Но, несмотря на эти болезненные воспоминания, Александр был рад оказаться в родном городе. Даже воздух здесь был родным, легко узнаваемым, хоть и спустя много лет. Очень приятно было отовсюду слышать русскую речь: громкие выкрики уличных торговцев пирогами и баранками, разговоры прохожих на улицах и даже отборную ругань ямщиков.

Из караульной будки появился, наконец, поручик, сопровождаемый тем самым солдатом, которому чем-то не понравились бумаги Александра. Странно, но этот солдат, раздувшийся от важности, словно индюк, показался графу смутно знакомым. Где он мог его видеть прежде?

Молодой поручик ещё раз внимательно изучил бумаги Александра, задал пару дежурных вопросов и готов был уже отдать приказ пропустить карету иностранца, как вдруг караульный что-то шепнул на ухо своему начальнику. Поручик бегло взглянул на своего подчинённого и замешкался.

— Простите, господин граф, но я вынужден задержать Вас ещё на некоторое время, — учтиво сказал он.

— В чём дело? — недовольно осведомился Александр. — Я уже больше часа не могу попасть в город, и даже не знаю, по какой причине. Вы ко всем иностранцам так гостеприимны, поручик?

— Я приношу свои извинения, сэр, но это моя служба, я лишь исполняю свои обязанности. Вы не могли бы сказать, как долго намерены задержаться в столице? Или назвать имя лица, к которому прибыли?

— Разве я обязан отвечать на Ваши вопросы? — Александр всё больше терял самообладание.

— Боюсь, что да, сэр, — ответил поручик, в то время, как его подчинённый караульный не сводил с иностранца хмурого, подозрительного взгляда. — Если Вы прибыли к кому-либо конкретно, я просто запишу адрес, где Вас можно будет найти в дальнейшем, и пропущу Вас в город.

— Найти? — удивился Александр. — Для чего?

— Дело в том, что в последнее время проверка иностранных подданных, въезжающих в столицу, ужесточена высочайшим повелением, — объяснил поручик. — Вас могут вызвать в жандармерию в случае необходимости.

Александр чувствовал, что здесь есть какой-то подвох, но разбираться в ситуации сейчас у него не было ни малейшего желания, ибо он очень устал. Уже стемнело, с неба начал срываться снег с дождём, да и ветер усиливался. Всё, чего сейчас хотел молодой граф — оказаться в тёплой гостинице, принять горячую ванну, поужинать и лечь спать, а начни он сейчас спорить с поручиком, пожалуй, простоит здесь всю ночь.

Единственный адрес, который он помнил наизусть (кроме своего бывшего особняка), был адрес князя Оболенского, который Александр без колебания и назвал. Между прочим, он сказал офицеру правду (ну, почти), ибо завтра же намеревался нанести визит своему крестному отцу, дабы попросить у него совета и помощи. Насколько помнил Александр, князь Оболенский был также дружен и с Вяземским, а значит, мог оказать содействие его примирению с Адель.

Записав адрес, поручик приказал пропустить карету Александра, и молодой граф оказался, наконец, в городе своего детства. Уличные фонари рассеивали свой тусклый свет в темноте, выделяясь жёлтыми, покачивающимися пятнами, а потому рассмотреть что-либо было сложно, да и погода не способствовала этому. Александр приказал кучеру ехать в центр города и найти лучшую гостиницу. Наконец-то этот бесконечный день подошёл к концу! Усталость наваливалась с каждой минутой всё сильнее, вызывая непреодолимое желание выспаться на нормальной кровати, а не сидя в карете.

А тут ещё, помимо телесной усталости, добавилось чувство смутного беспокойства, которое не поддавалось логическому объяснению и не оставляло Александра до самой гостиницы. Ему всё казалось странно знакомым неприятное лицо караульного солдата. Где же он мог раньше встретить его?

***

Первая декада ноября подходила к концу и в Петербурге выпал, наконец, снег. Не тот мелкий снежок, что шёл вперемешку с дождём и часто таял уже к полудню, а самый настоящий снег — пушистый и глубокий, весело скрипящий под ногами прохожих, покрывающий мостовые и крыши огромными искрящимися шапками, делающий каждое дерево и захудалый кустик сказочно-красивыми. На улицах столицы вместо карет появились роскошные сани петербургской знати, а простые ребятишки, весело смеясь, бегали по мостовым и катали друг друга на самодельных санках. Прохожие на улицах сегодня улыбались просто так, приветливо здороваясь со знакомыми и радуясь погожему деньку. Подумать только, как может обычный ясный, морозный день и первый снег поднять настроение!

В особняке Вяземских спешно готовились к свадьбе, но настроение юной невесты было далеко от приятного предсвадебного волнения. Портной князя Оболенского не спал три ночи подряд, чтобы успеть сшить невесте своего барина самый красивый свадебный убор, а две его помощницы, не покладая рук, трудились над длинной белоснежной фатой.

Уже больше недели, как высший свет Петербурга не говорил ни о чём другом, как о подозрительно спешной помолвке и свадьбе князя Оболенского и княжны Вяземской. Дамы ахали от ужаса, поражаясь чёрствости отца несчастной девушки, которую выдавали за старика. Поговаривали, что сама Императрица сочувствовала Аделине, а цесаревич будто подробно расспрашивал молодого князя Михаила Вяземского, точно ли его сестра идёт под венец добровольно. Внимание, оказанное наследником юной княжне на балу в Зимнем дворце, не осталось незамеченным придворными, некоторые фрейлины уверяли, что Ольга Калиновская даже устроила цесаревичу сцену ревности.

Самой Аделине вся эта суматоха была уже не столь важна: главное, что она пережила этот бал при дворе и выстояла, когда Владимир Кириллович назвал её своей невестой. Скоро она станет честной замужней женщиной, и это главное, а слухи постепенно стихнут, как обещал ей жених. Жених… Как странно! Совсем не так Адель представляла себе будущего жениха, когда мечтала о дне своей свадьбы.

Будущий муж всегда представлялся ей прекрасным юношей — высоким, красивым, как древнегреческий бог, благородным и преданным ей всем сердцем. Что касается князя Оболенского, в его преданности семейству Вяземских Адель не сомневалась, а вот во всём остальном он вовсе не походил на того, о ком она мечтала. Наверное, в молодости князь и был бравым гусаром, красавцем и покорителем дамских сердец, но… сейчас ему уже исполнилось пятьдесят два года! Впрочем, их брак всё равно будет фиктивным, а значит, неважно, как выглядит её жених.

При мысли о том, что она должна была выйти за Александра, на глаза Адель немедленно наворачивались слёзы. Это он должен сейчас готовиться к свадьбе вместе с нею, должен надеть ей на палец обручальное кольцо. Он — отец её будущего ребёнка, тот, кого она любила…

Любила или любит до сих пор? Сможет ли она когда-нибудь забыть его?

На эту тему лучше было не раздумывать, ибо воспоминания о её короткой первой любви и горьком разочаровании грозили вызвать настоящий поток слёз. Адель изо всех сил старалась сдерживать желание разрыдаться при мысли об Александре. Она старательно внушала себе, что поступает правильно, что её репутация стоит той жертвы, на которую она идёт. Самое главное, ради чего она выходит замуж — это её малыш, на нём не должно быть клейма незаконнорожденного. Пусть он никогда не узнает своего настоящего отца, зато для света будет законным ребёнком, а не бастардом.

Чувство вины перед князем Оболенским тоже не давало покоя: девушка так и не могла спокойно глядеть на него, стыдясь своего морального падения в его глазах. Хотя князь и уверил свою смущённую невесту, что он будет только счастлив воспитать её ребёнка и дать ему свою фамилию, Адель всё равно было стыдно. Как она — девушка благородного происхождения — могла пасть так низко, что отдалась мужчине, не являвшемуся её женихом? Пусть в первый раз она и сделала это не по своей воле, но потом… она добровольно делила с ним ложе и даже зачала ребёнка! О, Господи, неужели все влюблённые девушки так легковерны, как она?