– Черника! – Он сплевывает. – Я сказал, пусть засунет ее себе в пелотку. Не, ну а чё, по-моему, обоснованная просьба. Хоть перекушу, когда доберусь до сути. Но простыни – сука! – мои дорогущие шелковые простыни превратились в говно. Не хочу показаться грубым, но меня еще пока не взяли на главный канал – приходится здесь за гроши перебиваться, а простыни недешевые. Так что не помешала бы компенсация… И только она собралась как следует загладить свою вину, как пришла пора идти на шоу. И вот я здесь. С синими пятнами на простынях и с синими яйцами. Сам себя лишил секса. Вот так сидишь на убогом диване в убогой квартире и мечтаешь о девушке, простынях и бабках, а потом срываешь куш, и вроде вот оно все – на, бери. Только хрен тут! Даже в собственной постели не дают потрахаться.

Толпа бьется в экстазе. Хендерсон смотрит на кого-то в зале и говорит:

– Люблю тебя, Эми, детка. Классно целуешься, солнышко. Без обид, да?

Сердце бешено колотится, дыхание перехватывает. Камера не показывает ту, к кому он обращается, но я и так знаю, что это она. Перематываю и слушаю снова: «Люблю тебя, Эми, детка». Она спит с ним! С ним! С моим врагом. С нашим врагом. Лживая, двуличная сука! В «Преступлениях и проступках» Миа Фэрроу точно так же подставила бедного Вуди Аллена, предпочтя ему, такому милому, благородному и влюбленному, пустого и напыщенного телепродюсера, которого в начале фильма вроде как презирала. А в конце заявляет Вуди, что он на самом деле, видите ли, не так уж плох. Когда я загоню в угол эту мерзкую лгунью, она наверняка будет петь то же самое, да еще и посоветует мне остыть и расслабиться. И я чувствую, что если сейчас, в эту самую минуту, сам не сделаю что-нибудь мерзкое и подлое, то просто взорвусь. Отправляю Келвину сообщение: «Правда гениально!»

Он влетает в дверь (похоже, успев по дороге закинуться амфетамином) и орет от восторга, что я наконец узрел истинный свет и вместе с ним припал к алтарю искрометного юмора великого Хендерсона, превзошедшего в своем искусстве патриархов стендапа Ричарда Прайора и Джерри Сайнфелда.

– Гарвардов не кончал. А все равно гений! – вопит Келвин. – У него ай-кью не меньше десяти тысяч.

А еще этот кумир молодежи качается, занимается борьбой и вообще на все руки мастер. Сейчас он в Малибу, катается на серфе и постит в «Инстаграме» фоточки на гребне волны. Можно, конечно, рвануть туда сейчас, чтобы утопить его в прозрачных водах океана, а ее маленькую дрянную голову размозжить о живописные скалы, но из-за пробок и редких автобусов я вряд ли доберусь туда к закату.

– У него дом на пляже?

– Нет, он живет на холмах и в конце недели всегда устраивает шумные вечеринки, на которых обкатывает новый материал.

Сегодня как раз пятница. Мое сердце вот-вот взорвется от радости разноцветными ножами Рейчел Рей.

– Класс. – Беру себя в руки. – Может, сходим?

Келвин пожимает плечами:

– Ну, не знаю, Джо-бро. Я, конечно, тусил там раньше… типа того, ага… Сейчас у меня вроде как творческий подъем – хочу поработать, чтобы вернуться уже на коне.

Нет, парень, на коня тебе никогда не забраться, потому что ты все всегда бросаешь на полпути. Дышу. Успокаиваюсь.

– Тем более надо общаться, заводить связи. Уверен, если ты расскажешь им про свою идею, они кипятком начнут писать.

– Да, наверное… Хендерсон классный и все такое, однако на роль продюсера для моего «Фургона» не очень подходит.

Никакого «Фургона-призрака» нет и никогда не будет, а я скоро (клянусь, мой бедный измученный мозг, очень скоро!) вернусь в Нью-Йорк, поэтому говорю:

– Слушай, Келвин, вот ты странный. Такие знаковые вещи за один вечер не пишутся. Сходишь сегодня, отдохнешь, с людьми пообщаешься. Хендерсон в восторге будет от твоей задумки. Может, еще и интересную идейку подкинет.

Я готов хоть целый день вешать ему лапшу на уши – только б уговорить. Эми точно там будет. Значит, и мне туда надо. Один я пойти не могу, и Харви взять с собой не вариант, потому что хуже, чем явиться на вечеринку в одиночку, – это явиться в компании старикана.

Келвин колеблется:

– Ну, я новый пароль не знаю…

Ага, почти готов! Дело за малым. Пишу Дилайле (на какие только жертвы не пойдешь):

«Какой пароль у Хендерсона? Просто интересно».

Тут же отвечает:

«Банный халат Дональда Трампа».

«Спасибо».

«Супер, да? У него всегда классные. До этого был 90210».

Не отвечаю. Снова она:

«Могу составить компанию. Ты идешь?»

Только ее мне не хватало. С Келвином все будет просто: я навру, что хочу склеить телочку, и свалю искать Эми. С Дилайлой такой номер не пройдет: будет таскаться за мной и спрашивать, кого я высматриваю. Есть только один способ отвязаться от нее (да, ужасный, да, грубый, но делать нечего). Пишу:

«Ну их к черту. Пойдешь со мной на поздний ужин? Часов в 10–11? Ресторан Дэна Тана подойдет?»

Ответ прилетает моментально:

«ДА!!!»

Келвин слушает музыку и вспоминает божественное гуакамоле, которое подавали раньше у Хендерсона. Дилайла, я уверен, скачет сейчас от радости по квартире и выбирает наряд посексуальнее, хотя лучше бы прикрылась, чтобы подразнить меня. Это заводит гораздо больше.

А Эми (я прямо так и вижу картинку), стоя на коленях, отсасывает у своего бойфренда и даже не парится о предстоящей вечеринке – у этих выродков наверняка и слуги есть.

На вечеринку не принято приходить с пустыми руками, поэтому я складываю в фирменный пакет из гастронома веревку, тесак от Рейчел Рей, резиновые перчатки, целлофановые мешки, скотч и оксикодон, купленный у Деза.

Полдня искал в Интернете фотки дома Хендерсона, чтобы провести заочную рекогносцировку, но так ничего и не нашел, и даже немного занервничал.

Люби меня Эми, все было бы просто: подмигнул бы ей, вызвал на разговор в уединенное местечко, мы бы обнялись, пошептались, поплакались и сбежали в горы или на пляж. В Эл-Эй полно мест, где можно спрятать тело. Но когда это тело тебя боится, не так-то просто незаметно настичь его и вытряхнуть жизнь.

Я скупил у Деза весь оксикодон, решив, что это Голливуд и передозировкой тут никого не удивишь. Однако потом до меня дошло: Хендерсон любит ее, и если она вдруг вырубится, непременно вызовет «Скорую». Поэтому пришлось прокатиться в супермаркет и купить веревку, скотч, целлофановые мешки, кабельные стяжки и резиновые перчатки. На кассе молоденькая продавщица подмигнула мне и сказала, что тоже обожает «Пятьдесят оттенков серого». Вот до чего мы докатились: секс теперь почти не отличим от убийства.

Когда я выхожу из дома с пакетом под мышкой, от Дилайлы прилетает сообщение:

«Удачно закупиться (я за тобой не слежу) ☺».

Не отвечаю. Для ее же блага. Пусть отучается быть доступной и навязчивой.

Келвин, уже прилично обдолбанный, ждет меня в «Ла Пубелль» и практикуется в подборе хэштегов.

– Как лучше: «вечеринка у Хендерсона» или «к Хендерсону на вечеринку»?

Не отвечаю. Говорю, что пригласил с собой телочку с «Тиндера» (на самом деле, конечно, нет – это для алиби). Заказываем такси. Келвин заявляет, что с ним едет трое дружков (черт, черт, черт!). Они уже ждут нас на улице: все как один с пивом и все как один дебилы. В такси перекидываются бутылками и докапываются до меня; я аккуратно держу свой пакет на коленях и никому не отдаю.

Ублюдок один:

– Твоя косметичка, что ли?

Ублюдок два:

– Не, у него там хер.

Ублюдок три:

– Точно! Я слышал, что бывают съемные. Очень удобно.

Келвин:

– Если не прекратите дразнить Джо-бро, он не скажет вам, где такой купить.

Не отвечаю. Тупые уроды с бледными одутловатыми лицами. В мятых рубашках поверх пафосных футболок. Они ненавидят Вуди Аллена и молятся на Уэса Андерсона. Считают «Преступления и проступки» многоречивой чушью, а сами его наверняка даже не смотрели. Мечтаю вытащить из пакета и приставить им к глотке остро отточенный нож от Рейчел Рей, но общество, к сожалению, не одобряет применение холодного оружия в целях усмирения беснующихся идиотов (а зря!). К тому же водитель ни в чем не виноват, и было бы нехорошо усугублять его и без того существенные страдания.