Фирхан попятился. Теперь в его теле оказалось силы больше — он был готов сражаться, но только против кого-то слабее, чем он сам. Не против Роларэна. Наверное, на это ему никогда не хватило бы духу.

Шэрра вспомнила все те настановления Мастера, которые он шептал без конца на уроках. На эльфа — на Вечного, — надо было нападать скопом, всем одновременно, чтобы попытаться его победить. Надо было действовать так, как умеют люди. Что их толкало? Ненависть к эльфам? Но она теперь не верила, что страх одного человека мог породить целую Академию. Теперь, может быть, Шэрра окончательно осознала, что проблема была скорее в зависти, чем в желании человечества защитить собственную шкуру.

— Мы дождёмся его не здесь, — сказал Роларэн Шэрре. — Но дождёмся, если ты этого хочешь.

— Хочу, — кивнула она.

Фирхан не понимал, о чём шла речь. Он ушёл — даже скорее сбежал, не оборачиваясь, и ждал смеха в спину, но так и не услышал ни единого смешка. Он так и не понял, что произошло — наверное, потому, что видел в сказке только одну сплошную правду.

Жил-был король в мире, полном боли и страха. И умел превращать её в радость и надежду.

Но только разве людям это было нужно?

Год 120 правления Каены Первой

Тони не пришёл на следующий день. И через неделю их путешествия, замедлившегося значительно после встречи с Фирханом, — тоже. Но Шэрра знала, что он шёл за ними, искал её и отчаянно надеялся на что-то. Она не могла расшифровать, на что именно, это оказалось выше её сил — но разве это имело значение? Она просто ждала. Этого хватало.

Шэрра не могла объяснить нетерпения, с которым ожидала его прихода. Но теперь, когда постепенно отступала зима, чем дальше к весне, чем ближе к югу, когда первый снег начал таять у них под снегами, она поняла, что это случится совсем скоро. Люди выбираются на весну, как всякие черви и змеи из своих укромных местечек.

Они с Рэном всё больше молчали. Она избавилась от большинства вопросов ещё в первые дни — и засыпала, когда он обнимал её за плечи, прижимая к себе, ни разу больше с той ночи не поцеловав. Казалось, заставлял себя верить только в то, что всё можно вернуть только после смерти Каены. А значит, жить до этого он не мог.

И всё равно девушка не могла избавиться от впечатления, что он тянул время. Давал шанс кровавой королеве одуматься, вернуться к праведной жизни — тогда, может быть, он попытался бы как-то всё исправить иначе, без убийства.

Шэрре думалось, что эльфийка только ждала их, дабы доказать, что этого никогда не случится. И не могло — потому что слишком уж для этого она была злой, жестокой и болезненно-мучительной. Каена не отпускала. Каена и в любви-то не смогла ему простить, что уж говорить о том, чтобы в отсутствии избавиться от мыслей о нём?

А ещё — девушка так ни разу и не рискнула спросить, почему он не попытался сдаться. Каена для него не была любимой женщиной ни минуты, но любимой всё-таки была — в каком-то странном определении, которого оказалось слишком мало, чтобы Шэрра смогла понять до самого конца, до той глубины, которую требовал Роларэн.

— Я шла летом, — промолвила она, прерывая практически дневное молчание. — И не замечала, что здесь настолько теплее и настолько быстро отступает зима. Будто вот-вот найду свежие цветы.

— Эльфы когда-то давно умели растить прекрасные цветы, когда пели им песню, — вдруг сказал Роларэн.

— Ты тоже умел?

— Ведь я был Вечным. Когда я был совсем ещё ребёнком, я частенько это делал — напевал незатейливую мелодию, и сквозь землю пробивались росточки. Так можно было вырастить даже Златое Дерево — своё собственное, заставить войти в силу. Может быть, Златой Лес потому и стал умирать, что те, кто должен был ему петь, встретили свою смерть наедине с Тварями Туманными.

— А ты можешь меня научить?

— Дарить жизнь — нет. Мастерство учителя во мне сохранилось только относительно чужих смертей, — он протянул руку и дотронулся до ствола почти усохшего дерева, такого несчастного на фоне заснеженных, но в будущем ещё здоровых гигантов… Пальцы заскользили по неровностям на коре, и мужчина улыбнулся, чувствуя, как соки побежали под его руками. Он давно уже не пел растениям, давно потерял голос — и первые ноты песни показались хрипловатыми, неказистыми, неуверенными и до того фальшивыми, что любой ценитель, даже среди людей, закрыл бы уши.

Но он не остановился. Постепенно мягкий мужской голос набирал силу, обвивал сплошной волной деревья, заставляя это одно, уже покойное, становиться живее. Он посвящал ему какую-то старую грустную песню, которую Шэрре не позволялось перебивать — она и не собиралась, не посмела бы, наверное. Ей самой от этой песни всё больше и больше хотелось весны.

Она только сейчас заметила, как мало вокруг было снега. Роларэн смёл магией его остатки, устроился около дерева на влажной земле и продолжил напевать всё ту же бессменную мелодию.

Дерево ожило. А прямо напротив него сквозь снег пробивался маленький росток. Пусть сила не была направлена в грунт, казалось, цветок почувствовал сам — и распускал свои маленькие лепесточки, белым на белом красуясь перед Шэррой.

— Красиво, — прошептала девушка, опускаясь на колени рядом с цветком. — Но у меня бы такого никогда не получилось. Было бы, наверное, лучше, если б ты научил меня чему-то более полезному. Искусству убивать, например. Искусству выжить после Каены. Ведь ты хочешь, чтобы я выжила?

— Хочу, — согласно кивнул Роларэн. — Но этому тебя тоже трудно будет научить, если ты сама того не пожелаешь.

— Я уже желаю.

— В таком случае… — он так и не поднялся, но потянулся к своей палице. На руках мужчины были извечные перчатки — не хотелось вредить свои ладони, когда не следовало сражаться. Только иногда, когда они пересекали особенно тихие участки дороги, Роларэн зачем-то избавлялся от защиты и голой кожей касался к отвратительному ядовитому дереву. Сколько б Шэрра ни спрашивала, зачем ему это, он много раз повторял, что таково его единственное оружие — и больше ни единого слова. Девушке хотелось бы добраться, докопаться до правды, но она, наверное, для этого таилась слишком уж глубоко, чтобы вот так можно было протянуть руку и вытащить её на свободу.

Впрочем, девушка нынче уже и не задавалась такими вопросами. Они, пожалуй, и подавно потеряли собственную актуальность. Оставалось только спокойно ждать того мига, когда жизнь подскажет ей разгадку. Может быть, это случится совсем скоро, может, Шэрру ожидали ещё сотни лет молчания… Если она сможет те сотни лет прожить.

— Можно быть Вечным сколько угодно, но если ты не способен перенести яд чужой палицы, то ни на что не годен. Мне сначала казалось, что умирают именно от того, чем пропитано дерево, но со временем я осознал, что проблема на самом деле кроется в болевом шоке. От этого люди и гибнут так легко. Поэтому надо начинать здесь, в человеческом мире, где ты не можешь умереть — попробовать дотронуться, сначала осторожно, потом уже полной ладонью.

— А яды всегда одинаковой силы?

— Нет, — покачал головой Роларэн. — В последнее время у Каены повыдирали сердца из ещё живых деревьев уже давно мёртвых хозяев, но к ним касаются только через толстую ткань. Жжёт даже так — но всё равно меньше. Потому солдаты Каены, приступая к своему любимому, к пыткам, сначала запасаются перчатками попрочнее. Если же прижать к их обнажённой коже палицу, то они умрут в первую же секунду. Но я привык. Мне всё ещё больно, по рукам стекает кровь, но стоило только уяснить, что это не смертельно, как боль перестала иметь значение.

Шэрра чувствовала себя вновь на уроках Мастера. На тех самых занятиях, где он постепенно, методично выкладывал страшную, жуткую даже правду, в самых ярких красках расписывал, что будет происходить дальше, когда вроде бы продолжал пугать, а вроде бы отступал в сторону, позволяя спокойствию окутать с ног до головы. Она любила его уроки теперь, постфактум, когда понимала, кто именно их проводил. А будучи Рэ, сжившись с выдуманной шкурой выдуманного человека, ненавидела просто до боли и до ужаса.