– Чей-та?!!– заорал убогий, выползая из-под рухнувшего на него тела.– Уйди, мать твою. Зашибу-ик!
Упавший на него человек, одетый в немецкое платье, никак не отреагировал, опрокинувшись на спину.
– Лях чтоль?– убогий потряс за ногу лежащего человека и тот застонал, подавая признаки жизни.
– Аль пьян?– нищий подполз поближе к лежащему и потряс его за плечо.
– Тута не можно так-то. Ноне враз приберут и в поруб сведут,– посочувствовал он находящемуся в беспамятстве и тот, открыв глаза, взглянул на него мутным взглядом.
– Ты кто?– прошептал человек, вполне членораздельно и убогий, обрадовавшись, что он трезв и жив, зачастил:
– Я-то? Я Пронька. Меня тут всяка собака знат. Сызмальства христарадничаю. А ты ктось?
– Где я?– проигнорировал человек его вопрос.
– В Нижнем, знамо дело. Ты, мил человек, не в падучей ли?
– Что за Нижний?– человек опять проигнорировал вопрос нищего.
– Вестимо какой. Новагород.
– А год здесь какой?– человек сел и удивленно огляделся по сторонам. Одет он был в коротенький кафтан из кожи черного цвета и порты темно-синего сукна. Был уже в возрасте и Проньке годился в отцы.
– Эвон как тебя, отец родной,– сокрушенно замотал головой лохматой и сроду не чесанной Пронька.– На дворе нонче год 7119-ый от сотворения Адама.
– А день какой?-Силиверстович совершенно пришел в себя и оглядывался по сторонам, пытаясь вспомнить сколько лет разницы между годом от сотворения прародителя и Рождеством Христовым.
– А сие мне неведомо. Кажись пятое августа. Матрена, какой день нонче?– Пронька повернулся к сидящей рядом с ним женщине неопределенного возраста, закутавшейся в лохмотья столь ветхие, что Силиверстович удивился, когда из этого вороха тряпок, проскрипел тоненький голосок.
– Седьмо нынче, дяденька.
– Ох, умна девка. Дай Бог тебе жениха боярина,– Пронька повернулся к Силиверстовичу.– Седьмо.
– Силиверстовичем меня зовут,– представился ему Силиверстович.– Давно я тут валяюсь?
– Дак тока что сверзился. Откуда взялси? Я мигнуть не поспел. Хрясь сверху. Еще и память отшибло видать. Откель, пади и не помнишь, прибыл-то в Нижний?– Пронька раскрыл рот от любопытства.
– Не помню. Здесь помню, а здесь нет,– Силиверстович похлопал себя ладонью по лбу и затылку.
– От ить. Тебе к князю надоть. Ох, уме-е-н. Чей-то да присоветует, коль ты не лазутчик от Вора Тушинского. А коль от него, то на кол посадит. Скор князь, но справедлив. Коль невинен окажешься опосля, то велит с кола снять и как полагается отпеть по христианскому обычаю. Так что за душу будь покоен, Силиверстыч. Упокоится как надоть.
– Спаси Христос,– перекрестился Силиверстович двумя перстами, вовремя вспомнив, что раскол еще Никонианский не случился на Руси и двуперстие никто не отменял.– Не лазутчик я. Из торговых. Купец, стало быть.
– Купе-е-е-ц? Ну, тады тебе прямой путь к князю. Откель может вспомнил ужо?
– Из Новгорода Великого кажись,– поскреб бороду Силиверстович, опять же радуясь, что в последнее время решил ее отпустить.
– Ты напряги голову. Потряси вот эдак. Что бы мутной быть перестала,– Пронька затряс опять лохматой головенкой, дурашливо улыбаясь.– Мне помогат. Сколь раз так-то было. Зашибут быват. И ни че. Потрясешь, погудит и опять светла. Все помню. Откель и ктось.-
Силиверстович принялся шарить по карманам куртки, проверяя их содержимое, и обрадовался, обнаружив под мышкой "Перун", а в карманах пачку Беломора и зажигалку. Кроме этого был еще и телефон с бумажником, но экран у телефона не светился, а в кошельке Силиверстовича купюры из века 21-го могли здесь заинтересовать разве что только, того же князя Нижегородского, если учинять сыск примется.
– Это чей-та?– Пронька был любознателен и наблюдателен.
– Это, брат ты мой во Христе, грамотки. В них прописано сколь товару и где взято,– отмахнулся от него Силиверстович, пряча бумажник обратно в карман куртки и застегивая ее на молнию.
– Чудно одет ты, купец Новгородский. Будто немец. Токма и оне как-то не так одежонку носют. Чудна,– Пронька почесал курносый веснушчатый нос и вдруг заблажил голосом нудным и высоким, мигом отвернувшись от Силиверстовича.
– Подайте Христа ради убо-о-о-о-г-о-му!– народ повалил с обедни и, у нищих началась рабочая пора.
– Я пойду, Пронь. Прощевай пока,– Силиверстович встал и окинул взглядом храм и сидящих на паперти десятка три нищих.
– Ты, Силиверстыч, заходи, коль на кол не посодют. Я завсегда при Иоанне Предтечи. Здеся живу. Вона в той хоромине,– Пронька перешел на нормальный голос, обернувшись к нему. И тут же обернулся опять, к проходящим мимо прихожанам.– Пода-а-а-а-айте убо-о-о-о-о-гому. Спаси Христос.
Федора Леонидовича киллер поймал в прицел на выходе из дома на набережной и ажиотажа он не произвел такого как Силиверстович, своей трагической кончиной, упав на спину, обратно за порог родного дома. Единственным свидетелем, кроме убийцы, оказалась бездомная кошка, поселившаяся в их парадном подъезде и прижившаяся здесь. Она уже знала всех жильцов и бросалась к ним навстречу, ожидая подачки. Вот и сейчас она спрыгнула с подоконника и, подбежав к упавшему Академику, тут же вздыбила шерсть на загривке, зашипела и отпрыгнула в сторону. А тело, с обезображенным пулевым отверстием лицом, полыхнуло так же как и у Собора Андрея Первозванного и исчезло, не оставив после себя даже кровавого пятна. Пуля вошла в глаз, а выстрел был произведен с предельного расстояния. На выходное отверстие энергии у нее не хватило.
Очнулся Федор Леонидович в совершеннейшей темноте и для начала протер глаза, соображая, где он и что с ним произошло только что. Протирание глаз видимости не добавило и Федор Леонидович начал шарить по карманам в поисках фонаря. Того самого – универсального, которым можно распугивать насекомых и вообще устройства очень многофункционального. В карманах его куртки оказалось очень много предметов, которые попали туда неведомо как к его искреннему удивлению. Зажигалка, например. Сроду Академик не курил, и как этот предмет оказался в его кармане, было для него загадкой. А вот фонарь, который вообще-то можно было носить пристегнутым к ремню, за неимением такового, сунутый во внутренний карман, не находился. Вздохнув, Федор Леонидович принялся щелкать зажигалкой, решив с ее помощью осмотреться. Но зажигалка оказалась дрянного качества и, выпуская пучки искр, огня выдавать не желала. Осерчав на пятидесятом щелчке, Федор Леонидович отшвырнул капризное изделие китайских умельцев во тьму и продолжил инвентаризацию своей одежды. Тщательно проверяя содержимое карманов. Место где он оказался, кроме мрака еще и воняло так, что дышать не хотелось и Федор Леонидович – человек, в общем-то, терпеливый и непритязательный к условиям существования, начал сначала отплевываться, а потом сунул нос под пуговицу рубашки, натянув ее чуть ли не на голову. Манипуляции эти, правда, мало помогли – вонь проползала через легкую ткань и запах то ли падали, то ли гниющих овощей, а может и то и другое в одном букете, заставили Академика принимать решения быстро и не особенно разборчивые. Не обнаружив в карманах фонаря, он принялся шарить рядом с собой, пытаясь на ощупь определиться, что за место ему повезло осчастливить своим посещением. Пальцы нащупывали мягкий грунт, который проминался от прикосновений и Федор Леонидович пополз на коленях, выставив руки перед собой. Метров пять таким образом он "прошел" не встречая препятствий, а потом уперся в стену. На ощупь так же мягкую – земляную. "Яма наверное",– подумал Академик, поднимаясь на ноги и при этом довольно чувствительно приложившись к неожиданно низкому потолку этой ямы. Из глаз полетели искры и Федор Леонидович шлепнулся на пятую точку, вскрикнув от новой боли. Что-то попало под эту точку при посадке, пребольно и настолько остро, что он, зашипев, помянул нечистого и потер ушибленное место. Натолкнувшись при этом на тот самый фонарь, оказавшийся в заднем кармане брюк. Именно он и нанес травму при падении. Помянув опять черта, но уже не столь гневно, а скорее уж для порядка и укоризны самому себе, Федор Леонидович, поспешно включил свет и огляделся. Яма, в которой он оказался, была не совсем ямой, а скорее уж туннелем откуда-то куда-то ведущим. Пожав плечами, Академик согнувшись, чтобы снова не зашибить голову о довольно низкие своды этого туннеля, двинулся в первую попавшуюся сторону, а именно в ту, которая оказалась перед ним. Вонь при этом усилилась а под ногами зачавкала грязь. Туннель явно шел под уклон, а через пару десятков метров идти стало и вовсе невозможно, так как жижа вонючая поднялась и ноги стали в ней увязать по щиколотку.
