Егоров поднялся с земли и быстро надел на себя пыльные брюки. Рубашки поблизости не оказалось. Зато уцелели пиджак и галстук. Пиджак Артем надел поверх майки, а галстук, повертев, отшвырнул в сторону. Внутреннее состояние опера было ужасным. Ощущение всеобщей беды переплеталось в нем с сознанием личной неприятности — утраты личного оружия. Что скажут в отделе? Что опытный оперативник во время урагана с испугу выскочил на улицу в неглиже и потерял пистолет? Ужасно! Нелепо! Нет, он, конечно, будет искать, он перероет и просеет всю землю в радиусе ста, нет, двухсот метров вокруг злосчастного столба. Вот только выяснит, что произошло. Может, надо срочно ехать в отдел…
Осторожно ступая босыми ногами и потирая под пиджаком немеющее плечо, Артем подошел к разговаривавшим. Вокруг них уже собралась небольшая толпа, состоявшая из всклокоченных, перепуганных, наспех и от того порою смешно одетых (а зачастую и почти неодетых) людей. О происшедшем катаклизме никто толком ничего не знал. Все разговоры состояли в основном из коротких восклицаний: «Как загудит!», «Как застучит!», «Как побежит!». Сквозь оседавшую пыль уже было видно, что красным было не зарево пожаров, а само небо, словно восход солнца намечался сразу со всех сторон.
Егоров вернулся к столбу, пройдя там, где его тащило по земле, и стал, расширяя круги, исследовать грунт, разрывая его босыми ногами, а местами и более тщательно — руками. Пистолет потерялся, словно игла в стоге сена. «Надо позвонить в отдел, узнать, что там», — наконец решил опер и вернулся в дом. В подъезде царил красноватый полумрак. В квартире электричества не было, но и там было уже достаточно светло. Телефон молчал. «Ничего удивительного, — подумал опер, — наверняка, все провода порвало». Он подошел к окну: в воздухе еще висела легкая дымка, но видимость была уже почти нормальной. Небо становилось все ярче. Улицы зловеще пустовали, но их не уродовали следы каких-либо разрушений и пожаров. Целы были и игравшие багровыми бликами окна однообразных коробчатых домов.
Хотя бы примерно определить время без часов было невозможно, а всегда точно шедшие тяжелые мраморные часы в бронзовой оправе теперь стояли. Егоров завел их, но они так и не пошли. Безнадежно поломался и маленький кругленький будильник. Наручные часы тоже стояли. «Магнитная буря или что-то в этом роде», — прокомментировал Артем, чтобы как-то объяснить происходящее, и это его заметно успокоило. Но обрести полное психическое равновесие оперативнику не давала мысль об утерянном пистолете. Он снова отправился на поиски и снова долго и бесполезно обследовал местность в окрестностях столба.
Окончательно утратив надежду на благополучный исход неприятного происшествия, Артем вновь вернулся в свою квартиру и подумал, что пора идти в отдел. Он живо представил себе, как его коллеги, у которых сегодня, наверное, и без того предстоит трудный день, будут брошены на поиски его оружия и станут укоризненно посматривать на виновника чрезвычайного происшествия, а может, и открыто высказывать ему свое недовольство. «Но что бы ни случилось, — решил Артем, — надо не впадать в панику и уметь мужественно отвечать за свою нерасторопность. Надо взять себя в руки, принять душ, позавтракать и — на службу. А там видно будет». К тому же боль в его плече неожиданно быстро прошла, и он даже успел о ней забыть.
Краны в ванной сначала свирепо зарычали, потом жалобно завизжали и, наконец, беспомощно зашипели. Помыться без света еще можно было бы, но без воды… Напускной бодрости у опера несколько поубавилось. Приготовить свое фирменное блюдо — яичницу — Артем не мог: не работала плита. Отрезая хлеб, Егоров неосторожно резанул острым ножом палец и был удивлен полным отсутствием боли и крови, хотя рана была глубокой. Заклеив порез пластырем, Артем мог о нем больше не вспоминать. На завтрак он решил обойтись консервами и сырыми сосисками, но пища показалась ему совершенно безвкусной, даже несъедобной. Он вдруг понял, что вовсе не хочет есть и пытается делать это по привычке, как всегда перед уходом на работу. Тут Артем вспомнил о своей исчезнувшей кошке и подумал, что она-то уж точно оголодала. Он обошел квартиру, заглядывая во все углы, позвал, в ответ — ни звука. Может, выскочила вслед за ним в приоткрытую дверь и потерялась? Или ее унес смерч? Артем вышел на лестничную площадку и снова позвал. Кошка не объявилась. «Ладно, найдется, — вдруг остыл оперативник, — хватит с меня других проблем».
Егоров вышел на балкон и осмотрелся: небо было таким же матово-красным, но заметно светлее. На нем не виднелось ни облачка, ни поздней звезды, ни яркого проблеска первых солнечных лучей, казалось, его равномерно покрасили багровой флюоресцентной краской.
В комнате, переодеваясь, Артем наткнулся взглядом на стоявшую в серванте начатую бутылку коньяка и пару рюмок. Несколько нервничая от своих раздумий, он машинально взял бутылку, отвинтил крышку, плеснул в рюмку коньяку и сделал глоток. Отсутствие вкуса у жидкости поразило его. Артем глотнул прямо из бутылки — вода. Не может быть! Еще вчера мимоходом забегал к нему знакомый, и они из этой бутылки выпили по паре рюмок — коньяк был хорошим. Егоров поспешно сделал еще несколько глотков. «Да что это со мной?». Тогда он стал пить не спеша, стараясь тщательно распробовать жидкость — результат был тот же. И вдруг, поняв, что выпил уже с полбутылки, Артем хлопнул себя по лбу ладонью. «Зачем? Я же собрался на работу! Теперь скажут, что спьяну потерял пистолет». Он сел на диван и стал внимательно прислушиваться к своим ощущениям. Но время шло, а коньяк на организме никак не сказывался, что называется, «ни в одном глазу!». Может, пошутил кто? Последнее время много всяких кудесников развелось: воду превращают в вино, вино — в воду. Впрочем, черт с ними! Об этом потом. В конце концов худа без добра не бывает.
На улице Артем разглядел то, чего не видел с балкона: трава и деревья всюду сникли и почернели, словно их опалило огнем или прихватило морозом. «Что за черт?!» — в очередной раз изумился опер и пошел к своему старенькому «Москвичу», стоявшему во дворе под открытым небом. С первого раза машина не завелась, впрочем, также и со второго, третьего и четвертого. «Но ведь ездил же я вчера!» — в сердцах подумал Егоров и, выбравшись наружу, сунул голову под капот. Если бы он захотел и чуть поднапрягся, то в течение нескольких лет мог бы купить машину поновее. Но опер с какой-то особой нежностью относился к старым вещам и всегда с неохотой с ними расставался.
Когда-то, еще в раннем детстве, у него был серый пластмассовый заяц, у которого уже стерся один глаз и поотваливались лапы. Но даже в этом виде он продолжал оставаться любимой игрушкой. Видя такую любовь к игрушечному зайцу, мама купила ему другого — яркого, оранжевого, смеющегося. Старого же выбросили на мусорку. Но ребенок наотрез отказался признавать благополучного и довольного, но какого-то чужого зверька и требовал обратно серого калеку. К этому сначала отнеслись как к пустому капризу. Однако мальчик горько и безутешно плакал до тех пор, пока ему не вернули принесенного с мусорки и тщательно вымытого старого приятеля.
Поломка машины так и не обнаружилась. Решив, что ему все же придется подумать о новом автомобиле, опер отправился в отдел пешком. Улицы города были захламлены мусором, асфальт местами полностью засыпан песком, пылью и каким-то серым веществом, похожим на пепел. Пустоту нарушали лишь редкие уныло бредущие прохожие, и было странно, что нигде не появлялось никакого транспорта. Воздух застыл неподвижно, ни одна черная ветка ни разу не колыхнулась. Природа замерла, будто в ожидании чего-то тревожного и грандиозного.
Весь этот мрачный антураж еще больше отягощал и без того невеселое настроение Егорова: сегодня ему предстояло написать самый неприятный из всех написанных за годы службы рапорт. «А может, не все так уж трагично, — пытался успокоить себя опер. — Ведь был ураган, стихийное бедствие. Мало ли что может случиться, например, во время наводнения или землетрясения: не только пистолет, бронетранспортер потеряться может». Но все это было слабым утешением.
