мне показать, и что это может быть очень важно.
— Пепс всегда могла настоять на своем, этого у нее не отнимешь, — голос Тони полон плохо прикрытым восхищением, но Питер никак на это не реагирует.
Пеппер Поттс сейчас для Тони, да и Питера тоже, не больше, чем друг. Верный, надежный, один из самых близких. Ведь она сейчас вполне счастлива с тем, кто одним своим именем обязан делать ее именно такой.
Поэтому некогда сжигавшая его заживо ревность к ней осталась где-то в прошлой жизни.
Он иногда невесело ухмыляется, думая, что это шаблонное выражение про прошлую жизнь, в его случае превратилось в леденящую кровь реальность.
За свои девятнадцать лет у него было уже четыре жизни.
Первая — на фоне прочих относительно беззаботная. Да, омраченная смертью дяди Бена, но все же… Жизнь, в которой была школа, юность, радиоактивный паук, полеты на паутине под неудержимое «Йухуууу» и… И Тони. Поначалу такой далёкий, такой пугающе блистательный, такой звёздный и неприступный. А потом вдруг оказавшийся так близко, что не оторваться, не отодрать от себя, ведь поцелуи, оказывается, клеят даже лучше, чем его хваленая паутина.
Вот только эта счастливая жизнь оборвалась в один миг в свете тусклого солнца Титана под его неловкое «мистер Старк, мне что-то нехорошо…».
И тут же началась вторая. Побившая все рекорды по кратковременности. От второго рождения до второй смерти Питера Паркера прошло всего семь минут. Всего-навсего семь торопыжек-минуточек, вместивших в себя шок, осознание, обретение, счастье, «Ребенок, обними меня»* и «мистер Старк, нет… Нет, Тони!». Да, Питер — однозначно везунчик…
