— Я против! — резко высказывается Кира, подскакивая на месте, вызывая в груди глухое раздражение.

О, я поняла, что это за момент. Момент, когда я перестала чувствовать. Таблетки сделали свое дело — я была страшно спокойна и ужасно хладнокровна. Считай, идеальный солдат.

С отточенными навыками, но без сожаления, страха смерти и всего прочего, что мешает быть хорошим убийцей.

— Прижмись к стулу, Ящер, — холодно осаживает его капитан, даже не взглянув в сторону парня, чем страшно взбесил его. — Ты пока не капитан и не можешь решать, что делать людям, находящимся в моем расположении. Капитан тут пока я, и я решаю, что делать моим людям, фирштейн?

Я не пыталась лезть в их перепалку, мы с Котом играли в ножички: моя рука с растопыренными пальцами лежала на столе, а он пытался не проткнуть мне ладонь.

Игра адреналиновая и забавная.

Была бы, если бы я чувствовала хоть что-то. А так я молча наблюдала, как лезвие ножа-бабочки молниеносно порхает между моими пальцами.

— Кот, блядь, ты чем там занимаешься?

— Ой…

Я отвлеклась всего на секунду, а когда вернула взгляд на руку, под ладонью уже растекалась лужа крови.

Никто тогда ничего толком не понял. Только опытный в таких делах Клим укоризненно качал головой, пока перебинтовывал мне ладонь.

— Сколько?

— Чрезмерно дохуя. — И я пытаюсь забрать свою ладонь, которую я уже давно не чувствовала.

— Мозги ебать будешь ёбырю своему, а мне лапшу на уши-то не вешай! — Клим дергает руку обратно, удобнее усаживаясь на кушетке в своей комнате. Я помню этот специфический запах лекарств, который всегда сопровождал парня. И до определенного момента я его чувствовала, а потом как обрубило. — Я таких нариков за версту чую. Давай, признавайся, сколько уже таблеток заглатываешь.

— Двенадцать. — Нехотя признаю я, благодарно кивая, когда он заканчивает с перевязкой. — Шесть того и шесть этого.

— И с каким интервалом повышаешь дозу?

— Раз в полгода. Или когда прошлая дозировка перестает действовать.

— У тебя осталось лет пять, не больше. Сейчас ты просто не чувствуешь боль, как отдельную грань чувствительности, дальше не будет вкуса, запаха, потом, возможно, слух и зрение. Нервы будут постепенно отказывать. А еще ты можешь начать откусывать себе язык при пережёвывании. И хочу сказать сразу: сдохнешь ты мучительно.

— Спасибо за поддержку! — хохотнула я, даже не обратив внимание на его слова: я и не планировала прожить так долго.

На моих губах печальная улыбка, потому что я понимаю, к чему эта хронология. Бывалые ребята, не раз бывавшие на грани жизни и смерти, рассказывали, что вся жизнь проносится перед глазами. И сейчас я видела свою жизнь. Те моменты, которые привели к нынешнему пиздецу.

И жаль, что я не сдохла тогда, в шесть. Это бы определенно облегчило бы жизнь всему вокруг.

Одно мое рождение — большая проблема.

========== 11. “Тебя всё равно уже не спасти” ==========

— Адреналин внутрисердечно.

Тук-тук.

— Норадреналин, быстро!

Тук-тук-тук.

— Разряд!

Тук.

— Еще один разряд!

Линия на экране прямая, как моя жизнь.

— Разряд на двести! Живи, сука, иначе твой отец мне голову оторвет.

На экране появляются ритмы моего сердца. Слабые, еле заметные сокращения, но врач, откладывая реанимационный набор, устало, но облегченно вздыхает, счастливый от того, что спас меня. Точнее, от того, что мой отец «оторвет ему голову».

Интересно, он здесь?

Интересно, а почему я в сознании. И это ли сознание?

Я думаю, значит, я живая.

Интересная выходит картина. Что случилось?

Сердце остановилось. А вот интересно, кто вызвал скорую?

Кто пустил их за все замки?

— Доктор, — слышу всхлипы. Где я? Я… потеряла сознание? Да. — С ней все будет в порядке? Я могу ее увидеть?

— К сожалению, нет. — Жестко отрезает врач. Я слышу шелест бумаги. Я почему-то уверена, что ему лет тридцать. Лет тридцать и у него очки. А еще мерзкий и скверный характер. Прямо в моем вкусе. — О посещениях больной выдал четкие, нотариально заверенные инструкции: никто, кроме ограниченного круга лиц. И вы, Василиса Фёдоровна, в этот список не входите. Вы адвокат, должны понимать, о чем я.

Если бы я могла пошевелиться, я бы рассмеялась в голос, потому что он мне определенно нравится. Мне кажется, мы подружимся.

— Я могу хотя бы узнать о ее состоянии? — Холодно спрашивает мать. Они явно в палате, потому что голоса ничем не приглушены, но, видимо, где-то в каком-то коридоре.

— Кома. Большего я сказать не могу.

— Пациент: Романова Ярослава Арсеньевна. Возраст — двадцать пять лет. Диагноз — передозировка лекарствами. При томографии была выявлена опухоль мозга, которую две недели назад успешно удалил Сергей Михайлович. Сейчас находится в коме по неизвестным причинам. Физически пациент здоров, но не просыпается. Причина не ясна.

— Отлично, Максим, шаг назад. — Снова этот голос. Я снова «упала»? — Сейчас я проверю капельницы и зрачки на реакцию, и мы пойдем дальше. — Шелест бумаг, шаги и ничего. Я знаю, что он проверят капельницы и иглы в венах, но ничего не чувствую. Интересное кино. — Такая молодая и красивая, а уже наркоманка. Ну, судя по записям, ты из конфликта на западе. Из-за таких, как ты, не началась война. Прям жалко, когда такие, как ты, умирают от депрессии и ПТСР. На вас всем плевать. — Мои веки поднимаются и глаза слепит яркий свет. — Ебучий случай, так ты что, в сознании? Эй, ты меня слышишь? — Слышу. Даже слишком хорошо. — Моргать можешь? — Моргаю. — Значит, нет. — Значит, не моргаю. Хуево. — Но в сознании. Неужто психологический паралич? Физически ты здорова. Тогда просто будем ждать, ничего не остается.

Веки закрываются, погружая меня в блаженную темноту, и я бы облегченно вздохнула, если бы могла, потому что глаза жгло нещадно.

— Ваше имя?

— Бесов Климент Евгеньевич. Я должен быть в списках доверенных лиц.

Я сидела на своей кушетке, пялясь в стену. Я не могла даже веками пошевелить. Не хотела даже. Было страшно лень делать что-либо, поэтому я позволяла открывать и закрывать себе глаза, закапывать в них раствор, чтобы промочить глаза, менять капельницы и прочее. Я отдыхала. Морально. Без Стужева, без брата и семьи, без всех. Мне было тихо и хорошо.

— Да, вы есть в списках. Вы може…

— Да-да, отлично. — Парень, не давая договорить врачу, просто отодвигает его в сторону, подходя к моей кровати и садясь напротив. — Дверь закрой. Желательно на ключ.

— Зачем? — интересуется мужчина, тем не менее действительно закрывая дверь.

— Сейчас буду мозги ей вправлять. — Он жутенько улыбается, придвигаясь поближе. — Что, Рыжая, доигралась? — щеку обжигает резкий удар. От неожиданности врач подпрыгивает и открывает рот в попытке возразить, но не успевает, второй удар опускается на мое лицо. — Давай, Змея, защищайся. Иначе я начну пинать тебя ногами. Ты же, вроде, не на таблетках уже, поэтому тебе будет больно. Ну, моргни хотя бы! — Третий удар приходится в нос, и я вижу следы крови на его кулаке. Неужто сломал, собака?

— Ты че делаешь, долбоеб? Нахуя ты ее избиваешь? Она беременна, ебанько! Ты ей сейчас такой стресс наносишь!

— Что?

Не знаю, кто из нас с Климом заорал громче, но слова доктора возымели свой эффект: мне почему-то захотелось зашевелиться.

— О, очнулась. Отлично. — Клим повернулся ко мне лицом, снова замахиваясь. Ушла в отмах, выкидывая вперед зажатую в кулак руку. Удар пришелся в Климову ладонь, выставленную перед его лицом. — Реакция есть. Ну чё, Змея, допрыгалась? Умудрилась, гиена сутулая, залететь от Ящера. Умница, дочка! — издевательски хохотнул он, проверяя капельницы. Доктор незаметно ретировался, оглушив меня новостью о беременности. Что, опять? — Что делать будешь?

— В смысле «что»? — Прохрипела я. Горло саднило от недостатка влаги, и я потянулась за стаканом на тумбочке. Наебнулась на пол, не удержав равновесия. — Заебись.

— Ебанько! — хохотнул блондин, подтягивая меня вверх за подмышки. Стоять на ногах было неудобно, непривычно. Кололо все тело, особенно онемевшие конечности. Господи, как же хуево без таблеток! — Так что ты будешь делать с ребенком?