— Странно жестокая и кровавая страна временами, — ответил Фокс. — Хотя, может быть, лучше сказать «равнодушная».

Ели они молча, пробираясь через ряды тарелок. Тени удлинились. Фокс копался в чаше с креветками, но вдруг поднял голову и замер. 

— Должно быть, прибыл султан, — заметил он.

Барабаны и трубы стали громче, потом внезапно еще гораздо громче — процессия повернула за угол и шеренгой вошла во внешние ворота дворца. Внутри — еще больше труб, и дующий с моря ветер принес крики, будто они совсем рядом.

— Прежде чем станет темно, хотел бы показать вам зарисовки, сделанные в Кумае, — сообщил Стивен. — Они неумелые и сильно пострадали от дождя, особенно внешние листы, но могут дать вам определенное представление о том, что я увидел.

— Ох, прошу, пожалуйста! — воскликнул Фокс, его поведение сразу изменилось. — Жажду посмотреть, что вы оттуда принесли.

— Вот моя попытка зарисовать громадную фигуру, доминирующую в храме. Камень — гладкая, светло-серая мелкозернистая вулканическая скала. Рисунок не передает ни ощущения грандиозного умиротворения, ни чувства, что она гораздо больше, чем реальные двенадцать футов, когда стоишь рядом. Не так легко по нему и разобрать, что поднятая правая рука обращена ладонью наружу.

— О, я руку могу очень хорошо различить. Отличный рисунок, Мэтьюрин, я очень вам благодарен. Это Будда в позе абхая-мудра, значащей «Не бойся, все хорошо». Какое предзнаменование! Насколько я знаю, в этих краях другие подобные статуи неизвестны.

— Вот замеренные шагами планы. Вот это я назвал притвором, там я спал. Это резьба на высеченном из камня фризе — там, где крыша притвора подходит к основному зданию. Отметки показывают, где балки нарушают фриз, местами его закрывая. Очевидно, резьба старше крыши.

— О да, — согласился Фокс, с превеликим вниманием изучая рисунки, — они и правда очень древние. Древнее, наверное, всех, какие я видел в Малайзии. Господи, какое открытие!

Пока еще оставалось достаточно света, он попросил Стивена пройтись по рисункам снова и снова:

— Жалко будет просить принести лампу. Все планы и рисунки я отчетливо представляю в уме и могу следовать за вами шаг за шагом, если бы вы любезно согласились описать все увиденное.

— Так мы до следующего года просидим, но общее впечатление постараюсь передать. Стоит ли мне начать с нектарницы, которые в этих местах заменяют колибри? Вас интересуют нектарницы?

— Очень умеренно.

— Может, орангутаны?

— По правде, Мэтьюрин, я знаком уже со столькими орангутанами, что я ради еще одного и улицы не перейду.

— Что же, что же, тогда мне лучше начать с индуистского храма и ограничиться святынями и их окрестностями.

Так он и сделал. Пока рассказ вел его по Тысяче ступеней, святыня за святыней, солнце садилось в море на западе. Когда он перешел к описанию первого взгляда на храм, его былому величию и взаимному расположению частей, взошел Юпитер.

Стивен достиг притвора, открывающейся двери храма, солнечного света, показавшего ему статую внутри, и Фокс заметил:

— Вполне согласен. Испытываю куда большее чувство благочестия, святости, отстраненности и отрешенности от этого мира в строгих буддистских храмах древних традиций, чем в любом другом, кроме самых аскетичных, христианских монастырей.

Фокс разразился длинной вводной фразой о своих путешествиях на тибетскую границу и на Цейлон, но тут из дворца донеслась недружный гул барабанов и цимбал, ружейный залп, звуки труб и протяжный рев горна. За этим последовал более слаженный барабанный бой. Внутренний двор залил свет десятков фонарей. Затем они заметили колеблющийся оранжевый отсвет пламени, все усиливающегося и усиливающегося, пока его языки не стали иногда подниматься выше наружной стены. Дым плыл прямо на Мэтьюрина и Фокса, пока они беззвучно сидели на балконе. Хриплый горн протрубил снова, а пламя окрасилось кроваво-красным — будто кто-то пороха подсыпал.

— Кто-то доиграется с огнем, — заметил Фокс. — Молю Господа, чтобы это был Ледвард. Молю Господа о том, чтобы прямо сейчас на его шее затягивали мешок.

Из дворца доносились крики — громкие крики и смех, может быть, и приглушенные вопли. Пламя взметнулось еще выше, снова вернувшись к обычному цвету. Стало больше фонарей и криков — будто толпа бунтует или впадает в истерику. Невозможно было сказать, как долго все это длилось. Пару раз Стивен заметил крупных летучих мышей, пролетающих между ним и отблесками пламени. Все это время Фокс стоял, сжав руками перила, в полной неподвижности и едва дыша.

Со временем гул толпы утих, огонь ослаб так, что языков стало не видно, барабаны затихли, а фонари убрали. Осталось лишь красноватое мерцание за стенами.

— Что случилось? Что произошло? — воскликнул Фокс. — Что именно там произошло? У меня во дворце никого, и я не могу нанести визит до конца поста в честь наследника. Я даже совет повидать не могу. Действия же исходя из каких-то слухов или неточных сведений приведут к катастрофе, но я должен действовать. Вы можете мне помочь, Мэтьюрин?

— Я знаю человека, которому станут известны подробности через час, — холодно ответил Стивен. — Нанесу ему визит завтра утром.

— Можете отправиться к нему сейчас?

— Нет, сэр.

Стивену на деле не было нужды наносить визит ван Бюрену — они встретились на буйволином рынке. Некоторое время они обсуждали диких родственников этих животных — бантенга и гаура. Любой из них мог дышать на Стивена ночью в Кумае, оба — существа огромного размера. Лишь потом Стивен поинтересовался:

— Моему коллеге необходимо знать, что случилось ночью. Спасли ли Абдула его прелестное личико и глаза газели?

— Когда Хафса с ним покончила, не осталось у него ни прелестного личика, ни глаз газели. Нет. Ему на шее затянули мешок и били, гоняя по кругу вокруг костра до тех пор, пока побои и перец с ним не покончили.

— Ледвард и Рэй?

— Их не тронули. Некоторые считали, что их все-таки схватят, невзирая на неприкосновенность, но, по-моему, султана от всего этого тошнит. Тело Абдула отдали семье для похорон, а не выбросили на улицу, а этим двоим всего лишь запретили появляться при дворе.

Джек Обри всегда, даже в детстве, считал одним из величайших наслаждений в мире управлять маленькой, хорошо построенной, способной держать круто к ветру шлюпкой, как самой чистой разновидностью мореходного дела — натянувшийся парус в одной руке, румпель дрожит под согнутым коленом, шлюпка немедленно отвечает на их движения, на волны и ветер. При умеренном ветре и волнующемся море эта радость более оживленная, яркая, но есть свое мягкое очарование и в том, чтобы скользить по спокойной воде, выжимая каждую унцию тяги из самого слабого ветра. Бесконечно разнообразное удовольствие.

Но покинув мичманскую берлогу, на шлюпке под парусом он ходил очень редко, и почти никогда - ради собственного удовольствия. Будучи пост-капитаном, которого обычно перевозили во всем великолепии собственного катера, он едва мог припомнить полдюжины случаев. Помимо всего прочего, капитан (пусть даже с таким сознательным и умным первым лейтенантом как Филдинг) обычно ведет очень занятую жизнь. Ну, по крайней мере, Джек Обри такую и вел.

«Диана» ему нравилась — честный, стойкий, хоть и не вызывающий восторга корабль. Но Джек вовсю наслаждался, отдыхая от нее. Исследование берега Пуло Прабанга с мистером Уорреном, способным гидрографом, само по себе удовольствие, но главное очарование этих дней — хождение под парусом, столь разнообразное, как только можно пожелать, плавание, рыбалка и стоянка на пустынном берегу на закате, чтобы съесть поджаренную на углях из плавника добычу и выспаться в палатках или на подвешенных между пальм гамаках. Они плыли на восток, следуя изгибу почти круглого острова, до его северной оконечности. Прошли несколько деревень, в том числе Амбелан — крохотный порт, куда изгнали французский фрегат «Корне» и его слишком веселую команду. Теперь они возвращались назад, проверяя ранее взятые пеленги и измеренные глубины и выполняя программу Гумбольдта. Они замеряли температуру на разных глубинах, соленость и тому подобное, но ничто из этого не требовало особого труда. Сейчас Джек направлял малый катер «Дианы» в узкий проход между мысом прямо по курсу и островком прямо за ним. Он шел так круто к порывистому ветру с вест-зюйд-веста, как только мог. Хорошо построенную шлюпку с обшивкой внакрой сносило слабо. Он решил, что вполне можно пройти через пролив этим галсом.