Баам промолчал, лишь щёки порозовели не то от смущения, не то от возмущения, а не то из-за воды, кажущейся ему горячей. Даже поворачивается к нему, лишь ощущая ногу на своей груди.

— Агеро, не при слуге.

— Я прогоню его через пару вёдер, как только вода будет оставаться тёплой.

Баам задумчиво кивает, но всё равно перехватывает его лодыжку и возвращает её в воду.

— Тогда и спросите.

Баам выглядел уже намного лучше — сон в тепле и покое пошёл ему на пользу — но всё равно до ужаса уставшим.

Агеро планировал исправить и это.

Комментарий к Драгоценность

Это была очень долгая глава. Агеро лет 40 с лишним, разбаловался на роскоши, дорвался, так сказать (эх а кто бы из нас не хотел того же).

Когда-то давно мне очень зашёл образ Короля(тм) который ухаживает и балует, пытается избаловать роскошью своего замкнутого любовника, чтобы и сапоги всегда тёплые, и объятья у камина, и что угодно - лишь попроси. А тот не слишком проникался концепцией богатства, думая о более важных вещах, вроде выживания своей ходячей катастрофы в отдалённой перспективе, но всё равно наслаждался заботой. Это достаточно сильно повлияло на мои вкусы, и мне больших сил стоило возможную сцену у камина уместить лишь как напоминание, воплотив изначально задуманные сцены.

Но, разумеется, богатства богатствами, а Баам важнее. Сломает кресло? Ну, новое заказать не проблема. Накидка помялась? Да пусть хоть порвётся, тут Баам ластится!

Агеро становится пушистым сытым котярой. На пике своего величия.

Баам… его добросовестность это его бич. Но порой даже она даёт осечку.

Кстати, да, Баам был в условиях, где даже термобельё не спасало, и заметка о лопающихся сосудах из-за замерзшей крови и синяках это из-за опыта.

========== Дыхание ==========

Из талантливого юнца, выскочившего на роль настоятеля, за пару-тройку десятков лет Агеро превращается в полуседого, уставшего кардинала, который всё чаще просто ложится к нему на колени, пытаясь перетерпеть головную боль, что становилась лишь хуже с годами.

Гладя чужую голову у себя на коленях, Баам вспоминает, как смешно это всё начиналось. Небольшая проблема с Настоятелем, от которой Агеро тогда перепугался от отказывающих ног и холодного пота, сейчас не заставила бы его даже вздрогнуть.

Словно чувствуя эти мысли, Агеро поднимает ладонь, прислоняя к щеке. Баам наклоняет голову, прижимаясь в ответ.

— А ведь ты совсем не изменился.

Чужая ладонь огрубевшая, с выступающими венами и порой опухающими к дождю суставами.

Баам улыбается, пропуская чужие волосы сквозь пальцы. Настроение у него удивительно хорошее.

— После смерти возвращаешься к молодости. Если только специально не старишь облик. — Его тихий голос звучит жутковато даже для него самого.

Холодные с мороза руки, словно руки самой смерти, заставляют забыться, проходясь по вискам, затылку, играя с волосами. Успокаивая.

***

Зимой мысли о смерти приходили чаще. Зловещие скрипы не давали заснуть, бьющие в окна метели пробуждали первобытный страх — словно зверь бьётся, а не природа. Агеро просыпался с кошмарами и засыпал с мыслью о жизни, тоже медленно становившейся кошмаром. Тени в углах шевелились, чужие лица начинали мутнеть и расплываться, пальцы часто била нервная дрожь.

Агеро боится умирать.

И он умирает. От старости. От снедающих его тело болезней. От юнцов, так и норовящих встать на его место.

Он умирает.

Баам был рядом, но часто уходил в себя, улыбался своим мыслям. Агеро понимает, что впервые в жизни эта улыбка, это спокойное, нежное ожидание его пугает.

Нервы истрепались словно мочалка и даже ожидание посмертия не смогло уменьшить страха смерти.

Он спрашивает Баама, каково это — умирать.

— Когда меня убивали, мне было слишком больно, чтобы что-то запомнить, — пожимает тот плечами.

Чужой ответ совсем не успокаивает.

***

Он едет на коронацию нового короля.

Карету в дороге заносит снегом.

Агеро откидывается на подушки, нервно посмеиваясь. Поймав тёплый взгляд Баама он понимает, чем всё это закончится.

***

— Никакой коронации нет и в помине, я прав?

Возница, которого не пустили в тёплую карету, умер первым, не издавая больше ни звука.

— Извините, — слишком светло улыбаясь произносит Баам, — это был прямой приказ. Отправляющий письмо не знал, что коронацию планировали в начале следующего месяца, а не этого.

Агеро дрожащей рукой зарывается в волосы. Вокруг километры снежной пустоши. Лошади мертвы. Возница мертв. Он сам… скоро.

Смех вырывается против его воли, разрывая лёгкие изнутри. Баам не пытается заставить его замолчать, лишь на колени притягивает. Агеро замолкает сам, ощущая, как знакомо чужие пальцы перебирают его пряди, убирая их с лица.

Он не готов.

***

И никогда не будет.

Баам по своему опыту это знает.

Баам до последнего гладит голову на своих коленях, шепчет что-то. Да всё подряд шепчет. Шепчет, что от холода, — он слышал от других демонов, — почти не больно. Шепчет, что в Аду тепло, а в места со снегом заходить они не имеют права. Шепчет, что расскажет и покажет множество удивительных вещей в их следующую встречу.

Занавески на открытом окне не дают забиваться снегу, но впускают стужу, промораживающую до костей через все слои одежды. Бааму ничего, Баам перетерпит. Ему почти не холодно, так сильно бьётся сердце от предвкушения.

Но, несмотря на все его знания, в глубине души затаилась тревога, щедро приправленная болью. Смотреть на лицо, искажённое болью и страхом, такое родное лицо… Он целует холодеющие лоб и губы, пытаясь хоть так облегчить чужую участь.

Он шепчет:

— Я люблю вас, господин Кун.

Он шепчет:

— Я люблю тебя, Агеро.

Он шепчет:

— До следующей встречи пройдёт время, но я дождусь.

Его улыбка становится горькой, голос ещё тише:

— Пара месяцев перед целой вечностью… это не так много.

Агеро с сипом втягивает воздух и шевелит губами. Баам качает головой на чужие еле слышные слова, вопрос, что иной бы и не расслышал, и снова склоняется для поцелуя.

Холодные, дрожащие губы не теплее его собственных. Дыхание прерывистое, даётся с видимым трудом.

Баам прижимается крепче, не давая малейшей крупице воздуха ускользнуть от него.

Последние крупицы жизни тают, выходя с судорожным выдохом, и оседают у него на губах. Выпив последний вдох, он печально отстраняется и закрывает холодные, синие, словно разлом в леднике, глаза.

На языке горечь того, что он не успел. В голове парящая лёгкость того, что успеет.

Может успеть.

Должен успеть.

***

Ли Су слышал, что Баам наконец получил жалование, но догадался, почему именно, лишь когда увидел того своими глазами. Отстранённость друга, тихая улыбка и словно покинувшая его жизнь. Кажется, Баам не был таким уже… с тех пор как получил это задание.

И снова, как бывало после окончания задания, из него не вытянешь ни слова. Улыбается, кивает. Переживает что-то внутри себя, но поддерживает разговор, словно ничего не происходит. Отвратно поддерживает, стоит сказать.

— Поздравляю с зарплатой. Я слышал, под конец тебе пришлось по своим должникам даже ходить.

— Ага. — И снова задумывается, глядя в недопитый чай.

Ли Су вздыхает.

— Может подарок примешь?

Баам только сейчас поднимает взгляд и видит протянутую руку с небольшой коробочкой. Смущённо отводит взгляд и принимает, снова кивая:

— Спасибо. Ничего страшного, если я открою дома?

Немного оживлённый вопросом Ли Су машет рукой в сторону:

— Ничего-ничего. Что, берёшь отпуск перед следующим заданием?

Баам кивает, взгляд снова прилипает к повороту, за которым находился пункт восстановления. В очередной раз за вечер. Словно мёдом помазано.

— Ждёшь чего-то?

Баам лишь улыбается беззаботно-загадочно, выдавая странно приподнятое настроение. Ли Су, вздыхая, принимает это за ответ. Что бы там ни было на уме Баама, говорить об этот он явно не собирался.