— Хуйню несешь, рыжая. Как всегда, в общем. — Он спокойно сидел напротив, спокойно улыбался, ел свою картошку, слушал меня. Вёл себя нормально и спокойно, будто нет ничего необычного в том, что мы сейчас вот так вот сидим друг напротив друга, общаемся, будто нормально все. Раздражает. — У тебя не ПТСР, у тебя неплохое такое расстройство личности…

— А еще опухоль мозга, наркозависимость, два аборта, спицы в роге, перебитые связки…

— Два аборта?

— Блядь. — Начинаю нервно потирать виски, потому что сказала то, чего говорить конкретно Стужеву точно не должна была. — Сука. Никит, я не хочу об этом говорить. Правда. Не хочу.

— Когда? — Его взгляд был пустой, но вена на лбу пульсировала так, будто сейчас лопнет, а говорить дату — это добить его с концами. Нда. Дилемма. Ладно, посмотрим, что будет. Засунем еще разок руку в масть к медведю.

— Шесть лет назад. Март месяц. За месяц до начала контракта. Этот месяц мне дали на восстановление. Давай, скажи, какая я конченная. Ничего нового ты не скажешь.

Но он не говорит. Никита просто протягивает руку, накрывает мою ладонь и просто смотрит мне в глаза. Молча. Жутко.

— Я ничего говорить не буду, Ярослава. Но ёбнуть бы тебе хорошенько. Ты хотя бы с таблеток слезла?

— Две недели в коме. Конечно слезла. У меня там внутренние органы слегонца начали отказывать. Клим вообще говорил, что мне полгода осталось. Да даже после атомной войны останемся я и тараканы.

— Я не сомневаюсь. — Его голос звучит немного зло, но руку мою он не отпускает. Нда. Дела.

И смешно, и страшно.

Так мы и сидели: тихо, молча, в полупустой кафешке, слушая лишь шорох шагов официантов и стук дождя о стекло. Ситуация патовая.

— Давай в расход, Стужев. Я устала. — Но руку не убираю. Наслаждаюсь его теплом, потому что наконец-то чувствую. Наконец-то хоть какие-то ощущения. Я уже забыла, насколько это приятно.

— А я сегодня ночую у тебя, рыжая. — Его взгляд становится осмысленным, и он уже смотрит не на мои руки, а мне в глаза. И, прежде чем я успела спросить закономерное «с хуяли», Стужев улыбнулся так, что я даже возразить ничего не смогла на его последующие слова. — Потому что ты разбила стакан о голову моей бывшей, и сейчас она в моей квартире сидит и ждет, чтобы изъебать мне мозги на тему того, какая ты плохая. Такие вот дела.

Возразить, собственно, было нечего.

— Ну, собственно, как-то так. — Неловко сказала я, закидывая туфли под обувную полку и ногой отодвигая кроссовки с прохода.

— Сразу видно, что живешь одна, — усмехается Стужев, почесывая забравшегося ему на шею горностая. — И живешь не особо заморачиваясь.

— Ой, закрой рот. — Усмехнулась я, проходя на кухню. — Ты спишь в зале.

— Да без проблем. — Он в примирительном жесте поднимает руки вверх и улыбается мне все той же доброй улыбкой. Без жалости, что самое главное.

Но в ту ночь, не смотря ни на что, в комнату к Стужеву пришла я сама. И залезла к нему в кровать тоже сама.

А он был и не против.

========== 14. “Девочка, беги” ==========

— Блядота. — И она не знала, к кому обращалась: к себе, или к мирно и даже мило спящему на её подушке Стужеву. Он не изменился. Даже в сексе, чёрт возьми, он остался абсолютно тем же. Так же двигался, так же целовал. Это пугало. В какой-то мере.

Но больше Никиты, больше ночи, проведенной вместе, её пугала она сама.

Слезы, которые катились по её щекам и никак не хотели останавливаться, даже когда холодные капли, отдающие металлом и хлоркой, коснулись её кожи. Холод воды остужал голову, приводил мысли в порядок, раскладывал все по полочкам. Но он не вносил ясности в ситуацию: что её так напугало. Что заставило проснуться среди ночи в слезах и бежать.

Бежать сначала в ванну, потом в зал, где все-так же хранились неразобранные сумки. Хватать из гнезда спящего горностая и сбивая ноги в кровь босиком спускаться по холодной лестнице.

Все казалось таким смазанным и чужим, таким далеким и страшным. Сломанным и ненужным. Ошибкой.

И всё мылилось перед глазами ровно до тех пор, пока она не пересекла городскую черту, но в голове всё пульсировала мысль «девочка, беги», что заставляла Ярославу вжимать педаль газа в пол и не останавливаться. На полной скорости нестись прочь. Но прочь от чего, Яра не могла понять. Просто надо было бежать. Подальше от всего. Подальше от них: правильных, шаблонных. Идеальных деталек в большом пазле. Пазле, где ей не было места.

«Девочка, беги!»

Она опустошает все свои счета. Снимает все свои деньги и складывает красные пятитысячные купюры в рюкзак. Просто мечется от банкомата к банкомату, снимая возможный лимит, стремясь наследить как можно сильнее, запутать всех, спрятаться.

Найти свой камень и залезть под него. Чтобы никто не смог докопаться. Паника-паника-паника.

Бежать, прятаться.

Спасать себя.

«Девочка, беги!»

Беги как можно дальше, может, даже в другую страну, лишь бы подальше отсюда.

Подальше от брата, что за счет тебя пытается самореализовать свою моральную нищету.

Подальше от друзей, что ставят свои желания и счастье выше твоих.

Подальше от мужчин, что всю твою жизнь вытирали от тебя ноги.

«Девочка, беги!»

Беги и прячься.

Как можно дальше. Как можно тише. Заляг на дно и не высовывайся.

— У меня просто в голове не укладывается! — Орет Ящер, размахивая руками, словно мельница, стремясь заполнить пустоту собой. Хотя, скорее, наверное, в себе. — Как она могла?

— Ногами, — ехидно шепчет Клим Капитану, и мужчина лишь глумливо улыбается в густую бороду.

— Как она могла бросить все и сбежать? — Патетично орет парень, привлекая к себе внимание.

— Ногами, — теперь уже ехидничает Капитан, отпивая из чашки мятный зеленый чай. Не смотря на то, что прошел год, а Рыжая все равно хранила у себя его любимый чай. Это льстило.

— Да как она могла?

— Да ногами, Ящер, ты заебал! — Чашка со стуком опускается на столешницу, и все в комнате направляют внимание на мужчину, что за секунду вдруг заполнил собой все пространство. — Хули вы тут сидите, обвиняете её? Да, фляга у девахи свистанула. Но я ее понимаю! Что вы, блядь, сделали, чтобы она осталась, стесняюсь спросить? По вашим рассказам, лучше бы я ее в пустыне пристрелил, чем к вам сюда отправил, умники хуевы. Меньше бы мучилась. Все такие пиздодельные, у всех проблемы, которые она, кстати, решала. А у нее, блядь, будто не было проблем. Это ПТСР. Типичный. Удивлен еще, как она не передушила всех во сне прежде, чем свалить. И знаете, что? Посмотрев на вас всех, я бы без вопросов поддержал ее решение. Еще бы и подушку придержал. Где бы Рыжая сейчас не была, ей там явно лучше, чем было бы здесь. Девочка, беги.

— Девочка, беги. — Словно тост, повторяет за ним Клим и опускает и свою чашку с рюшами на стол. — Вот девочка и дала по съебам.

— Что еще за «девочка, беги»? — враждебно спрашивает сонный Ростислав, который бы с удовольствием вернулся бы в свою постель, а сидел бы на этом военном совете в четыре, мать их, утра. Но статус брата вынуждал его быть здесь. Сидеть в этой массе тестостерона и чувствовать себя на диво ущербным среди этих качков.

— Так всегда генерал наш генерал говорил, когда видел её. «девочка, беги» — это что-то вроде нашего девиза. Помнишь, Клим, как она однажды сутки бегала, чтобы сердце билось? Ебать я тогда проорался, — мужчина смотрит вдаль и улыбается в густую черную бороду, а мужчина слева, костлявый, словно та смерть, глумливо улыбался, обнажая клыки. — «Беги, девочка. Беги.» Да-а, Рыжая была тем еще кадром.

— А я не знал этого… — Задумчиво говорит Ящер, и в ответ слышит лишь смех. Злой, издевательский.

— А ты никогда не смотрел дальше своего охуительно длинного члена, братан.

— В общем, как бы то ни было, я рад, что Ярослава наконец-то сдвинулась с мертвой точки. — Подвел итоги Капитан, пряча в шкаф самодельную бумажную коробку с чаем в шкаф. Она помнила даже такую мелочь, как его нелюбовь к жестяным банкам. Чуткая девочка. Милая и добрая. И за какие заслуги ей весь этот пиздец? — А ты, патлатый, подними уже голову. Да, сбежала подружайка, но это не конец света. Найдешь себе новую. Ты в этом мастер. А девка пусть себя поищет, а то нихуя кроме армии и саморазрушения не знает. Вернется через пару лет. Нагуляется и вернется. А теперь - в расход.