Секунда, и улыбаться он резко перестает, а я останавливаюсь, ожидая слов брата.

— Ты сама не лучше. — Донеслось из-за спины.

— Что-что? — нарочито заинтересованно переспросила я, разворачиваясь к нему лицом.

— Ты сама ничем не лучше! — проорал во все горло. Обиженно, зло, ревностно. — Ты сама такая же! Что сделала ты, чтобы так говорить обо мне!

— Маленький Ростислав, чье самолюбие вечно подрывается обществом и поддерживается мамочкой, — елейно пропела я, намеренно давя на него, намеренно ударяя по всем болевым местам, — благодаря мне ты сейчас по ресторанам гоняешь, да девок трахаешь, а не на фронте время коротаешь. Благодаря тому, что я шесть лет отслужила, шесть лет работала на государство, как проклятая, ты сейчас живешь праздной жизнью. Только благодаря мне, маленький отброс. Кстати, спроси у мамы наше свидетельство о рождении, если тебе интересно, почему я тебя маленьким называю.

— Ты… — Он хватал ртом воздух, яростно сжимая кулаки, играя желваками, всем своим видом показывая свое разозленное состояние.

— Я, милый младший братик, я! Официант, — улыбнулась я девочке на обратном пути к Стужеву. — Подайте за тот столик самое дешевое и горькое пойло, какое у вас есть, запишите это на мой счет. Вот тебе, Ростислав, такая же цена, как и этому винцу. — Кивнула на бутылку и, глубоко вздохнув, направилась обратно к парню. — Давай уйдем отсюда? Здесь нечем дышать.

— Хорошо, — тут же согласился парень, кидая в книжку счета пару купюр, поднимаясь и помогая одеться мне.

Стоя под абсолютно чистым звездным небом, греясь в лучах стужевского тепла, я откровенно наслаждалась штилем в своей жизни.

Но я, так же легко, как опытный моряк чувствует приближающуюся грозу, чувствовала грядущие проблемы. Проблемы, которые, возможно, затянут меня с головой. Просто убьют.

— Ты мои розы, Стужев. — Сказала тихо, не отнимая головы от его плеча.

— В смысле любишь меня сильно? — по-доброму усмехнулся он, обнимая меня крепче. Господи-боже, как же хорошо!

— В смысле убьешь меня рано или поздно, — устало вздохнула, опуская руки.

Объятья окаменели, стискивая меня и будто запирая в клетку.

Зря, Стужев, зря. Если я захочу уйти, даже все замки мира меня не удержат.

Дверь моего подъезда неприятно скрипит, но этот скрип даже не замечается, потому мне было так хорошо, так удобно, пока он держит мою руку, так комфортно, когда он улыбается и лукаво сверкает своими глазами.

Поднимаемся по лестнице на мой этаж, смеемся, впервые мне так хорошо. Так светло и радостно на душе, что не верится!

— А помнишь наш последний четырнадцатый февраля? — спрашивает он, запрыгивая на лестничную площадку.

— О, — рассмеялась я, — конечно помню. А еще помню, как мы проснулись в клетке, а отец нас потом забирал. Это было весело! — я обгоняю его, запрыгивая на свой этаж, склоняясь к его лицу.

— Да, — протянул он, тоже заходя на площадку и вставая за моей спиной.

Тогда-то я и повернулась к своей двери, замечая под ней Стужева.

Что?

— А? — я указала на парня, поворачиваясь к, собственно, Стужеву, стоящему за моей спиной. — Что?

Снова на Стужева под дверью, который недоуменно смотрел на меня, пытаясь понять, что происходит.

— А-а-а, — протянула понятливо, видя его виноватую улыбку. — Шиза? — спросила я у парня. Тот радостно кивает и указывает на настоящего Стужева. — Я поняла тебя. Да, Никит, ты что-то хотел?

— Мне звонил Ростислав, рассказал о случившемся в ресторане. Его твое поведение насторожило. — Он поднялся на ноги, тихо ожидая, пока я открою дверь. Будто зверя дикого сторожил.

— С таблетками, наверное, переборщила, — пустяково махнула я рукой, пропуская его вслед за собой. — Ничего страшного. Не разувайся, ты же не собираешься задерживаться? — Приподняла бровь, наблюдая, как он снимает кроссовки.

— Ну, я думал, что ты проявишь хоть каплю гостеприимства. — Усмехнулся он, всовывая пятку обратно в обувь.

— Нет.

Стужев больше ничего не сказал, просто зло сверкнул глазами, громко захлопывая за собой дверь.

— Дома у себя так хлопать будешь. — Усмехнулась я, заваливаясь прямо на диван, который стоял прямо здесь, в прихожей.

Стужев приземлился рядом со мной.

— Я с таблетками переборщила? — спросила у него, не открывая глаз.

— Я-то откуда знаю? — Он обнимает меня, укладываясь на мой живот. — Я просто плод твоего воображения.

Самое страшное, что я чувствовала все его прикосновения. Каждой клеточкой, где он касался меня. Я ощущала его дыхание, пальцы на своих бедрах, губы на животе.

— Ты просто шиза. — Попыталась успокоиться, потому что истерика, она накатывала. Чувство комфорта рядом с ним незаметно сменилось на дикую тревогу.

Плохо, когда тебя обманывают окружающие; еще хуже, когда обманываешь сам себя; страшно, когда с тобой играет твое собственное сознание.

Собственно, Ярослава, ты дошла до той черты, когда назад дороги нет, а впереди — могила с твоим именем. Очень удобно.

========== 9. “Игры с разумом.” ==========

Я не могла уснуть целую ночь. Просто лежала на кровати, плевала в потолок и периодически ворочалась с бока на бок. И дело было вовсе не в том, что не хотелось. Не было инсомнии, не было никаких видимых факторов. Был Стужев.

Никита, который каждый раз оказывался перед моим лицом, вне зависимости от того, как я лежала. Оказывался перед лицом и улыбался. Нежно, с любовью оглаживал мое лицо, забирался руками под майку, а я не могла ему отказать. Просто. Не могла.

Как откажешь самой себе? Своему разуму? Как откажешь своим желаниям?

И лишь идя в туалет я просила его остаться в кухне. Он недоуменно приподнимал бровь и плечи, мол, «что я там не видел, да и я вообще твоя шиза, че стесняешься?»

Но только там, за закрытой дверью, я могла остаться одна. Да и то не факт, я уверена, он наблюдает. Смотрит, чтобы я ничего с собой не сделала.

А я пыталась. Господи-боже, я пыталась! Я пыталась спрыгнуть с окна, но он поймал поперек живота, втащил в комнату и наорал. Довел до слез. Потом долго извинялся, целовал, умолял простить. Я простила. Простила, но не забыла. И продолжала бояться. Я пыталась наглотаться таблеток, когда его не было дома, но он как-то оказывался рядом моментально, заставлял выблёвывать таблетки, поил марганцовкой, укладывал спать. А с утра снова орал.

И я даже не знаю, как это работает! По сути, я понимаю, что он — лишь моя шиза. Что его нет рядом. Но еда, которую он готовил, была вполне реальной, иначе за месяц затворничества, что я провела в своей квартире, я бы отъехала.

И единственным реальным существом рядом был горностай. Бедный Зефир, который по большей части спал, который был неимоверно стар и уже очень слаб.

И, господи-боже, я осознавала, что он следующий, что мой малыш, прошедший со мной огонь, воду и медные трубы следующий. Что следующим я потеряю его. И в эти моменты я сворачивалась вокруг спящего Зефира эмбрионом, подтягивала колени к подбородку, окутывая собой моего самого родного, тихо рыдала, чтоб не дай боже его не разбудить.

И такая тоска накатывала в эти моменты, что хоть в петлю лезь.

А потом в голову пришла гениальная мысль: просто свозить горностая к ветеринару!

В мае не грела даже Кирова толстовка, хотя странно, учитывая, что солнце слегка припекало, а толстовка утепленная. Но знобило все равно дико. И глаза болели, поэтому очки солнцезащитные были на пол-лица.

— Кирилл! — Аж вздрагиваю от знакомого имени, потому что. ну… я привыкла к нахождению Киры в своей квартире, — хотя давно его что-то не было видно. Ну или я просто не замечала, — что теперь любой Кирилл — мой. — Кирюш, подожди! — Меня хватают за руку, вытаскивая её из кармана и сдергивая капюшон. — Ой, извините! — пролепетало это маленькие нечто. — Я вас с парнем перепутала! У него такая же толстовка! –и она, растерянно улыбнувшись, бежит вперед, оставляя за собой шлейф из слишком сладких духов, легкого плаща и длинной черной косы, за которую я девчонку и ухватила, наматывая ее на кулак и дергая на себя.