— Он умер почти мгновенно, — тихо сказал Александр Аделине, желая хоть немного успокоить её муки совести, ведь молодая вдова продолжала винить себя в преждевременной кончине немолодого супруга.

— Но перед смертью ему было невыносимо больно, и всё по моей вине, — горько возразила она, сглатывая слёзы.

— Вовсе не по твоей вине, дорогая, не стоит брать чужой грех на свою душу, — с мягким укором заметил Мишель.

— Мне вполне хватает и своих, — упрямо стояла на своём Адель, — и за смерть Владимира Кирилловича я несу такую же ответственность, как и тот… или та, кто непосредственно ускорил его конец. Вы же не знаете всего… я была к нему недостаточно внимательна, я должна была…

— Полно, Адель, твой брат прав — ты слишком строга к себе, — Александр подошёл к ней и нежно взял холодные ладошки в свои тёплые руки. — Но это пройдёт, я знаю по себе, просто сейчас ты пытаешься найти виноватых, и предпочитаешь винить себя. У меня было также, когда умер мой отец: я пытался взвалить вину на себя, думал, что недостаточно сделал для его спасения от болезни. Пойми, милая, Владимир Кириллович, видимо, давно страдал от болезни сердца, причём, он сам мог и не подозревать о её серьёзности, а тебя просто не хотел волновать попусту.

— Верно, мужчины часто поступают подобным образом, не желая признавать свой возраст и то, что пора заботиться о своём здоровье, — сказал Мишель, вставая рядом с сестрой и тем самым ненавязчиво, но всё же оттесняя их с Александром друг от друга. Ну, что всё-таки в голове у этих влюблённых? Говори с ними, не говори — всё без толку!

За окном уже светало и они втроём находились в голубой гостиной, где до сих пор благоухали букеты цветов, которые всего лишь сутки назад доставили в особняк ко дню рождения Адель.

Князь Михаил был зол на своего друга, и вполне обоснованно. Гостиная — это не опочивальня княгини, куда никто не мог войти без стука, двери в неё были открыты настежь, и слуги в любой момент могли увидеть неподобающее поведение своей молодой хозяйки. А ошалевший от любви граф, похоже, до сих пор не мог заставить себя вернуться в рамки приличий: он видел лишь Адель, её страдания, и жаждал облегчить их и защитить любимую от всех бед мира, тем самым подвергая опасности её репутацию.

Мишель уже жалел, что малодушно позволил своей сестре и Александру обниматься в её комнате. Князь прекрасно понимал, как тяжела запретная любовь, как любящим людям невыносимо жить, не имея права выразить свои чувства, потому и дал им возможность хотя бы недолго побыть в объятиях друг друга. Он напомнил влюблённым о своём присутствии лишь тогда, когда губы графа неосторожно коснулись губ его сестры. Не стоило ему позволять им заходить так далеко, поскольку Адель теперь то и дело вскидывала растерянные глаза на Александра, ища его поддержки, а граф не отходил от неё ни на шаг, словно верный страж. Это сближение между ними необходимо остановить, пока не заметили слуги или, не дай Бог, родственники. Скандал на похоронах — последнее, что было сейчас нужно их семьям.

Свои претензии и опасения Михаил высказал другу часом раньше, когда в комнату Адель поднялась Таня с большой кружкой горячего травяного отвара. Молодой вдове пора было привести себя в порядок и переодеться, ведь скоро в дом пожалует её отец, Ольга и другие родственники, друзья и знакомые. Мужчины решили спуститься в гостиную, чтобы дождаться её там, и Мишель пошёл в атаку, ещё спускаясь по широкой мраморной лестнице.

— Саша! Извини, что говорю тебе это напрямую, но… ты не должен проявлять свои чувства к моей сестре так открыто, — холодно заметил Михаил. — Я всё понимаю, помню, что вы оба пережили, но… подумай о её репутации. Молодая вдова легко может стать добычей сплетников, а я не желаю Аделине такой участи и не допущу скандала.

— И я тоже, можешь не сомневаться в этом, — печально вздохнул граф, виновато опуская глаза, — при посторонних я буду помнить о приличиях, обещаю, Мишель. Но отказать ей в утешении я не мог.

— Не забывай, что ты женат, друг мой, — напомнил князь, — и именно твою супругу мы подозреваем в причастности к смерти Владимира Кирилловича. То, что Адель овдовела ещё не значит, что она снова твоя… Кстати, ты уже подумал о том, каким образом будешь добиваться от жены правды?

— Подумал, — ответил Александр, сразу мрачнея. — Признаюсь тебе честно, Мишель, я давно начал подозревать, что Жаклин немного не в себе, ещё в Шотландии, но до последнего надеялся, что она всего лишь чересчур эмоциональна и ревнива, и не посмеет перейти границ дозволенного.

— Что значит — не в себе? — насторожился Михаил. — Ты и раньше замечал у неё какие-то признаки душевной болезни и ничего не сделал? Но… почему?

— А что я должен был сделать? Всё-таки, она — мать моей дочери! К тому же, она вовсе не производит впечатление душевнобольного человека, — попытался объяснить Алекс. — В том-то и проблема! Она рассуждает вполне здраво, выглядит и поступает, как разумный человек, но… она очень хитра и умеет виртуозно притворяться. Понимаешь, она слишком сильно зациклилась на своих чувствах ко мне и жаждет, чтобы я всегда принадлежал лишь ей одной.

— Но это естественно для горячо любящей женщины, — возразил князь. — Ольга ведёт себя также, к твоему сведению. Влюблённые всегда эгоистичны и ревнивы. С чего ты взял, что твоя жена не в себе?

— Она и раньше пыталась разными способами вернуть моё расположение, но её поведение не вызывало у меня никаких подозрений. Я знал, что она дико ревнует к Адель и ненавидит её, но не думал, что настолько, к тому же, тогда мы жили в Англии, и я не надеялся встретить Адель когда-нибудь снова. Ещё в день свадьбы я честно предупредил Жаклин, что не люблю её, что всегда буду любить другую… но она предпочитает игнорировать мои слова — словно не слышит. А с того дня, как мы вернулись в Россию, да ещё и породнились с вашим семейством, всё стало много хуже. Жаклин как с цепи сорвалась со своей ревностью: не так давно она устроила мне безобразную сцену, обвиняя в том, что я изменяю ей с Адель, вот тогда я и увидел её истинное лицо и оценил всю мощь ненависти, на которую она способна. Она выглядела, словно бешеная тигрица… или ядовитая змея. С её губ слетали такие оскорбления и угрозы, что у меня кровь стыла в жилах.

— Ты в своём уме, Сашка? — вдруг вышел из себя князь. — Бросить в лицо законной жене, что всегда будешь любить другую, это всё равно, что борзой скомандовать апорт! Тем более, когда жена так помешана на своей ревности, как Жаклин! Ты подумал о том, что тем самым подвергаешь Адель опасности?! Или тебе наплевать на неё, лишь бы две женщины сражались за твою любовь, теша твоё мужское самолюбие?!

— Я знаю, что поступил легкомысленно, недооценивая её злобу, но я никогда в жизни не желал, чтобы Адель стала жертвой мести Жаклин! Мне на всю жизнь хватило того, что она так подло разлучила нас! — яростно возразил Бутурлин. — Моя беда в том, что я плохо разбираюсь в женщинах, раз допустил связь с такой хитрой мерзавкой, как Жаклин. Но я лучше придушу её собственными руками, чем позволю, чтобы с головы Адель или Софи упал хоть один волос!

— И почему же ты ничего не сделал? — чуть сбавив тон, спросил Михаил. — Ты должен был как-то усмирить её, убедить в том, что между тобой и Адель нет никакого романа. Посадить под замок, в конце концов!

— После той ссоры я запер Жаклин в её комнате на несколько дней, чтобы ей дать время успокоиться, а самому пока всё обдумать, — ответил граф. — Тогда я не придумал ничего другого и пригрозил, что сошлю её в самое дальнее имение до конца дней. Она, как мне показалось, вняла моим угрозам и успокоилась, во всяком случае, стала вести себя почти безупречно.