Глядя на побелевшего от горя, растерянного Александра, он увидел ту же боль, что сейчас отражалась в печальных глазах его сестры мужественно удерживаемыми слезами. Эти двое любят друг друга, любят сильно, по-настоящему. Что бы там ни было написано в том проклятом дневнике, Мишель поверил, наконец, что Александр ни за что не оставил бы его сестру у алтаря. Эту бы уверенность, да пораньше…

А теперь уже поздно… Неужели это жестокая судьба? Или всего лишь глупое стечение обстоятельств, оказавшееся фатальным? Два любящих сердца отныне разлучены навсегда… их ребёнок никогда не узнает своего настоящего отца… а князь Оболенский вынужден будет всю жизнь прикрывать позор рода Вяземских, дав ребёнку Адель свою фамилию.

Мишель с огорчением и чувством полного бессилия посмотрел вслед сестре, которая медленно и обречённо побрела к широкой мраморной лестнице, ведущей на второй этаж, в супружескую спальню, навстречу новой жизни … и первой брачной ночи.

***

Александра доставили на Фонтанку, когда день уже клонился к вечеру, его сразу же препроводили в какой-то тесный кабинет, в котором едва хватало места для стола, пары жёстких стульев и большого шкафа, плотно забитого пухлыми папками с бумагами. Через окно проникали остатки солнечного света, освещая седой слой пыли на мебели и паркете, словно кабинетом редко пользовались.

Присев на один из стульев, молодой граф остался ждать дежурного дознавателя. Ждать ему пришлось не менее часа, но это было и к лучшему — Александр хоть немного успел собраться с мыслями. Уходящий день был так перенасыщен тяжёлыми событиями, что графу казалось, будто он прибыл в Петербург неделю назад, а никак не вчера.

Когда первый шок немного отступил, молодой человек решил бороться с произволом властей всеми средствами. В конце концов, он не преступник, чтобы вот так беспардонно задерживать его и бездоказательно обвинять в чём-то, да, к тому же, подданный Британской короны. И, если негостеприимная Родина решила сломить его, как когда-то сломила графа Павла Бутурлина, ей придётся сильно постараться, ибо так просто он этого не допустит.

Не в первый раз за свою жизнь Александр попадал в ситуации, казавшиеся на первый взгляд безвыходными, но выход, так или иначе, всегда находился. Значит, справится и сейчас.

Через час в кабинет медленной поступью вошёл дородный, пожилой дознаватель. Он выглядел так, словно не спал несколько суток к ряду, бесконечно вздыхая и часто промокая белым платком вспотевшую лысину. Начался долгий и нудный опрос, состоящий из бессмысленных и периодически повторяющихся вопросов, весь смысл которых сводился к двум основным — каким образом сын бывшего графа Бутурлина превратился в английского графа Хантли, и с каким таким тайным умыслом он вернулся на Родину.

Когда Александр по пятому кругу принялся объяснять чиновнику, что все его бумаги подлинные и никаких неблагонадёжных помыслов он не имеет, его терпение внезапно лопнуло.

— Соблаговолите либо предъявить мне доказательства Ваших обвинений, сударь, либо верните мне мои бумаги и свободу! — с трудом сдерживаясь, заявил граф. — Я — иностранный подданный, и Вы попросту не имеете права держать меня здесь без веских оснований.

— Сожалею, милостивый государь, но основания у меня есть, — бесцветным голосом ответил следователь, в очередной раз промокая свою лысину. — Поступило сообщение, что Вы прибыли в Петербург по подложным документам, а это тяжкое преступление. Так что, я имею все основания не только задерживать Вас и задавать вопросы, но и посадить Вас под замок, если понадобится.

Сообщение! Александр уже не сомневался, от кого оно поступило. Тот самый караульный с подозрительно знакомым лицом, граф всё-таки вспомнил его. Он оказался тем самым дерзким жандармом, с которым сцепился юный Александр двенадцать лет назад, во время выселения семьи Бутурлиных из родного дома. Неудивительно, что этот мерзавец не забыл, что какой-то желторотый мальчишка разбил ему нос и выбил пару зубов!

— Так проверьте мои документы на подлинность, в конце концов! — вышел из себя граф. — Я уже битых два часа сижу здесь, повторяя одно и то же по двадцать раз!

— Завтра с утра Вашими бумагами займутся, — сухо ответил невозмутимый чиновник, на которого раздражительность задержанного не произвела ровным счётом никакого впечатления.

— То есть, мне придётся оставаться здесь до утра? — возмутился Александр, вскакивая со стула и угрожающе нависая над следователем.

— Не здесь, милостивый государь, а в жандармерии, в камере для предварительно задержанных, — спокойно уточнил тот. — Дежурный! — этот возглас уже относился к рядовому жандарму, стоявшему за дверью.

— Просто так я этого не оставлю, — гневно пообещал Александр, с презрением глядя на дознавателя. — Я непременно сообщу в своё посольство!

— Если Вам удастся завтра доказать подлинность своих бумаг, Вас немедленно отпустят, сударь, — а пока я всего лишь исполняю свой долг, так что прошу понять меня правильно, — проговорил чиновник давно заученную наизусть, дежурную фразу, даже не подняв глаз от лежавшего перед ним протокола допроса задержанного. — Извольте ознакомиться и поставить свою подпись.

Александр понял, что спорить с этим человеком решительно бесполезно, ибо он — мелкая сошка, от которой, к сожалению, ничего не зависит. Завтра его, должно быть, будут снова допрашивать, и вполне возможно, ему окажет честь сам граф Бенкендорф, удостоив личной аудиенции. Молча пробежав глазами по корявым строчкам, накарябанным чиновником, он поставил внизу свою размашистую подпись и вышел вслед за дежурным жандармом. Ему предстояла ночь в тюремной камере.

Да уж… лучшего места, чтобы подумать о том, как ему жить дальше, и не придумаешь!

***

Князю Оболенскому плохо спалось этой ночью. День свадьбы выдался тяжёлым во всех смыслах, особенно для его юной супруги.

Он видел, как Адель старалась выглядеть счастливой, как боялась, что кто-то посторонний заметит, что её сердечко давно разбито и эта свадьба — её последняя надежда избежать позора. А тут ещё и внезапное появление Бутурлина! Бедняжка… как она выдержала?

Однако, венчание, свадебный приём и бал, были не самым тяжким испытанием для четы новобрачных. Брачная ночь стала заключительным актом их спектакля, и этот акт тоже потребовал немалой доли терпения и выдержки. Князь хорошо знал о склонности прислуги к сплетням, а значит, никто не должен был догадаться, что первой брачной ночи, как таковой, не было, иначе, рано или поздно, этот слух покинет пределы особняка и об этом станет известно в обществе. Этого допустить князь никак не мог.

Они всё продумали заранее: Таня, горничная молодой княгини, подготовила свою госпожу и уложила в постель, куда потом явился Владимир Кириллович. Под кроватью горничная оставила маленький пузырёк со свежей куриной кровью, которой они должны будут капнуть на белоснежные простыни супружеского ложа, дабы ни у кого не осталось сомнений в целомудрии невесты.

Князя и самого немало смущала необходимость соблюсти все меры предосторожности в первую брачную ночь. Перед тем, как войти в спальню к новобрачной, он медлил, как мог, оставаясь в своём кабинете и медленно потягивая красное вино. Он тоже не мог сразу свыкнуться с мыслью, что снова стал женатым человеком. Она, эта девочка, которую он помнил ещё маленьким златокудрым ангелочком, которую качал на коленях, дарил ей игрушки на Рождество, теперь ждала его на супружеском ложе… Какая странная гримаса судьбы! Если он и думал когда-нибудь, что снова женится, то точно не представлял её своей женой!

Но… отказаться помочь этому невинному и наивному созданию, попавшему в беду по жестокому стечению обстоятельств, князь не мог. Владимир Кириллович вовсе не чувствовал, что приносит себя в жертву: напротив, его даже мучила совесть из-за того, что Адель теперь как бы попадает в его власть. Он — одинокий, отчаявшийся обрести семью, старик — получал юную жену и ребёнка, а она… лишь утешение в том, что её имя очищено от позора. Эта мысль удручала князя, и он мысленно поклялся себе сделать всё, чтобы Адель чаще улыбалась.