— … Но я бы отдал Польшу не даром. Понятно, что выжать из нашей мирной инициативы можно немало. Но не только. Нет. Обрубить нефтепроводы. Торговля с капиталистами через Венгрию, Чехию, через тех, кто нас не предаст. В конце концов, нам что, сложно по дну Балтики проложить нефтепровод? Или по дну Черного Моря? А этим — ни литра нефти, ни грамма газа. Конечно, капиталисты накачают Варшаву деньгами, распространят план Маршалла, и так далее. Но деньги у станка не стоят и поле не пашут. Полякам придется откуда-то брать работников, покупать нефть, газ. А мы не закупим у них ни яблока, ни машины, ни корабля. Пусть попробуют продать это хоть кому-то на западе!
— Но тогда они пустят к себе НАТО и поставят базы прямо на нашей границе. Это же очевидно!
Громыко кивнул:
— Пускай ставят. Американцы не поедут за океан защищать немцев и поляков. Особенно, если мы правильно отреагируем на первые провокации, а не будем жаться, как институтки. Американцы всегда и везде защищают исключительно свои интересы. Вспомните, когда турки резали критских греков — американцы не вмешались. А ведь Эйзенхауэру не то, что авианосец посылать не требовалось, хватило бы вызвать посла и покачать укоризнено пальчиком. Но нет! И Греция именно поэтому из НАТО вышла, кстати. Хотя и турки и греки тогда были партнерами по этому самому НАТО, которым нас все пугают. Я помню мир вообще без НАТО — ничего, как-то жили.
Полетели редкие неуверенные смешки.
— А польские коммунисты и сочувствующие?
— Если они не хотят брать оружие и выходить на баррикады… Вернее, они собираются выходить на баррикады против нас. Нет?
Андропов, передавший КГБ Федорчуку всего две недели назад, и еще ничего не забывший, кивнул:
— Именно так.
— Тогда какие же они коммунисты? Буржуазные подголоски.
Андропов не поднимал взгляд, и потому собравшиеся не понимали, ругать старого маразматика Громыко или хвалить сталинского гвардейца, сохранившего верность линии партии. Новый генсек спросил — тихо-тихо, но все разом заткнулись, и вопрос прозвучал вполне понятно:
— Через десять-пятнадцать лет они научатся жить без нас. Они закупят у США вооружение, сменят авиацию, танки…
Громыко сделал отстраняющий жест ладонями:
— Через десять-пятнадцать лет, может статься, на фронте вообще будут роботы. Если мы до того времени сами не рассыплемся…
Посреди полированного стола словно бы взорвалась граната! И старички и новички отшатнулись от Громыко, как от прокаженного. Тот же, не обращая внимания, продолжал:
— … Если мы до того времени сами не рассыплемся, все эти выкормыши Малой Антанты попросятся к нам обратно. Ведь закупят они все в кредит, а бывший рынок Совета Экономической Взаимопомощи для них закроется. На западе же конкуренция, там нужны не новые производители, а покупатели. Вон, развивающиеся страны Африки никто не держит, и что, сильно разбогатели? Поляки влезут в долги за буржуазную роскошь, а расплатиться не смогут. Протянув им руку помощи, благородно забыв старые обиды, мы получим хороший комплект НАТОвской техники, оплаченный бунтующими против нас же странами.
— Надо только продержаться эти десять-пятнадцать лет, — буркнул кто-то из молодых.
— Я не доживу, — Громыко улыбнулся, насколько смог, лучезарно. — А вот вас да, жалко.
И оскалился:
— Если вы уже настолько глупы, что не мыслите прожить без Польши, без немцев, без чехов и прочих там румын с болгарами. Те еще братушки: в обеих войнах против нас.
— Что нам Польша, — снова вздохнул кто-то незнакомый. — Вот без канадского зерна…
— Миша, ты же знатный комбайнер, нет? Где наше зерно? Мало накосил, сейчас назад вернем, Ставрополь город хлебный, Ташкенту не уступит.
Незнакомый стушевался.
— Афганистан тоже отпустим?
— Нет, Юрий Владимирович. Бедное население Афганистана в целом к нам лояльно. Мы им действительно строим школы и больницы, как ни крути. Но в отношении Афганистана необходимо прекратить лгать. Гробы не спрячешь. Необходимо четко и внятно, наплевав на секретность…
— Как это наплевать на секретность! — Устинов даже папку со стола сбросил, — Андреевич, ты что несешь?
— Так, Федорович. Уже каждая собака знает, а наши люди не знают. И они ищут информацию, хотя бы какую-то, где могут. А там их поджидают всякие “Радио Свобода”, издательство “Посев”, “Грани”. На копейку правды у них рубль брехни. И все, разагитированные ими люди больше не наши. Так вот, необходимо разъяснить, за что мы там ведем войну.
— Вы как-то… — Андропов тоже снял очки. — Резво взялись за реформы. А будто бы не младотюрок. Не похожи… — и тоже улыбнулся.
— В завоеваном городе некий старец вопросил Тамерлана: “Зачем ты убиваешь, разве ты питаешься кровью?” Тогда Железный Хромец опустился на землю, а в свое седло приказал подсадить старика и доложить ему, так сказать, обстановку. Выслушав десятников и сотников, мирный старик закричал: “Жги! Режь! Убивай! Во имя Аллаха!”
В наступившей тишине Громыко договорил:
— Так вот, я сидел в седле. Там, на его борту. И оттуда все по-другому. Новая точка зрения. Новый мир. Подлинным реликтом себя ощущаешь.
Захлопнул свою черную папку с золотым тиснением:
— Прошу Политбюро принять мою отставку.
Политбюро снова удивленно загудело, и снова разброд с шатаниями пресек Андропов:
— Отставку не принимаем. Хотя бы потому, что вы один из немногих советских граждан, побывавших, так сказать, в седле. Там, у него на борту.
* * *
На борту линейного крейсера японского Императорского Флота “Конго” встретились три кота.
Первый серый, полосатый, широкомордый, важный по-боцмански.
Второй черный, гибкий, непредсказуемое проклятье чердаков и подвалов, дважды зеленоглазый светофор.
Третий большой, золотистый, пушистый до того, что ушей не видать, с купированным по моде охвостьем; лежащий на металле полубака с прищуром петербургских львов.
— Ну ладно я-то, — потянулся первый. — Я все же корабельный кот. Мне как-то и по должности положено.
— Коты животные территориальные, — зашипел второй. — И эта палуба моя!
— Ну вы, блин, прямо как звери, — зевнул третий с заметным франтовством. Заметно было, что ему нравится так вот картинно лежать, зевать, моргать.
— Мы же, в каком-то смысле, коллеги. Давайте, что ли, жить дружно, — и опять зевнул.
— А то что? — нехорошо прищурился Корабельный. — Опять все переврешь и скажешь, что так и было? В Гомель свой вали.
— Ну зачем же так строго, — мурлыкнул Темный. — Есть же Хьюга там, Киришима, Хиэй. Не говоря уж о Тоне, Тикуме, Касиме. К Такао не суйся, ей капитан интересен, кот не интересен. Так ведь одних эсминцев… Эсминок, точнее — знаешь, сколько?
— Затискают, — Корабельный поежился, видимо, представив последствия. — Где, кстати, Шин-сан? Где Комиссар?
— Они хитрые, в кантай на бербазы заныкались.
— Ха! — рыжий оскалился. — Таффики всех и там отловят. Как начнут гладить в двадцать ладошек — не захочешь, и уплощишься. А Райзена кто-нибудь видел?
Коты переглянулись. Корабельный поежился:
— Он везде и нигде. Шредингер, епрст. Наполовину киборг, наполовину призрак.
— Почему киборг, ясно: Райзен всю жизнь к науке тянулся. А призрак-то чего?
— Текст не закончен, — фыркнул Корабельный, с намеком покосившись на Темного. Тот зашипел и перевел стрелки на рыжего:
— Ты с темы не съезжай. Закончен там, незакончен… — Темный оскалил клыки:
— С палубы “Конго” нафиг марш!
Рыжий мгновенно выпрямился, оказавшись втрое выше обоих. Уши его встали торчком, кисточки на них вытянулись по ветру. Правую лапу зверь выпрямил, словно Ленин, указующий путь в пельменную.
— Так ты рысь!
— Э, рысь-брысь, палуба моя. И нескребет!
— Кто тут орет ни свет, ни заря? — из-за носовой башни выступила высокая блондинка в платье лиловом, асимметричном, непрактично-длинном.
Зверь с герба повернул голову и промяукал заискивающим тоном:
