— Рожать, блядь! — Раздраженно огрызнулась я, вырывая руки и опираясь ими о стену для равновесия. — Ты чё, орёшь что ли надо мной? Нахуя мне сейчас ребенок?

— Тебе третий десяток. Четверть столетия. Часики-то тикают.

— Клим, ты заебал стебаться! — психанула я, пальцами зачесывая отросшие волосы назад. Слишком длинные, первым делом надо будет отрезать их. — Что я буду делать? — Он иронически поднимает бровь, складывая руки на груди, всей своей позой говоря: «Ну давай, удиви меня!». — Аборт, ясен хуй.

— Ты понимаешь, что если сейчас сделаешь аборт, то больше не родишь?

— А нахуя плодить нищету? — Устало опускаюсь на кушетку, хлопая ладонями по коленям, оставляя на коже красный след. — Слыш, я чувствую боль, не все еще потеряно, а ты один хуй ничего не делаешь, метнись и оформи мне выписку отсюда, ну, как ты это умеешь. — Клим на мои слова только усмехается и выходит из палаты, картинно взмахнув полами своей мантии, на что я только закатываю глаза. — Долбоеб.

Тишина в квартире пугала и заставляла думать, чего я ну никак не хотела.

Залетела, блядь. Умница, Ярослава!

В стену летит какая-то статуэтка, разбиваясь на несколько больших кусков.

— Давай без гандонов, Яр! Почему бы и нет! Новые ощущения! — яростно передразнивала Быкова, отправляя в стену тарелку. Истерично смеюсь, потому что в настолько дерьмовой ситуации могла оказаться только я. И, как назло, кто-то дохуя умный обнес все, абсолютно все мои заначки с таблетками, так что у меня не было даже способа успокоиться. — Когда ж я уже сдохну? — Метательный нож летит в единственное кресло, прорезая острием кожаную обивку.

Мне настолько понравилось это зрелище, этот знакомый звук разрезаемой кожи, что я, улыбнувшись, достала со дня так и не разобранной сумки шесть новых комплектов.

— Ебать ты тут тусу устроила! — Удивляется Клим, сгружая на стол два бумажных пакета с эмблемой маркета, находившегося неподалеку и оглядывая бедлам вокруг. — Что тебе кресло-то сделало?

— Оно просто резалось круто! — нож по рукоять погружается в самый левый угол кресла. — Кстати, где мой телефон, и кто вообще вытащил меня?

— Ну, даже не знаю, кто больше спас тебя: твой злоебучий горностай или твой злоебучий бывший. — Удивленно приподнимаю левый уголок губы, выражая крайнюю степень недоумения, хватая со стола любимую шоколадную конфету с орехами. — Сначала скотина твоя бучу подняла, начиная орать неистово, а потом и бывший подключился. На самом деле, мне очень интересно, откуда у него ключи от хвоей хаты, но это именно он вытащил тебя с передозом. Зверье твое, кстати, у него. И я крайне удивлен тому, что он относится к нему хорошо. Я бы сказала, твой горностай любит твоего бывшего.

— Интересное кино, однако! — удивляюсь я, засовывая в рот еще одну конфету.

На душе было муторно и тяжело. Дышать было очень трудно, а грудную клетку разрывало от недостатка воздуха, от чего я рефлекторно схватилась за горло, как рыба хватая воздух губами.

— Так, ясненько, — нахмурился Клим, начиная шариться по ящикам. — Куда ж ты, собака сутула, засунула ингалятор. — И я, как могу, указываю ему на верхний угловой шкаф, где все это добро-богатство лежало в невероятных количествах. — Ебать дорого-богато!

Вдыхая кислород из ингалятора, придерживаемого стальной рукой парня, я всё думала, что Клим — самый интересный персонаж в моей жизни.

По характеру он был интереснее Стужева, Гордова, Ростислава и всех моих знакомых вместе взятых. То, сколько он матерится, мне даже и не снилось, хотя и я люблю посквернословить, но при этом парень будто мамка — всегда найдет, накормит, напоит, в чувство приведет.

Вот и сейчас он рядом, неодобрительно сверкает своими темными, почти черными глазами, но крепко держит ингалятор у моего рта, даже по спинке поглаживает для успокоения.

Но, стоит мне отдышаться, как удар ладони по спине выбивает воздух из легких.

— Гиена сутулая! — И все мысли о его доброте мигом испарятся. Добрый, как же! Сатана в беленькой рубашке-поло! Бес, как есть Бес! — Будешь созывать сучий совет?

— На кой, позволь спросить? — чуть хрипловато спросила я, все же втягивая из ингалятора сыворотку.

— Ну как, вы же, бабы, любите попиздеть, пообсуждать все между собой. Да и самой тебе было бы неплохо попиздеть с кем-нибудь. С бабой какой-нибудь ебливой. На телефон, звони. Созывай свою сучью армию.

Дрожащими руками беру свой телефон, сразу же отправляя сообщения на несколько номеров и откладывая его на комод в ожидании чуда.

— Ну че, жрать будешь, псина?

— Нет, — отмахиваюсь я, наблюдая за тем, как парень шарится по моим шкафам.

— А придется! — И наглая ухмылочка наползает на его лицо, давая мне понять, что, если сама не буду, то он затолкает еду мне прямо в глотку. А если понадобится — то и в желудок.

— Ты — зло. — Фыркаю я, отворачиваясь к окну в ожидании позднего обеда.

— Жри давай, — передо мной, отрывая от глубокого самобичевания, приземляется полная тарелка жаренной картошки с колбасой. Прямо как я люблю: с кучей соли, перца и других специй. — А потом у нас с тобой будет одна увлекательная прогулка.

— Куда? — Уплетая очень поздний ужин за обе щеки, удивленно спросила я, чем вызвала у парня только улыбку умиления.

— Пока ты хандрила там и хуйней страдала, твой телефон разрывался от звонков какого-то «босса-молокососа» и «маленькой папенькиной сучки». Ты связалась с коллекторами?

— Они мой легкий неофициальный заработок. На военную пенсию не долго ты проживешь.

— Окей, — он складывает локти на стол, а на переплетенные пальцы опускает свой острый подбородок, — так вот, пока ты ебланила, я пообщался с обоими. Ну и парочку заказов выполнил. Так, для себя. — Я только ухмыльнулась: кто бы сомневался, что прагматичный Клим упустит хоть какой-то заработок. — Так вот. Сейчас у них в загашнике лежит одно дельце. Я как увидел его, так сразу понял, что для нас с тобой. Выследить и убить. Ты как?

— Ты думаешь, я потяну? С моими-то проблемами?

— Господи, детка, брось! — он пренебрежительно машет руками, будто муху от своего лица отгоняет. — Единственное, что с тобой было — это небольшая опухоль мозга, которая тебе приходы и видения посылала. Сначала она твоими таблетками глушилась, потом ты перестала их принимать, и мы получили то, что получили. А в больнице у тебя, считай, отпуск был. Нехуй тут мозга ебать. Все мы в курсе твоего вечного пиздострадания и проблем. Ты думаешь, ты одна дохуя такая бедная и войной разбитая? Ты Дэна вспомни. У чувака ноги нахуй миной разорвало. А руки ему самому себе отрезать пришлось, потому что заражение где-то поймал. Сейчас лежит, одна голова да жопа. Вот ему в пору ныть, что жизнь его потаскала. Но ниче, не ноет же, живет со своей Лианкой на побережье где-то. Второго растят. А ты тут развела, блядь, ебаторию из нихуя. Заебала. Собирай шмот и на выход. Пойдем делать мою любимую работу.

— Хорошо, мама! — ядовито выдавила я, обиженно подрываясь из-за стола.

Я понимаю, что проблемы у меня не такие уж и глобальные. Что даже с ними жить можно. Но что я, пострадать о судьбе не могу? В конце концов, она у меня чуточку сложнее, чем у стандартных обывателей. И что, что есть люди, что живут хуже меня. Что ж мне теперь, всю жизнь улыбаться и цветами срать?

— Ярочка, — эта наглая рожа засунулась в мою спальню, где я очень зло зашнуровывала кроссовки для бега, — тебе напомнить, что делают с обиженными? По твоему скривившемуся личику вижу, что надо, так вот, блядь, обиженных, Ярочка, в жопу ебут, поэтому давай, блядь, реще шмот свой собирай и на выход.

Я не стала ничего говорить ему, просто понимая, что это забота. Злая, уставшая, но забота. Потому что если бы не это бесполезное мероприятие, я бы продолжала разрушать себя и мир вокруг. А так хоть делом займусь.

— Ладно, мамочка, выкладывай суть дела.

Тёмный узкий переулок, лицо Клима освещает только далекий фонарь, но даже этого тусклого света хватает для того, чтобы увидеть его довольную улыбку.