— Я не знаю. Но знаешь, умирать так страшно…

— Знаю. — Недолгая пауза. — Знаю. Но причины тебе жить не вижу.

— Я тоже. Но ты же сам знаешь, я не смогу сделать это с собой. Я слишком много пережила, слишком часто случайно и счастливо выживала, чтобы сейчас так тупо уйти из жизни.

— Ты бесполезна, Ярослава, — на этих словах из груди вырывается жалобный скулеж, и я прячу лицо в коленях, прикрывая щеки волосами. — Если на войне ты была неоценима: прекрасная, бесчувственная машина для убийств, без капли жалости и сочувствия! — В безучастном голосе чувствуются нотки восторга. — То здесь, в мире, который ты оградила от войны ценой жизни детей-смертников и твоих солдат, ты никому не нужна. Никому. Такие пустышки, как ты, никогда никому не нужны.

Согласно киваю своей шизе, полностью подтверждая ее слова.

Устала.

Господи-Боже, как же я устала!

Упираюсь руками в колени и рывком поднимаюсь. Настоебало мне сидеть и скулить. Настоебало быть слабой и никчемной. Надо выживать. Надо снова жить. Хватит пиздострадать!

Родная лестничная клетка встречает уже знакомыми и родными бабками, которые держатся за крашенные головы и на все лады причитают, как молодежь охуела в край, а из квартиры сверху доносятся уже надоевшие басы.

— Что, опять? — Устало спрашиваю я, открывая дверь квартиры. Удивительно, что замки все на месте. Неужто Кира приезжал?

— Да, Ярослава! Опять бесы окаянные разбушевались. Как только родители уезжают, так Денис вечеринку устраивает!

— Кот из дома, мыши в пляс! — негодующе ей поддакивает ей вторая женщина и смотрит на меня выжидающе, мол, «пойдешь разбираться или нет?»

— Сейчас схожу, поговорю.

Бабки радуются, а я проклинаю тот момент, когда вообще выбрала эту квартиру, польстившись на тихий спальный район.

Дверь в квартиру шкета уже новая, стальная, более массивная и безопасная.

Устало вздыхаю, закатывая глаза к потолку и достаю связку отмычек, чтобы уже через пару минут вырубать громкую музыку в пустой квартире.

— Таки здравствуйте! — говорю в пустоту помещения и недоуменно оглядываюсь. Не могли они свалить куда-то, не вырубив музыку.

И тут, уже на пути к выходу, в нос бросается знакомый запах обезболивающих таблеток. Я пробовала пить их раньше, но именно из-за запаха отказалась — слишком химического и едкого. Клим всегда чуял его за версту, как собака, и давал мне пиздюлей.

И правда — паренек нашелся в своей спальне, картинно раскинув руки и держа в одной пустую бутылочку из-под таблеток. Какая прелесть. Не учитывая того, что ресницы у «бессознательного» тела чуть подрагивали, а под кроватью валялись сами таблетки.

— Ох ты ж мой бедненький. — Картинно вздыхаю я и думаю, что делать дальше: демонстративно свалить домой или пойти искупать его в холодной воде. Есть варик получше — напоить его средством для рвоты, а потом закрепить каким-нибудь слабительным, чтоб неповадно было. — Сейчас, тётя Ярослава тебе поможет!

В аптечке нет ничего нужного, но если смешать вот этот порошочек, раздавить эти таблеточки и добавить этот сиропчик, эффект будет даже лучше, чем я хотела!

Больной с радостью выпил всю мою мешанину, млея под моей рукой, что поглаживала его черные, лезущие во все стороны волосы. Господи, прямо как у Стужева в семнадцать. Мне аж поплохело на минуту, но рука не дрогнула, как было раньше, когда я вспоминала о парне.

— В общем так, симулянт, — мышцы лица Дениса дрогнули и парень широко раскрыл свои синие глазищи. Еб его мать, и почему я раньше не замечала это пиздецки дикое сходство? — Через полчаса тебя должно прихватить — проблюешься, два дня с унитазом пообщаешься во всех направлениях и, может, тогда поймешь, что не стоит нарушать общественный покой.

— Что?.. — хотел было начать парень, но тут же схватился за лицо, прикрывая рот. О, понеслась! И парень понесся.

А я лишь радостно хмыкнула, напоследок покрепче хлопнув входной дверью.

Моя собственная квартирка поприветствовала меня тишиной, спокойствием и свистом чайника на кухне.

— Интересное кинцо тут намечается, — хмыкаю я, наблюдая всю мою старую компанию в маленькой кухоньке. Тут были и сидящие на диване Игнат с Эвелиной; Ваня, что метался вокруг стола, хмуря свои светлые брови; Ростислав, как всегда пышущий недовольством всего на свете; Аля, нервно наводящая всем чай; Клим, что лишь со всей стандартной гиеньей улыбкой осматривал всех вокруг, сидя на кухонной тумбе. И Стужев, которому места не хватило, и он своей тушей подпирал подоконник. Собственно, тему собрания мы и так знаем, но я просто не вижу смысла это обсуждать, поэтому сразу иду в атаку. Сразу бью. — А хули собрались? И че всех моих ебырей бывших не позвал, Вань? — обращаюсь я к бывшему другу, потому что уверена, что именно он решил собрать весь этот сучий совет.

— Ярослава, мы собрались по очень важному делу… — Начал Росс, как единственный, как он сам думает, способный на меня повлиять. Вот, кажется, и собрались все самые главные пролайферы защищать права зародыша внутри меня.

— Да что ты, ебанный рот, говоришь? Ты сначала со своими делами разберись, а потом уже в мои лезь. Разборщик хуев. У самого хуй на плече болтается, а он мне тут что-то заливать собрался. — Близнец, гневно сверкнув глазами, закрыл рот, как никто другой понимая, что говорить мне сейчас что-либо бесполезно. — Кто следующий?

— Ярослав…

— Ты, Алюсик, тоже сначала порядок в своей жизни наведи, потом я с радостью тебя выслушаю и пошлю туда же, куда и братца своего. Дальше.

— Ярик, — только было я собралась открыть рот, как Эвелина, поддерживаемая мужем, вытянула вперед ладонь, — ебало завали и меня послушай. Я полностью на твоей стороне. Когда получила сообщение с текстом «Рыжая собралась делать аборт, приходи отговаривать», я пришла чисто ради того, чтобы поддержать тебя, потому что прекрасно понимала, что они сейчас накинутся, как коршуны. И я стою полностью на твоей стороне. Какой бы выбор ты не сделала.

— Да как ты не понимаешь! — взорвался брат, бросая гневные взгляды на девушку, что одним своим видом давала понять, что слушать его даже не собирается. — Это же ребенок! Твоя кровь и плоть! Наша! Ребенок, блядь, Ярослава! Ты должна дать ему шанс!

— Угу, а мне шанс никто не хочет дать? — и рты все сразу прикрыли. — Шанс ребенку? Это не ребенок. Пока набор клеток. Это раз. Два — это мое тело, что хочу, то и делаю. Три — я уже лет десять как на таблетках. Сдохнуть должна со дня на день, а ребенок, если и родится живым, будет с таким набором отклонений, что не каждый врач в своей жизни не то, что видел, даже не слышал. А теперь вопрос, дорогие мои отговариватели, кто возьмет себе этого ребенка, когда я сдохну? Кто будет с ним носиться? Ты, Ростислав, который еще не нагулялся? Или ты, Вань, который дома не появляешься? Или Аля, которой только двадцать четыре и нет нихуя? Вы готовы бросить всё, бросить свою старую и крутую жизнь и сидеть с чужим ребенком? Любить его, одевать-обувать? Положить жизнь ради него? И не возненавидеть его через год, а через два вообще сдать куда-нибудь подальше, лишь бы больше не видеть? Готовы? По вашим вмиг опустившимся рожам, я вижу, что нет. Я не вижу смысла в этом собрании. Это не ваше тело, это не ваш ребенок, и решать, слава богу, не вам! Я все сказала. И распаляться на эту тему я больше не собираюсь. Собрание объявляю закрытым.

И я просто ухожу, оставляя когда-то самых близких мне людей продолжать дальше переругиваться между собой. Точнее как, орать на Клима и Эвелину, что они не имеют права так делать. Будто они все имеют право хоть на что-то в мою сторону!

Тоже мне, блядь, собрание корпуса мира.

— Хай бог вас всех простит, — тихо говорю я, выдыхая струйку сизого дыма в пустоту балкона. Тренькнул телефон, оповещая меня о сообщении.

«Ярослава Арсеньевна, в виду определенных обстоятельств вашу процедуру придется перенести на это же число следующего месяца. Приносим глубочайшие извинения. На ваше здоровье это никак не повлияет…»