Утро Кунни Голдштейн начинается с тёплых булочек и всеобъемлющего страха. Страха, что в её квартиру вломятся, что ей свяжут руки, что будут пытать, что посадят в тюрьму и отнимут самое дорогое, что у неё есть.

Но она старается отбросить эти страхи и сосредоточиться на том, как их преодолеть и что сделать, чтобы преумножить своё счастье во сто крат.

За окном разгорается нежно-розовый рассвет, на небе тухнут искорки звёзд, а она уже на ногах, потому что это вдруг вошло в привычку. Пекари всегда поднимаются ни свет ни заря – а она почти жена пекаря, и чувствует свою обязанность вставать также рано. Ей не очень сложно – она помогает в пекарне по мелочи, а потом трансгрессирует в министерство. Ни к чему лишним глазам видеть её перед маггловским магазинчиком.

В этом и проблема. В этом вся проблема!

Куинни хочет, чтобы её видели перед пекарней, Куинни хочет, чтобы на улице её узнавали, чтобы заходили в Пекарню Ковальски, покупали булочки, передавая привет Миссис Ковальски, чтобы не было никаких косых взглядов и не надо было прятаться. Куинни не хочет чувствовать себя в опасности, целуя утром человека, которого любит.

Видите проблему?

Якоб вылепливает аккуратные остроконечные пирожки. Внутри – тыквенная начинка. Он готовится к Хэллоуину.

— Что это, дорогой? – мягко спрашивает она, пытаясь разглядеть знакомую зверушку в затейливой форме. Якоб аккуратно покрывает изделие шоколадной глазурью. Это – только проба, он может поменять состав или форму, в зависимости от того, понравится ли ей.

— Ведьма, — у Якоба в голове играют песенки про ведьм, и Куинни видит в кусочке текста, покрытым шоколадом и пудрой, сгорбленный силуэт и, кажется, крючковатый нос. Якоб достаёт из духовки ещё одну фигуру – такого же старика – и покрывает ему бороду сахарной пудрой. Куинни хмурится, а он повторяет про себя что-то про отравленные яблоки.

— Ведьмы не такие, — она кривит губки и обиженно ставит фигурку обратно на стол. Он поднимает глаза и немного расстроенно прижимает к себе руки.

— В маггловских сказках – такие, милая, — как можно мягче говорит он.

— Глупые у вас сказки, — она ещё сильнее хмурится. – Ну разве Ньют похож на него? – она аккуратно берёт фигурку старика с глазами-изюминками и подносит ближе к лицу.

«Мерлин так выглядит», – думает Якоб и тут же произносит это вслух, прежде чем она успевает открыть рот, чтобы возразить. А потом прикрывает. Да, возможно, и правда – Мерлин выглядит именно так. Она отстранённо ставит фигурку на место, а Якоб вырисовывает на ней шоколадом и сливками замысловатые узоры.

Куинни, конечно, не похожа на ведьму из маггловских сказок. Она даже на ведьму не похожа, – скорее, на фею. Такие мысли Якоба немного задевают её, но он ведь не знает, как выглядят феи на самом деле. Экземпляр книги Ньюта о волшебных созданиях Тина увезла с собой во Францию. Но Куинни скоро покажет ему, ткнёт прямо в нос. Не то чтобы её раздражали их различия – слушать про чужие сказки было интересно. Но она, конечно, не фея. И даже не ведьма. А он не маггл. Они – просто влюблённые люди. Которые хотят быть вместе.

«Фею сделаю из зефира», – ветерком проносится в голове Якоба. Куинни не любит зефир. Она любит ягодные пироги, в особенности – штрудели.

Куинни устала. Она читает ему вслух волшебные сказки, потому что реальность намного красочнее того, что выдумали магглы. А пирожки в виде горбатой ведьмы и седобородого волшебника всё равно расходятся лучше печенья в виде нюхлеров. Такова правда.

Горькая, как лакрица.

Куинни читает сказки самой себе, перед сном, закрывая глаза, прячась под одеялом от стен – вдруг они могут слышать? А в сказке конец счастливый. Она повторяет про себя «Фонтан феи Фортуны», напоминая, что это – просто сказка. И дело не в волшебном источнике удачи. Дело в том, что в конце волшебница выходит за маггла – а, как известно, такого не бывает.

Тина очень любила эту сказку в детстве. Сейчас ей не до сказок вовсе.

— Он двигается, — восторженно бормочет Якоб, бросая взгляд на газету. Куинни тут же быстрым движением кладёт её на стол – напечатанный на первой странице Геллерт Гриндевальд корчится от этого. Куинни расправляет газету руками, словно кусок ткани, убирая складки. Бумага комкается, потому что бумага – не шелк.

Глупое сравнение, да?

Якоб думает о том, что давно должен был привыкнуть к таким фотографиям. Куинни его не осуждает. А лицо Гриндевальда, сверлящего своим пустым взглядом со страниц газеты, действительно не вызывало никаких приятных ощущений. Или аппетита.

Якоб берёт газету, пока Куинни не видит, и думает о том, что представлял самого жуткого волшебника иначе. Жаль, что Куинни мысли только слышит, и не может увидеть картин, возникающих в его голове. Он представлял Геллерта тем седовласым старцем?

Куинни смотрит на хлебобулочного волшебника из маггловских сказок и думает о том, что уж он-то не боится ни закона, ни огласки, ни любви – ничего. Его глазки из изюма смело смотрят в будущее. А будущее таково, что Куинни откусывает ему голову. Может, он действительно похож на Гриндевальда – хотя бы немного.

Куинни устала жить в мире запретов и рамок. Она не хочет выживать, закутываясь в пальто и пряча глаза от прохожих – она хочет жить. Она хочет встать посреди площади и крикнуть «Да, мой муж маггл, но он – лучший человек на свете, он творит самую настоящую магию без палочки или волшебной крови, и я хочу любить его, и я хочу жить с ним всю свою оставшуюся жизнь!». Но если что-то подобное, что-то настолько безумное произойдёт – ему тут же сотрут память, а её отправят под суд. Такова правда.

Горькая, как лакрица.

А Куинни хочет штруделя. Они не ели его уже две недели. Ужасно, правда?

Куинни хочет переехать. Куда-нибудь, где никто не найдёт. Где можно будет счастливо заключить брак. И предлагает эту идею в тот же день. Если Тина сбежала во Францию – то почему они не могут?

Она выскребает пудру из-под ногтей руками, а затем моет их тёплой водой, лишь бы только не думать об этом мягком отказе; о том, что это неразумно; о том, что они не могут так поступить. Слишком опасно. Слишком неправильно. Запрещено.

Никто ведь не добавляет лакрицу в штрудель. Никто вообще никуда её не добавляет. Лакрица – как и правда – отвратительна, не вяжется ни с чем.

Пекарню Якоб, конечно же, не оставит. Куинни тоже. Но им никак не разорваться – невозможно усидеть на двух стульях сразу. Он так хотел открыть булочную, чтобы вдруг бросить её? Куинни и самой не хотелось расставаться с этим пропитанным запахом тёплого хлеба местом. Но поступить иначе было нельзя. Всего лишь перебраться в другую страну – Англию, например. Они знают Ньюта – он им поможет. Это ведь не сложно. Тот же язык. То же министерство. Только немного другое. И чай по утрам.

А главное – счастливый брак. Возможен. Реален. Им с Якобом нужно только решиться. Она вот уже давно готова.

Она не может уснуть третью ночь подряд, думая о том, насколько это реально, насколько эта мечта близко. Надо только сделать шаг, не побояться. У Куинни, конечно, решимости было хоть отбавляй.

В зубах застряла косточка от изюма, и она пытается достать её языком – не выходит. А решение надо принимать как можно скорее. Иначе она сгорит, иначе она сгниёт изнутри от этого терзающего чувства, иначе пудра под ногтями превратится в плесень и поглотит её полностью.

В книжном полно народу – как всегда. Она быстро листает книги в поисках нужного заклятия – оно точно есть. Ей не хочется варить амортенцию, потому что ингредиентов там – слишком много, а ещё Якоб может заметить, что она что-то варит. Нет, заклинанием – надёжнее. Его она всегда может наложить заново.

Иногда у неё стучит в голове миллионом молоточков наперебой – что ты делаешь? Что ты делаешь?

Мысли у американцев приглушённые и тухлые, только некоторые стрекочут и заливаются соловьями. Но Куинни забывает о них, и погружается в звуки собственного голоса, шепчущего заклинание. Она пишет его на кусочек пергамента мелким почерком – чтобы всегда иметь с собой, чтобы всегда была возможность обновить чары.