Выражение его лица мгновенно меняется с умиротворенного на удивленное, будто стая черных дроздов внезапно сорвалась с дерева. «Ния – это наша забота, Ана», – отвечает он низким голосом, мягко ощупывая мои меридианы – электрические схемы, спрятанные глубоко в моем теле – чтобы восстановить оптимальный поток энергии. «Ей пора было… немного отдохнуть. Впрочем, может пройти не один сезон, прежде чем Супервизоры решат, что она готова вернуться к своей работе».

У меня пропадает дар речи. Не один сезон? Это может длиться почти год. «А как же дети? Они едут издалека, чтобы увидеть ее. Их семьи жертвуют многим ради этого. Разве они не расстроятся?»

Папа поднимает на меня глаза, но по их выражению трудно понять, о чем он думает. В стеклах очков я вижу только свое отражение – коричневые волосы с медным отливом, серо-голубые глаза, изящный носик и губы, как розовый бутон, – но из-за искривления линз мои математически выверенные, идеально правильные черты выглядят искаженными, изломанными. От этого вида в эпигастральной области поднимается тошнота. Впервые, сколько себя помню, присутствие Папы мне неприятно, оно не успокаивает меня. На-оборот, на коже появляется раздражение, словно в моих венах ползают туда-сюда маленькие жучки.

«Посетители все поймут, – говорит он, возвращаясь к осмотру моих меридианов. – А пока, могу я предложить тебе кое-что?»

«Конечно».

«Не думай о Ние, – говорит он мягко. – Сосредоточься на благодарности. На том, чтобы быть счастливой».

В Королевство возвращается зима. Хотя здесь всегда тепло; везде, кроме хрустального купола Страны Зимы; свет становится тоньше, и парк закрывается раньше, в десять, а у нас появляется дополнительный час на отдых в спальной комнате или на прогулку по экспозициям парка, когда посетителей там уже нет, на улицах – тишина, и единственный различимый звук – звук метелок уборщиков, подметающих тротуары.

Я не встречаюсь с тем мальчиком, Оуэном Ченом, только вижу его издалека. Несколько раз, заметив меня, он убегал так быстро, словно один мой вид оскорбляет его. Я к такому не привыкла. Большинство посетителей парка ведут себя совершенно иначе – их взгляды притягиваются к нам помимо их воли, словно невидимая сила подчиняет себе их нервную систему. Собственно, я и мои сестры настолько привыкли к тому, что нас разглядывают, что выработали своего рода шестое чувство, которое подсказывает нам, когда за нами наблюдают. Сначала возникают ощущения под кожей, легкий шелест и мягкая дрожь, поднимающаяся по спине, переходящая в руки и достигающая мозга, где происходит обработка информации. Там чувство разделяется, как свет, преломляющийся через призму, и быстро смешивается с импульсами от других органов чувств – зрения, обоняния, оперативной памяти и слуха – и в зависимости от того, кто наблюдает, включается широкий спектр эмоциональных реакций.

Безмятежность. Подчинение. Удивление. Смущение. Страх.

Но сейчас… Я ничего не чувствую. Почему? Почему он не обращает на меня внимания?

Я разглядываю подсобного рабочего, не приближаясь к нему, и продолжаю недоумевать. Ночь за ночью я сканирую в памяти наш разговор на лугу, но, кроме того, что я не смогла подыскать определение непонятного мне слова «Кулэйд», не могу вспомнить ничего такого, что могло бы его обидеть, и это смущает меня еще больше.

Мысли о нем и нашем разговоре напоминают мне только о Ние.

В конце концов, тот день в Стране Сафари был последним, когда я ее видела.

«Может быть, он может помочь мне, – неожиданно думаю я. – Если он знает так много о Королевстве, как говорит, то он должен что-нибудь знать о том, куда она делась».

Я пытаюсь привлечь его внимание всякий раз, когда мне кажется, что он приближается достаточно близко, чтобы меня заметить. Смеюсь слишком громко над шуткой посетителя. Улыбаюсь слишком широко для семейной фотографии. Жестикулирую слишком оживленно, когда показываю дорогу из Волшебной Страны в Страну Морей, хотя от мыслей о Ние, которой там нет, на душе становится тяжело. Проходят недели, а я все жду, когда Оуэн поднимет глаза – хотя бы поймать его мимолетный взгляд; поворот головы; намек на улыбку – но нет, ничего не происходит. Пожалуй, мои попытки установить связь только отталкивают его еще больше, словно мы два магнитных поля одинаковой полярности, обреченные всегда отталкиваться друг от друга.

На какое-то время, пока нет Нии, с которой я могла бы поговорить обо всем, что случилось, я теряюсь в мыслях как в тумане; он такой густой, что в нем трудно передвигаться.

А потом, через шесть недель после того, как ее забрали, сразу после Дня святого Валентина, туман рассеивается.

Моя маленькая сестричка вернулась.

Зара, Зэл, Юми и я играли в спальне в «Настоящую Любовь», карточную игру нашего собственного изобретения, в которой нужно находить подходящие пары костюмов и номеров.

В бледном отблеске зимнего света Ния выглядит еще прекраснее, чем прежде. Длинные темные волосы мягкими волнами ниспадают на плечи. Красивая смуглая кожа. Полные губы цвета спелой сливы.

Мы окружили ее как пчелы, слетевшиеся на мед – обнимаем, целуем ее, переодеваем в чистую ночную сорочку и с любовью расчесываем ее волосы. Она рассказывает нам о том, где была. Что-то вроде каменного замка. Птица, запертая в красивой клетке. Голос поющего ребенка.

Ния оглядывает комнату и смущенно улыбается. «Не могу поверить, что я снова дома. Должно быть, это сон наяву».

Потом, ночью, когда свет уже выключен и наручники закреплены, я нахожу руку Нии и рассказываю ей обо всем, что случилось за время ее отсутствия. Я рассказываю ей о самом новом ранее исчезнувшем виде – маленьком, еще слепом детеныше Коала, которого назвали PC907. О новом платье Зары из шелкового шифона, с богатой вышивкой, из-за которого Юми так обзавидовалась ей, что три дня потом с ней не разговаривала. И я спросила Нию, где же на самом деле она была.

Почему малиновка улетела с дерева?

И как странно – Ния, похоже, больше не понимает наш язык.

«Что ты говоришь?» – зевает она.

Я в замешательстве и спрашиваю снова: «Где свила себе гнездо малиновка на столько ночей?»

«Какая малиновка? – хихикает Ния. – Ты говоришь глупости. И я хочу спать».

В следующие несколько дней я замечаю, как сильно она изменялась за время своего отсутствия. Она стала спокойнее. Меньше склонна задавать вопросы среди ночи, меньше беспокоится о вещах, на которые повлиять не может. Счастливее. Что-то изменилось и в наших отношениях, хотя что именно мне трудно сказать. Она по-прежнему милая и смешная. Но она больше не берет мою руку среди ночи и не будит меня, если мне снится ужасный сон. Она не просит меня проехаться с ней на трамвае, найти всех посетителей в смешных шляпах, не достает меня глупыми вопросами, как это было раньше.

Кем бы ты хотела быть – птицей или бабочкой?

Что бы ты хотела увидеть – океан или горы?

Так или иначе, проходят недели, а Ния почти не разговаривает. И хотя я хочу поговорить с ней о том мальчике, которого встретила в тот день в саванне – подсобном рабочем, которого однажды заметила рядом с парком, но с которым так с тех пор и не разговаривала, ее поведение настолько странное, что я решаю этого не делать.

Я говорю себе, что в этом нет ничего личного. Что, наверное, это просто влияние зимы – самое трудное для нас время года, когда время течет медленно, а в парках ходят толпы людей с угрюмыми лицами, так отчаянно жаждущих развлечений, что все это выглядит просто отвратительно. Подтверждает мои размышления приход весны – Ния будто становится прежней, по крайней мере отчасти. Однажды она просит меня сходить с ней посмотреть белого медведя, который сейчас уже совсем взрослый и показывает номера на Стадионе Грозы в Стране Зимы, и я так рада этому предложению, что немедленно соглашаюсь, несмотря на то, что там придется снова увидеть г-на Касея.