— Ты о чем? — улыбаюсь я, прикуривая от его зажигалки, что парень оперативно мне протягивает, стоит сигарете лечь между моих губ. — Обо мне? Да, сегодняя необычайно прекрасна.

— Тут не поспоришь, — он бегло оглядывает короткий черный топ, лосины, кожанку и зализанные назад волосы, но возвращается все равно к глазам с длинными, острыми стрелками. — Только я сейчас о Валечке. Бедная девочка даже в школу не хотела сегодня идти. Только подружки заставили намотать сопельки на маленький кулачок и доказать тебе, что она тебя не боится.

— Слушай, Паш, мне вот всегда было интересно, а откуда ты дохуя всего знаешь? Всегда всё и обо всех. — Он лишь улыбается, но на вопрос не отвечает, более того, начинает болтать о какой-то отвлеченной фигне, давая понять, что от него я не добьюсь ничего дельного.

Паштет в моей жизни был одной из ключевых фигур. Человек, отношения с которым нельзя назвать ни хорошими, ни плохими, только вот с самого первого класса, в любой ситуации, когда мне было нужно, Паша оказывался за моей спиной, и делал всё, чтобы я оказывалась в выигрыше. Зачем это нужно ему ни Вика, ни уж тем более я понять не могли. Просто воспринимали как факт: Паша — человек, который вытащит меня из самой глубокой жопы, ничего не попросив в замен.

Помню даже, когда в шестнадцать, когда я напилась в свой самый первый раз, а значит была в неописуемое говнище, именно Паша забирал меня с той квартиры, на руках нес до такси и забрал к себе, прекрасно зная, каких пиздюлей я получу, если в таком виде появлюсь дома.

Его родители как раз были на несколько дней за городом, так что квартира была в его полном распоряжении. Полночи парень держал мне волосы, пока я безвольно свисала над унитазом, поил водой, чтобы промыть желудок, потому засунул в ванну, переодевал, а остаток ночи заботливо гладил по волосам и слушал мой пьяный и слезливый бред на тему Антона и того, какое я ничтожное дерьмо.

Дикий он человек, этот Громов.

— Никогда не понимала, как ты успеваешь прийти на урок за секунду до звонка. — Говорю я Вике, когда она, чуть запыхавшаяся, но все равно потрясающе выглядящая даже в своей полноте и родимых пятнах, падает на стул рядом со мной.

— Навык, детка. — Улыбается подруга, переплетая под партой наши пальцы. Повезло, что я правша, а она — левша. Даже на уроках мы держим такой контакт.

— Но зря ты, Михайловна, сто процентов, как всегда опоздает минут на десять.

— Ничего страшного, зато я вовремя. Блин, — девушка раздосадовано смотрит на испачканный в пыли рюкзак и умоляюще смотрит на меня: — Руди, принеси тряпку, ради святого всего!

Я лишь закатываю глаза, но поднимаюсь со своего места и направляюсь в конец класса, где все такие уборочные принадлежности и лежали.

Мой путь проходил мимо парты Антона и Вали, и, когда я подошла ближе, девушка начала специально невзначай так двигать небольшую стопку учебников к краю.

Когда я прохожу мимо, за моей спиной раздается адский грохот, но я не обращаю на него никакого внимания, я даже не вздрогнула. Я беру чистую тряпку и иду к Вике.

— Руди, — слышу голос Антона, когда сажусь рядом с подругой и передаю ей тряпку. Оборачиваюсь к своему солнцу с радостной улыбкой, но удержать её удается с трудом, потому что я вижу недовольство и даже презрение на его лице. — Ты не хочешь поднять учебники Вали? — Широко раскрыв глаза, недоуменно смотрю на него — с какого хера я должна поднимать учебники, которые она и скинула? А больше я ничего сделать не должна? — Слушай, Рудислав, мы не в первом классе, чтобы ты подобным образом задирала окружающих. Подними, пожалуйста, учебники и извинись. Прошу пока по-хорошему.

Я смотрю на него и ушам и глазам своим просто не верю. Верить не хочу. Мое солнце говорит мне подобное? Моя любовь упрекает меня в том, чего я не делала еще и извиниться просит? Кажется, я забыла, как дышать от испуга и злости.

Весь класс будто замер, наблюдая за тем, как меня сейчас буквально втаптывали в грязь. Вика молча и тяжело сжимала мою руку под партой. Поэтому мы всегда переплетаем пальцы — так мы в любую секунду могли понять настроение друг другу. И сейчас, даже без рук, я точно знала, что Вика сейчас встанет и разъебет всех.

Но тут мой взгляд цепляется за Валю. Эту принцессочку в сиреневом платьице с огромными каштановыми кудрями, которая обиженно опустила голову, прикрываясь волосами. Но я-то видела! Я-то видела эту злобную улыбку ребенка, у которого прошла шалость.

Пошла ва-банк?

Хорошо. Значит, я тоже иду ва-банк.

— Как скажешь, родной. — Мило улыбаюсь ему, поднимаясь с места, не смотря на Вику, которая не хотела меня отпускать.

Лишь по наглой ухмылочке Паши, который качался на стуле и, казалось, совсем не замечал того адского напряжения, из-за которого остальные пятнадцать человек будто языки проглотили, я понимала, что он знает правду и он на моей стороне. Не смотря на друга. Паша всегда на моей стороне. — Я с радостью это сделаю. — Я подхожу ближе, наклоняюсь за учебниками и, сдув упавшую на лицо прядь, улыбаюсь самой своей доброжелательной улыбкой. — Прости, Валюш, я не специально. — А потом учебники, три какие-то книги, я даже не всматривалась, летят над их головами прямо в окно. — А вот теперь специально. — И, угрожающе улыбнувшись девчонке, от чего она вся сжалась под моим взглядом, вернулась к Вике.

Ты решила бить по самому больному, маленькая сучка? Ну давай потягаемся в коварстве, мразь. На твоей стороне Антон и заведомо чистая репутация, а за моими плечами две главные мрази школы в лице Вики и Паши и одиннадцать лет проблем и препятствий в хорошую жизнь. Посмотрим, кто кого.

— Злобина, это уже ни в какие рамки! — Антон зол настолько, что подскакивает с места роняя стул на пол. — Ты понимаешь, что эти учебники денег стоят?

— Мое время и внимание тоже. — Безразлично бросаю через плечо, поворачиваясь к Вике. Знал бы ты, Антоша, как мне сложно быть такой мразью перед тобой и в твоих глазах.

— Ты ведешь себя как последняя мразь! — Бросает он последний камень в меня. И бьет этот камень куда надо. Конкретно и обстоятельно. Настолько, что я не могу удержать слез обиды.

— Единственный, кто ведет себя тут как мразь, Антох, так это ты. — Паша. Снова Паша. Приходит тогда, когда нужен, и делает все, что от него нужно. — Злобина, пошли покурим.

— Когда ты перестанешь ему позволять вытирать об себя ноги, Злобина? — Раздосадовано выдыхает парень, делая первую затяжку.

Я даже ответить не могу, я загибаюсь от душащих меня слез, и ничего с этим сделать не могу.

Эти блядские слезы обиды просто катятся из глаз, размазываю тушь и так старательно нарисованные стрелки.

— Злобина-Злобина, — тяжело вздыхает Паша, закидывая руку мне на плечо и утыкая меня носом в свою шею, пряча в своих объятьях. — Ты заметила, что последние годы ты только из-за Воинова и ревешь? Может, пора забыть и забить?

— Кого? — шмыгаю я носом даже не думая отстраняться. — Его? Её? Или, может быть, всю их родню? Ты только направление дай.

— Всегда обожал твой безудержный оптимизм, Злобина, — он прижал меня чуть крепче, а потом продолжил курить, рассуждая на тему мирового баланса добра и зла, об эстетике прекрасного и Вике, которая любила в детстве есть лепестки цветов, думая, что от этого пройдут её прекрасные родимые пятна.

— Паш, а может, ну его всё нахуй? — Спрашиваю, наконец отстраняясь и доставая из сумки сигареты. — Нахуй его, Валю эту ссаную, все эти проблемы с ними? Пусть делают, что хотят, а? Мне уже все равно. Правда. В этот раз, Паш, правда всё равно.

— Это первая твоя здравая мысль за… — он показательно задумался, чем вызвал мой искренний смех, услышав который, сам мимолетом улыбнулся. — … последние лет шесть.

— Издеваешься?

— Конечно, — он снова улыбается, выбивая из пачки новую сигарету. Как можно столько курить? — Че с работой там?

— Да нормально, — заправляю за ухо прядь волос, стесняясь обсуждать это даже с Пашей. — Дети нормальные. Персонал тоже неплохой.