И он готовится открыть клетку.

Геллерт Гриндевальд вложил ей в руки сказку. Прекрасную, волшебную, сказку о мире, где можно быть свободным. Только конца у этой сказки всё ещё не было. И им предстояло написать его. Вместе.

Ему не надо объяснять Куинни весь потенциал её способностей. Она и сама понимает, что далеко не профессионал в этом – всего лишь любитель. Ей никогда не хотелось развивать свой дар – простого чтения и без того было достаточно. Но теперь это стало важно, необходимо, до боли в кончиках пальцев.

Куинни горда, что может, наконец, сделать что-то важное. Не носить чай в МАКУСА. Не прятаться за шторами от всего мира, – а как-то его растрясти. Изменить. Перекроить.

Куинни расправляет складки на юбке – они поддаются легко, и ткань разглаживается.

— Легилименция – не просто чтение мыслей, — объясняет Гриндевальд. — Это слишком поверхностный взгляд. Мысли нельзя просто слышать. Люди мыслят образами. Проникновение в сознание – это, прежде всего, погружение в их воображение. Иными словами – мысли можно и нужно видеть.

Куинни никогда не приходилось прежде по-настоящему тренировать свой дар. Куинни никогда прежде не вверяла кому-то своё собственное сознание. И никогда не зарывалась так глубоко в чужую голову. Да и в свою собственную предпочитала не лезть.

Ходить по подкорке Гриндевальда – то же самое, что ходить по замёрзшему озеру. Только теперь лёд достаточно крепок, и Куинни не теряет ни равновесия, ни рассудка. Под ногами, под толстым слоем льда, растянулось бездонное озеро; сколько ни вглядывайся – дна не видно.

Куинни не интересно, что там. Важно, что она на самом деле видит. А видит она… почти ничего, на самом деле, только слышит: нотации, теория, и бесконечное «смотри, смотри, смотри, смотри». И она смотрит, изо всех сил открывает третий глаз, закрывая оба физических, и изо всех сил пытается вглядеться в темноту.

Гриндевальд уверен, что у неё получится.

Куинни наслаждается движением. Наслаждается полётом. Пусть выходит неуверенно, криво, рвано, и почти не отрываясь от земли – но это всё же лучше, чем в клетке, когда каждый следующий день отравлен страхом быть загнанной в клетку физическую. Каждый пойманный сознанием образ – достижение. Каждый образ – маленькая ступенька к счастливому будущему.

На пятый день у неё начинает получаться. Пусть и не очень чётко – но в голове впервые рождаются образы. Они плывут перед глазами, двоятся, иногда гаснут, но, как минимум, – существуют. И их придумала не она – она их только ловит и воспроизводит.

Это поразительно. И сознание Гриндевальда расцветает перед ней картинами. Мечется холодными огнями.

Она прикладывается лицом ко льду и смотрит куда-то глубоко, пытаясь различать стаи рыбок-мыслей, ловить отблески их чешуек. Гриндевальд улыбается – но улыбка эта мысленная. И Куинни видит себя, видит будущее, видит прошлое.

Куинни видит раскидистое дерево, прямо на берегу озера – с него облетели все листья, и лёд почти подобрался к самым корням, хотя, казалось бы, от ствола до воды – идти и идти.

А затем образы снова становятся текстом – глухим и размеренным, как стук маятника. Гриндевальд поднимается с кресла, оставляя Куинни наедине с собственными мыслями. И чем дальше он уходит, тем больше тумана в её голове. И дерева почти не видно.

***

Куинни не может уснуть.

В голове рой мыслей, спутанный клубок. И он мечется по сознанию, ударяясь о его стенки, отскакивая с гулким эхом. Мозг расслабляется, впервые за долгие часы не занятый окллюменцией и попыткой пробить брешь в стенах чужого разума. И из-за этого в сознании возникают старые новые образы и чувства, родные и не заимствованные. Свои.

Куинни пытается мурлыкать себе под нос сказки, чтобы уснуть было легче, чтобы отвлечься от сжимающего горло чувства одиночества и потерянности, но вспомнить удаётся лишь одну. И сон всё никак не идёт, даже наоборот – сбегает подальше от жутких мыслей про спрятанные под землёй проходы.

Она пытается отвлечься от мыслей о Якобе. Пытается не думать о том, что сражаться за их любовь ей приходится в одиночку. Ведь, несмотря на это, она будет продолжать. Что бы Якоб ни думал – она добьётся возможности любить. И даже страх, сидящий глубоко в подкорке, её не остановит.

Геллерт Гриндевальд учит её легилименции, чтобы она могла доносить до людей истины. Чтобы она могла показывать им, за что они сражаются.

Ради общего блага. Или, хотя бы, их собственного.

По углам огромного замка шуршат сны – прерывистыми фразами, обрывистыми картинами. Куинни может их видеть – если захочет. Ей все ещё тяжело прятаться от чужих эмоций, и все это происходит неосознанно – чужие голоса просто врываются в сознание без спроса. Но если смириться с подобным можно – и она уже давно научилась – то вот контролировать лезущие в мозг картины… Теперь, когда она может видеть, закрыть глаза попросту невозможно. И ей хочется ловить их и разглядывать, вертеть, как калейдоскоп, и видеть каждую мелочь.

Теперь Куинни может читать сны. И это безумно увлекательно, потому что сны никогда не звучат. И никто никогда их не думает. Сны – это не слова, это образы, это чувства, и это новая область – поэтому Куинни вторгается в чужое мысленное пространство, смотрит через щель, совершенно не стесняясь. Ей видно обитателей всех соседних комнат. Видно – без особых усилий.

Уроки у Гриндевальда идут ей на пользу.

Кстати, о нём.

Комнаты в Нурменгарде расположены запутанным и ужасно сложным образом. И, несмотря на прочные стены из камня и бесконечные коридоры, Куинни оказывается совсем недалеко от него – потому что сквозь ночь может видеть его сны.

Это ужасно интересно и безумно страшно. А Куинни не может себя сдержать, потому что, покинув клетку единожды, запираться в ней снова – невыносимая боль. И она делает очередной шаг, слышит грохот льда под ногами – но не тонет. Куинни парит над холодной водой, Куинни поднимает голову, избегая встречи с бездной – лишь бы её не поглотило. И Куинни смотрит только вперёд.

Она чувствует, как в лицо тёплый ветер. Чувствует, как воздух трещит от радостного напряжения. Это похоже на маленькую сказку – всё вокруг болезненно-жёлтое, и льда под ногами нет – бездна распахивается прямо перед ней.

Во сне Гриндевальд не ставит никаких защитных блоков на сознание – для этого нужна концентрация. И Куинни пользуется этой маленькой лазейкой.

Дерево всё также возвышается на берегу. А небо покрыто жёлтыми облаками. И Куинни хмурит брови, сжимается в кровати, потому что за окном бушует снегопад, а в подсознании Геллерта Гриндевальда – жаркое лето, в подсознании Гриндевальда – болезненное тепло. И набатом стучит одно имя: Альбус Дамблдор, Альбус Дамблдор, Альбус Дамблдор.

Качается, как маятник, и горит, горит, отдаётся эхом во всех уголках сознания. Куинни не может избавиться от этого боя, потому что он звучит и картиной, и текстом. И сердце жжёт, жжёт глубоко и беспощадно. И Куинни снова тонет – в воспоминаниях, полных любви, в болоте, полном болезненного отчаяния.

И душу рвёт на части.

Куинни не понимает, кому принадлежат эти чувства. И эта помноженная на два любовь разрывает её изнутри.

В детстве её любимой сказкой было «мохнатое сердце чародея». Правда, она никому об этом не говорила – даже Тине. Сестра бы её попросту не поняла. Куинни и сама себя не понимала до недавнего времени. Что такого пленяющего, интересного в истории с настолько ужасным концом?

Может, её главный элемент – любовь. То, как она берёт верх. То, к чему ведёт изоляция от неё – потому что, на самом деле, эти чувства остаются с нами всегда. И им надо уметь давать выход – иначе они сгниют и начнут отравлять весь организм. И эта ошибка, допускаемая каждым человеком – попытка спрятать мысли подальше от себя самого.

Куинни слышала, как Тина задвигала мысли о Ньюте, и слышала, как они разрывают её ночами, выливаясь слезами в подушку. Куинни ощутила на себе, какой горячей, какой ледяной становится любовь, если пытаться запереть её в сундуке.