— Двенадцать.

— И как тебя зовут?

— Фир, — представился он уличной кличкой. Худые плечи эльфа вздрогнули, и он мотнул головой. — Фирхан.

— Фирхан, — мужчина мягко улыбнулся. — Иди, Фирхан. Они уже близко. Иди и сделай всё, чтобы больше ни один маленький мальчик не переступил порог Златого леса. Поведай им, какие чудовища живут здесь… Все эльфы. Все эльфы — чудовища.

— Но ведь вы погибнете.

— Иди. Только развяжи мне руки напоследок.

Он склонился, пытаясь раскрутить страшные пута. Возился с ними до ужаса долго — пока наконец-то путы не поддались.

Эльфы-охотники уже были совсем близко, и за редкими деревьями можно было разглядеть их силуэты. Всё ближе и ближе — никуда от них не спрячешься и не укроешься. Фирхану хотелось забрать его с собой, помочь, но он знал, что ничего не получится.

Охотники зарядили свои луки — собирались пронзить его, наверное, насквозь. Чтобы ослушавшийся королеву пал здесь, на границе, за миг до собственной свободы.

— Не все эльфы плохие, — прошептал он, глядя на спину мужчины, только теперь понимая, что она вся покрыта шрамами. — Вы — хороший.

Он сделал ещё один шаг назад — и оказался на лугу, прижимая к груди мужскую рубашку, увидев только вспышку — и как эльф раскинул руки, приветствуя свою смерть.

Не все эльфы плохие.

Но последний из хороших только что пал от стрел своих братьев.

Год 117 правления Каены Первой

Солнце в последний раз коснулось золотого листика. Луч тоскливо пробежался по стволу сияющего дерева, обогнул несколько выжженных туманом пятен, а после растворился в густых чёрных клубах мрака, тянувшегося от столицы. Серные тучи окончательно затянули небо, обращая сумрак в ночь, и только тоскливо засияло златое дерево на границе почти потухшего леса. Оно ещё успело впитать в себя свет, которого хватит на несколько часов — может быть, как раз кто-то вернётся с работы. Может быть.

Что сегодня вновь будут жертвы, понятно и так. Вопрос всегда только один: сколько? Это раньше спрашивали ещё, как страшно они будут умирать. Теперь это неактуально. Умрут все, а от тумана, от ночи или от королевы — это уже неинтересно. Если Каена захочет, она достанет каждого.

На улицах было тихо. Сквозь чёрный туман никогда не прорываются громкие звуки, трупы находят уже потом, когда слабое солнце вновь будит Златой лес — границу эльфийского королевства. И для этой деревеньки хорошо, если их будет три или два. Но сегодня не стоит ждать милости. Вчера умер только один. Сегодня погибнет минимум четверо.

Если не больше.

Каждую Шестёрку жертв было больше, чем обычно. Шестёрка замыкала круг, Шестёрка была выходным днём, и говорили, что пять веков назад, когда Златой лес сиял своими листьями, когда Деревья можно было увидеть на каждой улице, эльфы выходили на площади в городах или в деревнях и плясали. Пели. Радовались ещё одному прожитому дню своего давно забытого бессмертия. Но всё закончилось. Они смертны. Они могут умирать. Они умирают — слишком часто для того, чтобы у кого-то была надежда дожить хотя бы до сорока или пятидесяти.

Это не началось пять сотен лет назад. Не тогда, когда чаша бессмертия была переполнена, когда начали сыпаться листья со Златых деревьев. Конечно, говорили, что именно в тот день начался обратный отсчёт, но каждый в стране знал, что это не так. Они ведь жили. Мирно, счастливо жили — сто веков или сто лет, это не имело значения. Среди них ещё рождались одарённые, ещё были те, кто выбирался в человеческий мир и пел прекрасные песни о красе Златого Леса.

Песни пели и сейчас.

Но Златого леса больше не было.

Всё началось не пятьсот — сто семнадцать лет назад. Она вступила на трон, будто так и должно быть, вышла замуж за их правителя. Она стала их королевой.

Она выпустила туман на свободу. Запретила магию. Закрыла границу. Отобрала у эльфов последнюю возможность быть счастливыми. Последний шанс вернуть себе бессмертие. Но даже те сто лет, что были отпущены им свыше, она не давала прожить.

Шестёрка теперь была трауром. Все, конечно же, молчали. Никто не знал, что за твари рыскают во тьме, почему одни умирают от разрыва сердца, а вторые наутро приходят домой. Почему часть трупов такие, словно это просто уснувший живой человек, а часть разорваны зверьми на мелкие кусочки, так, что их узнают только потом, пересчитав выживших.

Каждый просто пытался оказаться дома до того, как придёт туман. Там, за стенами, за плотно закрытыми дверьми, им не грозили тёмные клубы, что слоились по земле. Оставалась только королева.

Но лучше было умереть в тумане.

…Он приходил каждый раз всё раньше и раньше. Шэрра знала — приходит зима, и листья Златых деревьев сыплются на землю. Они не могут больше сиять. Темнеет раньше, чем они успевают возвращаться домой. Зимой всегда больше жертв. Зимой всегда страшнее.

Почему не вернуться раньше? Почему оставаться тут каждый раз, на улицах, если кошмары под покровом ночи и черноты крадутся за твоей спиной и пытаются дотянуться?

Шэрра не могла ответить. Ей было далеко — в ту часть деревни, в которой никогда не было ни единого Златого дерева. Там они выгорели самыми первыми, ещё до Каены. Самый бедный уголок — прежде местность, где эльфы под покровом гор выстраивали прекрасный дворец, но от него так и остались сплошные развалины.

Следовало признать: не у каждого была крыша над головой. Не у каждого был дом с каменными стенами и крепкими дверьми, дом, в котором можно было спрятаться.

У Шэрры оставалась хижина там, у замка. Но лучше быть растерзанной тварями, чем теми, кто населяет развалины.

Звери добрее эльфов. Им просто нужна добыча.

А эльфам мало убить. Им надо использовать, расколотить всё — и выбросить на съедение тварям. Разве не проще пойти к последним сразу же?

Тьма сгущалась всё быстрее, и Шэрра остановилась у Златого древа. Никто не отменял работу, даже по выходным. Ей надо было за что-то жить. Что-то есть. Она ещё пыталась бороться.

Она знала, что твари её не тронут. Но она не могла гарантировать, что к ней не посмеют подойти эльфы.

Но во тьме её нельзя было увидеть. Именно потому Шэрра ждала мрак. Ждала, чтобы уйти от ткача, у которого пряла, скалывала все пальцы и сеяла капельки крови на земле. Твари слышали её кровь. Твари шли за нею по пятам. Твари касались её, и при свете, вспыхивающем в окнах, она могла рассмотреть их очертания. Но твари никогда её не убивали, и она перестала их бояться ещё маленькой девочкой, когда была жива её мама.

Мама умела точно то же.

Пора было идти. Каждый раз, когда девушка почти решалась выскользнуть из светлого пятнышка, в голове появлялась дурацкая мысль: а вдруг на этот раз не сработает? Вдруг твари, которые приходят из столицы, окажутся страшнее, чем те, что вчера лизали ей руки своими тёплыми шершавыми языками? Они могут броситься на неё, разорвать в клочья — либо утащить к королеве, только учуяв волшебство. Ведь рано или поздно её магия окажется слабее. Рано или поздно она не сможет всё это скрыть, и тогда хоть ты плачь, хоть ты умоляй, ничего не поможет. Королева бессердечна. Королеве всё равно, что ты просто пытаешься быть счастливой. Королева разрушит всё, нитка за ниткой подбираясь к тебе, как паук к случайно увязшей в его паутине добыче. Будь то муха или мотылёк, ей всё равно. Она готова оторвать крылышки даже таким, как сама.

Шэрра в последний раз коснулась дерева. Хотелось взять хотя бы листик с собой, чтобы он согревал её и отпугивал врагов, вот только сияние чего-либо во мраке, единственное, что не поглотит чёрный туман, обязательно привлечёт постороннее внимание. Этого Шэрра боялась больше всего на свете, поэтому вынудила себя ступить во мрак.

Когда-то давно, шесть лет назад, так сделала мама. Она возвращалась домой — должна была вернуться, — и пропала. Шесть лет назад тринадцатилетняя Шэрра осталась одна в полуразрушенной хижине, стены которой сделаны из дерева, а дверь не способна защитить даже от человека, не то что от твари. Среди огромного пустыря, рядом с развалинами бывшего дворца, в углу, где нет ни одного Златого дерева, там, где до границы так далеко.