Я смеялась так громко, как могла. До слез. До хрипа. До приступа.
От боли в легких спас вдох ингалятора. И это единственное, что было сегодня хорошо.
Минус Кирилл.
Минус шесть долгих лет моей жизни. Будто бы никогда их и не было.
Такое ощущение, будто комната резко уменьшилась до тех двух метров на полу, на которых я лежала. Мир за пределами этой комнаты просто пропал. А я продолжала лежать, смотреть в потолок и пытаться понять, что мне делать дальше.
Мыслей не было вообще. Никаких. Я была в тупике. В адском, чертовом тупике, на потолке которого висела петля.
Я сидела наедине с самой собой и вдруг пришла мысль, что суицид — не такая уж плохая тема. В эту секунду я понимала самоубийц, понимала их выбор, и почему они так поступили.
Я сама загнала себя в эту яму, но как из нее выбраться — я не понимала.
Саморазрушение. Ебанное саморазрушение.
Мне даже не было смысла работать — наемники и военные нормально так зарабатывают. Мои накопления сейчас, наверное, если не больше батиных, то что-то около того.
Уставший вздох выходит сам собой, но лежать смысла не было, хотелось свежего воздуха, немного алкоголя и просто танцевать. Поэтому, натянув свои штаны из кожи, в которых мне никогда не отказывали, и джинсу, я решила сгонять в клуб.
Хотя бы на пару часов стать не Романовой Ярославой, отбросом общества, калекой войны, а просто девочкой из клуба. Ненадолго. Хоть на чуть-чуть стать кому-то нужной. По-настоящему. Просто так. Только ради секса.
Но какого же было мое удивление, когда на баре, пока я спокойно попивала свой мартини и мило болтала с миленьким Славой, мне на глаза попалась… Как же, господь ее прости, зовут? Новая Стужевскаядеваха… Жанна? Да, именно Жанна. Которая сначала долго сверлила меня взглядом, переговариваясь с подружками, я уверена, если бы не карма, я бы уже сгорела от того, как она меня там проклинает, а потом, взяв свой полный стакан, направилась ко мне.
Что-то назревает? Что-то веселое? Да-а-а, что-то веселое!
Я прячу улыбку в стакане и смотрю Славе в глаза. Сегодня, маленький, я сначала развлекусь с ней, а потом уеду с тобой, сладкий мой.
И Жанночка, моя милая Жанночка, в своем прекрасном корсетике, полностью оправдала мои ожидания, когда, приблизившись, сделала вид, что запинается о свою ногу и броском выкидывает стакан в меня.
— Бабы, — улыбаюсь я, когда стакан пролетает между нашими лицами, чем жутко пугает Славочку, хватаю бокал и, не долго думая, просто опускаю его ей на голову.
Звон стекла я слышу даже через басы, а в глазах Славочки вижу испуг и свое лицо с рогами. Эх. Значит, не со Славочкой. Жаль. Он миленький.
Жанну, поливая меня всяческим дерьмом, утащили ее подружайки. Ну, хай бог вас всех простит. Я лишь улыбаюсь и заказываю очередной стопарик.
— Ты правда разбила стакан о голову моей девушки? — Я аж опешила, потому что такой диалог у меня уже сегодня был, и, если мне не изменяет память, сейчас начнутся предъявы.
— Она не представилась, — устало вздохнула я, останавливаясь и оборачиваясь к Стужеву лицом. — А я не обязана проявлять чудеса дедукции.
— Ты не меняешься, Ярослава. И я даже не знаю, пугает меня это или восхищает. — Я закатываю глаза. Ну ясно, прости, господи, сейчас начнется: «Ты не такая, дождись трамвая». — Пошли, посидим где-нибудь. Нам по двадцать четыре года, а мы с тобой ведем себя, как два дебила. Ты уже скоро год на гражданке, а мы с тобой ни разу нормально не поговорили.
— Ну конечно, — медленно, пытаясь собраться с мыслями, потому что этого Стужева я не знаю, проговорила я. Я знаю мальчишку Никиту, с которым встречалась в школе, но этого мужчину рядом с собой я не знаю абсолютно. — Я то таблетками обдалбываюсь, то с ума схожу, то сдохнуть пытаюсь, то аборты делаю. Все ни к спеху как-то.
— Все еще язвишь, когда нервничаешь? — Улыбается он, скосив взгляд на меня, пока мы шли к какой-нибудь круглосуточной кафешке. Чет как-то слишком он поменялся за этот день. Один день, а передо мной уже не пацан, а мужчина. И это, матерь божья, меня пугало до чертиков.
— Стужев, а ты че такой…
— Какой? — Он снова усмехается, и мне плохеет прям на глазах. Потому что улыбка его дергает меня. Задевает, блядь, на чем свет стоит. И мне тошно от этого. От самой себя, от ситуации, от него.
От того, что я все еще люблю его.
— Уебищный, — бурчу я под нос, но громче говорю, что он прекрасный собеседник, язвительно улыбаясь. Стужев копирует мою улыбку, но не язвит. Он действительно мне улыбается. Улыбается так, будто рад меня видеть. Я чего-то вообще нихерашеньки не понимаю, че происходит!
— Яр, — он улыбается, непреклонно накрывает мою трясущуюся руку своей. — Успокойся. Мы сколько с тобой уже знакомы, чтобы ты себя, словно целка на третьем аборте вела.
— Спасибо, что напомнил, очень уместно.
— Успокойся, женщина, я не пытаюсь тебя задеть. — Никита подбадривающе поглаживает меня по руке и уходит к стойке, заказывать нам еду.
А меня колотило из стороны в сторону, А глаза то и дело искали пятый угол, чтобы спрятаться. Закопаться в свою могилу, залезть в свой гроб и заколотить его к чертям, чтобы меня не видели.
Потому что на фоне этого, нового для меня Стужева, я была маленькой и ущербной. Побитой жизнью собакой, и мне это пиздец как не нравилось.
— Хватит ебалыжничать, Ярослава. — Передо мной поднос, полный еды, а напротив — довольный собой Никита с таким же подносом. — Расслабься. Будь собой. Ты прекрасна такая, какая ты есть. Улыбнись. Твоя улыбка прекрасна.
— Знаешь, что. — Я нервно передергиваю кольцо на пальце. Стужевствкое, мать его, кольцо. — У меня дикое чувство, что у меня снова шиза разыгралась, а я тут одна сижу и по тихой кукухой еду.
— Если я тебя ущипну, ты поверишь, что я настоящий? — Он улыбается той самой доброй улыбкой, в которую я влюбилась. С первого взгляда влюбилась, стоило только увидеть его в кабинете в свой первый школьный день.
— С моей прошлой шизой мы даже трахались. — Меня нервно передернуло — излишки службы — и я, встряхнувшись словно собака, прикрыла глаза, пытаясь успокоить внутренний тайфун. Боже, как же тяжко без таблеток. С ними бы сейчас сидела, улыбалась и от жизни кайфовала. Человеческие эмоции — это больно. Сложно и непривычно. Вдох-выдох. — У меня всё очень плохо, Никит. Грустно и депрессивно. Сдохну скоро. Надеюсь. — смешок выходит несколько нервным.
— Мне кажется, мелкая, не так у тебя все и плохо. Скорее сама себе мозги делаешь…
— Ты в психолога решил поиграть? — в рот летит картошка, а Стужев с детским умилением наблюдает за тем, как я ем.
— Не ёрничай, тебе не идет.
— А ты не умничай. Тебе тоже не идет.
— Стерва.
— Урод.
Обмен любезностями проходит на «отлично», и я, не выдержав его довольного взгляда, просто опускаю голову, утыкаясь в тарелку. Че ж так все плохо-то, а?
— Стужев, я на твоем фоне побитой собакой выгляжу, мне не нравится.
— Тебе нравится находиться среди отбросов, чтобы сиять там, как бриллиант в куче говна? Нравится быть лучшей среди худших?
— Среди отбросов проще, Никит. — Ухмылка выходит такая же больная и избитая. — И ты не имеешь права осуждать меня за это.
— Как ты себя чувствуешь? — Вопрос застает врасплох, потому что уже очень давно никто не спрашивал у меня, как я себя чувствую. Очень и очень давно. Даже Ростислав первым делом начал меня строить, указывать, что-то запрещать. Ни Ящер, ни Ваня, ни любой из тех, кто знал меня. Кто мог заметить, насколько у меня все плохо.
— Плохо. — Руки обессиленно опускаются на столешницу. Вместе с руками опускается стена бравады. — Сдохнуть хочется. Настолько сильно, что иногда с кровати подняться не могу. ПТСР — это тебе не шутки. Аля, наверное, уже рассказала тебе сказочку про разговоры с самой собой, нервные тики и прочее? Да конечно рассказала. Есть мысль, что она это сделала, стоило ей только выйти за порог моего дома. Да нормально все, Стужев, нормально. Сдохну скоро, и все будут счастливы. Я, по крайней мере, на это надеюсь.
