КУПОВ. А мохос, это откуда?
СИНИЦЫН. Племя в Боливии.
ЖУРАВЛЕВ. Нет, нам ближе алеуты… Ты что, переспециализировался?.. Давно пора, тут хоть жизнью попахивает, не то что в твоих виршах…
СИНИЦЫН. Дикари… Только дикарю была присуща такая мифическая зависимость от женщины.
КУПОВ. А я все ломал голову, отчего это все религии так жестоки с женщиной…
СИНИЦЫН. От чрезмерного возвеличивания до чрезмерного принижения…
ЖУРАВЛЕВ. Ты вот что, лучше занимайся своей поэзией…
СИНИЦЫН. Благодарю.
ЗОТОВА (входя). Опять ругаетесь?.. Ну-ка, мальчики, помолчите.
КУПОВ. Все в сборе, начнем пьянку.
СИНИЦЫН. По поводу?
КУПОВ. У моей половины доклад.
ЗОТОВА. Славик, что с тобой? (Улыбаясь). Сегодня исполнилось два года нашей счастливой супружеской жизни.
КУПОВ. Дружно поднимем локти.
СИНИЦЫН. За нее… И за Верочку. (Целует Зотовой руку).
ЖУРАВЛЕВ (мрачно). За любовь.
Звонок.
КУПОВ. Нежданный гость…
ЗОТОВА (кричит). Иду! (Уходит и возвращается с Надей. Надя протягивает цветы, целует Зотову в щеку.)
НАДЯ. Вера, я желаю всего-всего…
ЗОТОВА (растроганно). Спасибо, Надюша. Спасибо. (Ставит цветы в вазу).
ЖУРАВЛЕВ. Луч света…
СИНИЦЫН. В том поле, где так много
Лягушек, каждый вечер
Плачет,
Вода все прибывает,
Хоть и нет дождя…
ЖУРАВЛЕВ (морщась). Помолчи, я же просил.
КУПОВ. Наденька, вы нас совсем забыли… Поцелуйте же и меня, я ведь тоже причастен к этому торжеству, в какой-то мере…
Надя целует его в щеку.
СИНИЦЫН. А ведь претендовать на поцелуй Надежды имею право только я…
ЖУРАВЛЕВ (в сторону). Глупцы.
КУПОВ (Журавлеву, вполголоса). Мне это надоело.
ЖУРАВЛЕВ. Хорошо, я выпью и уйду.
КУПОВ. Держи себя в руках… Верочка!
ЗОТОВА. Иду, иду. (Приносит еще один прибор). Так, мы пьем за любовь, Надюша.
НАДЯ. С удовольствием.
Все выпивают.
ЖУРАВЛЕВ. Как живете, Надя? Давно мы вас не видели.
НАДЯ (с улыбкой). Живу.
ЗОТОВА. О, вы не знаете. У нашей Надюши скоро защита диссертации.
КУПОВ. Еще один знакомый кандидат…
ЖУРАВЛЕВ (Наде). Мне надо уходить, а так хотелось поговорить с вами…
СИНИЦЫН (Наде). Бойтесь его…
ЖУРАВЛЕВ. Перестань. Честное слово, мне надоело твое шутовство.
ЗОТОВА. Нет, сначала я с ней поговорю. Мы так давно не виделись… Идемте, Надюша.
Отходят.
ЗОТОВА. Вы все еще его любите?
НАДЯ. Не знаю. Мы столько уже не видели друг друга. Он дома?
ЗОТОВА. Уехал. Вчера. У меня есть ключ.
НАДЯ. Все так же один?
ЗОТОВА. Мне кажется, он очень тоскует о тебе… И ключ вот оставил…
НАДЯ. Наверное, уже поздно… Да и не могу я так. Мне хотелось бы увидеть его…
КУПОВ (кричит). Ну довольно секретничать!
ЗОТОВА. Идем, идем. (Наде). И все-таки мне кажется, что он ждет тебя, Наденька, ждет…
Возвращаются к столу.
СИНИЦЫН. Надя, а какая у вас тема?
НАДЯ. О, это нечто неудобоваримое, название вам ничего не скажет.
СИНИЦЫН. И все-таки?
ЖУРАВЛЕВ (выпивая водки). Не будь так назойлив.
КУПОВ. Жорж, остановись.
ЖУРАВЛЕВ. Ты же знаешь, от твоих мензурок я не опьянею.
КУПОВ (Наде). Вместо него извинюсь я. У Жоржа неприятности.
НАДЯ. Я знаю.
ЖУРАВЛЕВ. Все все знают. Все обо всех знают, какая-то массовая телепатия, психоз, театр, в котором всем розданы приличные роли, только я ползаю по помосткам и цепляю всех за ноги… И никак не пройти, обязательно надо или пожалеть, или плюнуть в этого ползающего… Как мы любим ворошить чужое дерьмо, как мы возбуждаемся от запаха чужих подмышек…
КУПОВ. Это уж слишком.
СИНИЦЫН. Он пьян, оставьте.
КУПОВ (отбирая у Журавлева бутылку). Довольно.
ЖУРАВЛЕВ. На посошок… Есть хороший русский обычай… Или ты забыл, кто ты, какая кровь в тебе течет… Да есть ли она в тебе, новом виде хомо сапиенс, холоднокровных…
КУПОВ (зло). Хватит, не забывайся.
СИНИЦЫН (решительно). Да, он не в себе. Это слишком.
Журавлев смотрит на них и вдруг начинает хохотать. Купов и Синицын медленно идут к нему, Зотова удивленно глядит, подняв руки к груди. Вот-вот они схватят Журавлева и тут между ними встает Надя.
НАДЯ. Георгий?.. Вы идете домой? Проводите меня, нам ведь по пути…
ЖУРАВЛЕВ (пьяно). Вас?.. Вас… и только вас, и больше никого, ни за что. (Покачиваясь выходит).
НАДЯ. До свидания.
ЗОТОВА. Наденька, вы, пожалуйста, доведите его, он совсем пьян.
НАДЯ. Хорошо…
Выходит.
Синицын и Купов, не глядя друг на друга садятся за стол. Чокаются, молча выпивают.
Зотова, сидя на диване, наблюдает за ними.
Картина вторая
Осенняя улица. Дождь. Журавлев и Надя.
ЖУРАВЛЕВ (устало). Дождь… Он все смоет… Если забыть о возможной радиации – прекрасный дождь. В детстве я не думал об этом, а теперь думаю. Гуляю по траве – думаю о колючках и ядовитых растениях, под дождем – о радиоактивности, от солнца прячусь в тень, думая о солнечном ударе, протуберанцах, еще черт знает о чем… Целуя женщину – думаю об измене… Страшно жить, Надя.
НАДЯ. Она вернется.
ЖУРАВЛЕВ. Она? Эта доморощенная актриса?.. Никогда. Она знает, что я убью ее, я задушу ее, вот так задушу. (Поднимает руки, Надя опускает их своими ладонями).
НАДЯ. Георгий, не надо.
ЖУРАВЛЕВ. Вы удивительная женщина. Я жалею, что не встретил вас раньше. И боюсь, что вы станете такой, как она… Когда-нибудь вы все равно станете, все похожи, хотя и делают вид, и стараются не походить друг на друга.
НАДЯ. Мне казалось, что вы ничего не боитесь, что вы стоите на земле крепче их всех…
ЖУРАВЛЕВ. Этих? (Оборачивается). Этих, крепче, они – налет, они – плесень, функционеры, бездари, разыгрывающие бездарную пьесу. Как они сегодня на меня… Такой я им уже не подхожу… Нет, такой я их раздражаю. Они могли бы меня убить… Нет, не могли. Но они бы меня избили, до крови… Вы видели их глаза, а? Глаза самцов, которым помешали получить наслаждение… (Вяло). Но я без них не смог. Я прирос к ним, мы – сиамские близнецы… Это все я говорю и о себе…
НАДЯ. Георгий, не пейте больше, ладно?
ЖУРАВЛЕВ. Она не показывает мне моих пацанов. Ну хорошо, если ты такая тварь, уходи к своему очередному любовнику, но почему я не могу видеть своих, своих детей!
НАДЯ. Все изменится… Хотите, я поговорю с ней?
ЖУРАВЛЕВ. А впрочем, я ее и не любил. Это так, обида, мужское самолюбие, мы прекрасно сыграли свой раут любви… А ведь она его сейчас обнимает, так же как меня… И говорит так же, и гладит… Скажи, ведь ты женщина, поясни мне – она сейчас помнит обо мне?
НАДЯ. Помнит… Мучается. И, наверное, жалеет, если любила…
ЖУРАВЛЕВ. Глупо. Но тяжело. Я или сопьюсь, или сойду с ума… Пойдем на мост. Надежда, я покажу как манит вода… черная, гладкая… Другой мир. Мне кажется, она гипнотизирует… Вам не хотелось туда когда-нибудь… Там ведь что-то должно быть… (Натянуто смеется). Там ничего. Глупости плету, плету… (Вытирает ладонями лицо). Дождь… Что-то не так я говорю… Я пьян, все-таки пьян, хотя Купов подставил эти мензурки, жмот… Вот так, Надюша, сейчас я возьму себя в руки. (Выпрямляется). Мне еще вполне можно жениться, как вы считаете, я ведь не так стар… Пойдемте обратно, там Купов, он сейчас мне все растолкует, он умеет. Там этот шут, а без него скучно. Там тепло, есть что выпить…
НАДЯ. Георгий вам надо отдохнуть, побыть одному. Почему вы так боитесь одиночества? Это только кажется, что страшно быть одному, но если пересилить первый испуг, все пройдет. Георгий, одиночество лечит и оно делает сильным… Словно ты одна в мире, совсем одна и так и должно быть, и никто не вступится в защиту, никто не пожалеет, надо просто научиться защищаться и жалеть самой… Это не страшно, уверяю.
