— Зависит от того, кто из вас больше альфа. За тем и останется решение, — пожал плечами Ричард. Он затушил окурок в пепельнице и поднялся, чтобы вернуться в дом.

— И вам удалось построить новый мир? В чем секрет? — Шон тоже поднялся. Ему было мало, он хотел еще что-то услышать, что окончательно убедит его и развеет сомнения.

— Мой мир — это Чарли. Я всегда выбирал его. Даже когда знал, что это неправильно, был на его стороне. А секрет в том, что если истинность причиняет боль, значит, нужно любить сильнее.

Шон остался стоять, глядя, как Ричард вернулся в дом и на кухне приник со спины к Чарльзу. Они о чем-то переговаривались и, казалось, словно ругались, но спустя секунду опять смеялись и нежничали, слегка покачивались в такт какой-то песне, что играла по радио. Шон старался осмыслить все сказанное Ричардом и придумать, как применить это к ним с Кимом, но пока в голову шло только одно желание — пойти сейчас к Киму и наконец-то обнять его.

Даже если он решит сопротивляться.

========== 26. Не дожить до весны ==========

======== Двадцать шестая глава ========

========== Не дожить до весны ==========

Шон медленно поднимался по лестнице на второй этаж. На каждой ступеньке он замирал на долю секунды и ему казалось, что какой-то груз спадает с плеч, но одновременно с этим появлялось неприятное, горькое предчувствие. Словно он подсознательно понимал — все хорошо быть не может, обязательно появится брешь.

У двери в комнату Кима он остановился и приник к ней лбом, прислушался, спит ли уже его истинный. Но хриплого мерного дыхания не услышал. Трусливая мысль подождать здесь лучшего момента и избежать разговора, а, что более вероятно, ссоры, промелькнула в голове. Шон отогнал ее. Он жалел, что у него такой недисциплинированный ум: было бы здорово уметь удалять ненужные мысли или откладывать их в папку ожидания, чтобы не мельтешили бесконечно.

Ким сидел на краю кровати и рассматривал свою кисть, но когда Шон вошел, тут же встрепенулся и оскалился, сморщив нос. Это стало таким обыденным и знакомым, что слегка позабавило, но ничуть не смутило.

— Совсем охренел, МакКензи? Вали давай из моей комнаты! — рыкнул Ким, но не слишком громко, опасаясь разбудить братьев или Ваньку.

— Я останусь с тобой, — проговорил Шон, присаживаясь рядом и на всякий случай готовясь уворачиваться от возражений. С Ронвуда станется вмазать ему или хотя бы пихнуть.

— За что мне такое счастье? — недовольно обратился Ким к потолку и опять посмотрел на Шона, хмуро и с неприязнью. — Мне от тебя плохо, так что убирайся.

— Без меня тебе, скажешь, очень хорошо? Не обманывай нас, Ким. Я устал от догонялок, давай попробуем быть вместе, — открыто предложил Шон, покосившись на руку Кима. Как бы хотелось ее коснуться и не получить при этом в нос.

— Ты рехнулся? Этого не будет! К тому же, ты так и не придумал, как нам справляться с моим гоном, разве нет? — Ким передернул плечами. То, что и как он говорил, можно считать протестом, его взгляд — отвращением к Шону, но одновременно с этим только дурак не заметил бы нотки надежды. Он хотел найти выход и, хоть артачился, внутри себя допускал возможность остаться с Шоном. Поэтому его слова не испугали, а наоборот — добавили уверенности.

— Придумал, — решившись, выдохнул Шон, все же взяв руку Кима и не позволил ему сразу же вырваться. — Поменяемся.

Ким замер и прищурился, словно не был уверен, что сейчас услышал. Он внимательно смотрел в лицо Шону, дожидаясь, когда тот улыбнется и заявит, что пошутил. Но Шон оставался серьезен и всю свою концентрацию пустил на ощущения от легкого и такого желанного прикосновения к коже Кима. Ему казалось, просто от этого можно словить оргазм. Как он жил без Кима? Как мог думать отказаться?

— Ты прикалываешься? — все же уточнил Ким.

— Нет. Я хочу быть с тобой. Я люблю тебя…

— Не говори ерунды! Какая еще любовь? Между нами только эта дурацкая истинность!

— У тебя — может быть. Но для меня все давно изменилось. Я испытываю тягу к тебе не из-за инстинктов, мне не хочется завалить тебя, трахнуть и заставить рожать мне супер-детей в год по десять штук. Я думаю о тебе не только когда у меня гон или эрекция, и в моих мыслях ты далеко не всегда раздет, — признался Шон. Все это давно блуждало в его голове, но, видимо, сейчас настало время сформироваться мыслям в слова, чтобы Ким услышал их, попробовать достучаться. — Я скучаю по тому времени, когда мы были близки.

— Ты же все и испортил, — невпопад буркнул Ким. Он не так зло смотрел на Шона и не рвался его одергивать и перебивать, не говорил, что плевать хотел на романтику и всю эту лабуду. И, зная характер Ронвуда, — это много значило.

— Знаю. Прости меня. Я был идиотом и не понимал, что творю. Мне жаль, что я тебя так обидел.

— Ну… учитывая, что после этого ты еще и сдал меня моим родителям, то можем на тот раз забить, — немного помолчав, решил Ким. Он уселся на кровати поудобнее, чтобы смотреть в лицо Шону и, скорее всего неосознанно, тоже стал поглаживать руку истинного в ответ.

— А вот в этом я не раскаиваюсь, — качнул головой Шон, приулыбнувшись. — Если бы я знал, где ты, и не боялся, что опять встрянешь в передрягу, — то еще сомневался бы. А так, это был мой единственный шанс тебя поймать.

— И ты решил по второму кругу нарушить обещание? — хмыкнул Ким.

— В любви все средства хороши, главное, чтобы трофей достался живым и более или менее целым.

Шон чувствовал, что их разговор становится проще и не таким враждебным. Ким не злился, и даже подшучивал над ситуацией, он позволял Шону касаться себя так, как почти никогда раньше, нежно и без причины. Эти моменты, редкие и внезапные, Шон любил больше всего. Но самым главным и явным показателем отношения Кима к происходящему был запах — приятный и сводящий Шона с ума, медленно, но неотвратимо заполнивший комнату. Это не течка, разумеется, но нечто гораздо лучше — возбуждение и желание, не связанное с инстинктами.

— Так вот, — продолжил Шон начатую прежде мысль и придвинулся ближе, нагло и самоуверенно почти касаясь губ Кима своими. — Я люблю тебя и сделаю все, чтобы быть с тобой.

Наверное, внутри Кима тоже велась ожесточенная борьба, та, что заставляла его рычать и скалиться при виде Шона, бегать от него и отрицать очевидные вещи. Но в этот момент Ким проиграл — и первым потянулся за поцелуем.

Никогда еще раньше у них не было такого секса, даже десятой части. Шон ощущал себя словно во сне, где каждое его и Кима движение было плавным и медленным, а рык и хрипы заменили стоны и вздохи. Он не мог насытиться одними прикосновениями к коже истинного, блуждал по его телу пальцами и губами, словно сканируя и запоминая, оставляя засосы не из-за эгоистичного желания присвоить, а потому что просто не мог оторваться. И прежняя грубая и циничная мысль, как мантра повторяющаяся в голове — «Секс, секс, секс» — исчезла. Вместо нее появилось легкое и светлое чувство почти абсолютного счастья. Словно Шона долго душили, сдавливая шею и не позволяя воздуху проникнуть в легкие, и вот теперь он наконец сделал вдох.

Ким обвил ногами талию Шона, притягивая теснее к себе, глубже. Травмированной кистью он мог только цепляться за его спину, то и дело проскальзывая от пота и неровной амплитуды движений. Зато пальцы другой руки массировали плечо, сжимали волосы на затылке, вынуждая наклониться для поцелуя.

Шон ловил стоны Кима, делясь с ним собственными, и наслаждался этой вседозволенностью, возможностью целовать скулы и шею, смотреть в лицо и видеть на нем улыбку, как Ким кусает губы и закатывает глаза от удовольствия, осознавать, что впервые за все время он не сдерживается и отдается на полную катушку, щедро расплескивая эмоции.

Они не разговаривали, не перекидывались шуточками, как бывало раньше. Но все равно интуитивно понимали друг друга. Шон чувствовал себя единым организмом с Кимом и ему казалось, он может читать его мысли и знает, что творится в душе, даже там глубоко, где спрятано самое важное. Не было завершения их близости лучше, чем сцепка, потому Шон даже не подумал спрашивать разрешения. Он чувствовал — Ким будет не против. Это было ясно по тому, как Ким прижался лбом к плечу Шона, тяжело дыша, то и дело вздрагивая. Он сжимал его бедрами так, что даже если бы Шон захотел выйти, то не смог бы и шевельнуться.