Повинуясь желанию Брока, Баки наращивал темп, держал его крепко, прижав к кровати, и трахал, словно в последний раз. Почему-то именно сейчас, проснувшись утром, Баки остро, ещё острее, чем в первый раз, ощутил невозможную потребность в Броке. Понял, что без него он ничего не значит, без Брока он просто перестанет быть.

Он поднял голову, посмотрел на Брока, чувствуя, как из глаза катится одна-единственная предательская слезинка, выдавая его с головой.

— Люблю! — почти прокричал Брок, прижался к губам Баки в жадном собственническом поцелуе и выгнулся, выломился в спине, кончая, застонал протяжно.

Брок готов был умереть прямо сейчас, в этот самый яркий момент единения, кончиться, чтобы не было реальности, способной развесит их в стороны, оружия, способного убить. Брок так сильно любил Баки, что готов был разменять собственную жизнь на ещё сотню лет для Баки, лишь бы тот продолжил жить, и если не любить, то помнить своего супруга.

— Оладушки, — едва слышно прошептал Баки, целуя Брока. Он готов был целовать и целовать его, нежить, прижимать к себе, любить, только бы чувствовать рядом. Только бег времени не разлучил их. — Я тебя обожаю, но надо оладушки. А ещё к нам кто-то ломился. Не мешало бы выяснить, кто.

Баки не было неловко за эту слезинку, за эту секундную слабость, потому что это был Брок, а с ним можно было быть абсолютно любым. Главное — настоящим.

Брок раскинулся на постели морской звездой, не желая не то что вставать и куда-то идти, а даже прикрываться, да и кто что там не видел из его ребят. Стива — и того нечем удивлять было.

У двери снова послышалась суета, но замок в этот раз ломать не стали, а деликатно постучались.

— Надо что? — лениво спросил Брок, чуть повысив голос.

— Телефон под подушкой вчера забыл, — отозвался из-за двери Глазго.

— Позже! — лениво ответил Баки. — Тебе не звонил никто.

Скатившись с Брока, Баки устроился рядом, сладко улыбаясь, а потом рявкнул так, что любой за дверью бы услышал.

— Шарики мои забрали?

— Забрали, — со вздохом ответил Глазго, явно решивший прямо там под дверью этого «позже» и дожидаться.

— Во Таузиг обрадуется, — усмехнулся Брок, которому лень было даже глаза открывать. — Он терпеть розовое не может и шарики, а тут в его бункере такое великолепие.

— Полопает мои шарики — придушу, — улыбнулся Баки, представляя, как Таузиг ходит и лопает шары. — У нас на повестке дня Роллинз, но с ним пока Стив. Только Стив же не просечет, если что, и угробит нам ценного сотрудника.

— Да встаю я, встаю, — со стоном выдохнул Брок и честно попытался подняться, правда, не особо преуспел в этом деле. — Но я правда встаю.

— Лежи, — Баки легко поднялся, потянувшись всем телом, красивый, стройный, сильный, Баки знал, что хорош, и из-под прикрытых глаз смотрел, как Брок им любуется. — Я пойду, отдам телефон, приготовлю оладьи и позову тебя. Но сначала в душ. А то ты пометил меня, как только мог. Не покусал разве что.

— Ничего, у меня ещё будет время исправить это упущение, — оскалился Брок и всё-таки сел, закутался в плед на манер греческой тоги и махнув рукой, попросил: — Детка, пусти этого страдальца, не обижай ребёнка.

Да, Броку хотелось бы пометить супруга, всего, с ног до головы, чтобы все сразу знали, что Баки занят и, если что, за него любому голову открутят, но все планы сбивала бешеная регенерация модификанта, убирающая следы любых синяков за считанные минуты.

— Что, задумался о том, что твои метки сойдут к утру? — рассмеялся Баки, натягивая штаны и открывая дверь Глазго. — Но ведь важно, что они были, правда?

Тот ввалился в комнату, обшарил ее быстрым взглядом и, мучительно покраснев, допрыгал до раскладушки, сунул руку под подушку, нащупал телефон и под хохот Брока умчался обратно.

— Вроде взрослый мужик, — утирая слезы, прокомментировал Брок. — а засмущался от того, что папа с мамой «играли в комнате по-взрослому». И это военная элита?

— И это с учётом того, что сам замужем, — рассмеялся Баки. — Детский сад. Я жрать хочу, Цезарь недобитый, а готовить на толпу надо.

— Что поделать? — театрально вздохнул Брок. — Ты теперь родитель огромного семейства. Ещё и сиамского близнеца твоего к кухне допускать нельзя, а кормить надо. Мясо,скорее всего, у Майкла они вчера все подожрали.

Брок все же сполз с постели, пошатываясь добрел до шкафа и, скинув плед, завис в раздумьях.

— Утро.

Дверь распахнулась, пропуская в комнату Стива. Он на мгновенье смутился, наткнувшись взглядом на совершенно голого Брока.

— Ребята в магазин собрались, вам что-нибудь надо?

— Шоколадного молока и бананового мороженого, — не задумываясь, объявил Баки, — а ещё я хочу много жареного бекона. А ты к кухне не подходи, не смотри даже в ее сторону, понял? А ещё Брок готов жить вместе с тобой, так что купим дом. Большой дом, в котором я смогу тебя потерять. Брок, а ты что хочешь?

— Стебли сельдерея и зерновой хлеб, — ответил Брок, достал из шкафа первую попавшуюся футболку, понюхал ее и швырнул в сторону корзины для белья, притулившейся в углу. — И пусть вещи в прачечную закинут.

— Ага, передам, — кивнул Стив, ещё раз облизав Брока взглядом.

— Глаза закрой! — скомандовал Баки. — А ты… Я не буду спрашивать, что там между вами было, но что б больше… Сельдерей и зерновой хлеб? Брок?

— Стебли сельдерея, зерновой хлеб и прачечная, — повторил Брок, натягивая штаны, и обернулся, показал язык Стиву. — Вали уже, Роджерс, не нервируй детку мне.

Фыркнув, Стив вышел, притворил дверь, оставив их наедине.

— Брок, зачем тебе эта гадость? — Баки скривился. — Нет, зерновой хлеб я ещё понимаю, но сельдерей… Я многого не знаю о своем супруге…

— Во-первых, я люблю сельдерей, латук и фенхель, очень люблю; во-вторых, жопу помогает в тонусе держать; в-третьих, — Брок дёрнул Баки на себя, укусил за нижнюю губу, — в зажарку к мясу сельдерей самое то. И не ревнуй к Стиву. Всё, что между нами было, давно прошло.

— Сельдерей, латук и фенхель, — повторил Баки. — Я запомню. Значит, мороженое ты не будешь. Ладно.

Баки обнял Брока, прижал к себе, голову к живому плечу, погладил по волосам. Он понимал, что они разные, что на самом деле представления не имеют друг о друге, но всегда можно узнать друг друга.

— Что бы ни было в тебе странным для меня, а может быть даже не нравилось, я переживу, узнаю, что не нравится тебе и постараюсь тебя не раздражать. Обещаю. А ты гладь меня почаще по спине, мне очень нравится.

— Дурак ты, — вздохнул Брок, дёрнул Баки за волосы, заставляя запрокинуть голову назад, открыть шею, провёл носом от ключиц до кадыка и прикусил тонкую кожу под самым подбородком. — Давай без излишней жертвенности. Мы взрослые люди и сумеем договориться. Я люблю фенхель, ты банановое мороженое. Я за порядок, ты наоборот — свинтус ещё тот, но мы уживёмся, научимся взаимодействовать, найдём компромисс. Не нравится — открой рот и скажи! Понял меня?

Что-то такое Брок себе и представлял в их отношениях, слишком мало они знали друг друга… то есть совсем ничего не знали, кроме того, что лежало на самой поверхности. Не встречались, не пробовали жить вместе, не сталкивались лбами в быту, не ругались так, чтобы метать друг в друга тарелки. Не расходились, пожалев об этом через секунду. Что у них было? Всего пара дней?

Всего пара дней и свадьба, бурная ночь и шикарное утро, и тут обнаруживается всякое. Баки не любил ругаться, ему было проще промолчать, отвернуться, уйти. Нет, по мелочи он мог орать, кляня обидчика на чем свет стоит, но при серьезной ссоре он замыкался, и это “открой рот и скажи” могло быть просто невыполнимым.

— Я больше люблю фисташковое с миндалем и шоколадным топпингом, — вместо всего нужного сказал Баки, но, подумав, заглянул Броку в глаза. — Я не свинтус.

— Ты чудо, но, детка, не молчи, если что-то не так. Это глупо и может всё испортить.

Брок снова его поцеловал в кадык и только тогда отпустил.

— Ты вроде в душ хотел.