Фобос проснулся. Где-то вдали забрезжил слабый свет. Неужели уже наступило утро? Но если бы даже и так, свет снаружи не смог бы проникнуть сквозь каменные стены и ломаные линии тоннелей. Фобос насторожился и стал медленно продвигаться вперед. Свет становился ярче. Наконец, завернув в самый длинный коридор, Фобос увидел сначала множество одинаковых силуэтов, а потом узнал в них покрытых панцирями и тяжело ступающих по дну двуножек. Кажется, они тоже увидели его. Фобос быстро попятился и, оказавшись на перекрестке, проворно развернулся. В то же время с другой стороны вода посветлела. Фобос метнулся в самый темный проход, но на очередном перекрестке снова наткнулся на яркий свет и движущиеся вдали фигурки. Их было много, они были всюду, лабиринт просто кишел ими. И Фобос знал, что у них есть оружие, способное поразить его. Знал он также, что есть в одном из дальних ходов лабиринта трещина, ведущая наружу, да только ему ни за что не пролезть в нее. Но ход к ней был еще свободен, и Фобос на полной скорости мчался туда. А далеко позади что-то гудело и сверкало. Вот! Вот она, трещина, в которую никогда не пролезть хозяину лабиринта со всеми его щупальцами!

Фобос ринулся к ней и, отчаянно разламывая ее осыпающиеся вниз края, стал втискиваться между неровными шершавыми стенками, забираясь все глубже и глубже. На середине пути он застрял и начал задыхаться. Но отчаянно двигаясь и обдирая бока о твердый камень, он все же осыпал вниз значительную часть прижимавшей его стены и снова упорно полез вверх. Наконец, из последних сил выбрасываясь наружу, Фобос обломил верхние края трещины.

Только теперь он почувствовал, как болит его поврежденная конечность. Но это не имело никакого значения в сравнении с тем, что теперь он был свободен и мчался прочь от опасного места. Но куда? В лабиринте был его дом. Он жил там вечно. А эти немощные жители берега вторглись в его владения и гонят его. Нет, он не отдаст свой лабиринт! Фобос помчался туда, где находился вход в его убежище, и, приближаясь, увидел, что поверхность воды над входом ярко светится, очерчивая темные корпуса крупных плавающих раковин, от которых вниз, к лабиринту, тянулось множество длинных щупалец. Фобос не знал их точного предназначения, но догадывался, что они помогают двуножкам находиться под водой. Устремившись к шлангам, Фобос стал захватывать целые пучки их и разрывать. Оторванные концы, выпуская воздух, падали вниз. А из свисающих сверху обрубков вырывались целые потоки воздушных пузырей. Они окутывали тело Фобоса и приятно скользили по незащищенному панцирем животу. Он, удерживая оборванные шланги в натянутом положении, резко всплывал, затем свободно падал вниз и тут же всплывал в другой стороне. Так он раскачивался в россыпях поблескивающих пузырьков, и его все больше охватывал азарт. Вдруг, совершенно забыв о боли, тоске и опасности, он ощутил небывалый прилив бодрящей легкости и радости. В какой-то момент упругие шланги показались ему щупальцами похожих на него существ. Но среди игры неестественного света и буйства воздушных струй вдруг возник падающий продолговатый предмет. Фобос лишь замедлил движение, пропуская его мимо. И в это время темный предмет лопнул, сотрясая окрестности. Шланги, удерживающие Фобоса, оборвались, и, на мгновение повиснув на последнем уцелевшем, Фобос ощутил острую боль в животе. Изогнувшись, он увидел в своем белом гладком брюхе огромную рваную рану, из которой, затемняя воду, густо сочилась черная кровь. Последний шланг лопнул, не выдержав повисшей на нем тяжести. Фобос, распластавшись, медленно пошел вниз. В его помутившемся сознании вдруг необычайно ясно всплыл большой освещенный грот. Он увидел огромных существ с длинными крепкими щупальцами, услышал их голоса. Потом видение исчезло. Тело Фобоса начало неметь, и боль ушла. Теряя ощущение пространства, Фобос камнем шел ко дну, как те маленькие двуножки из тонущего судна, как растерзанные береговые жители из перевернутой маленькой ракушки, как безжизненное тельце Айи. И он уже не испытывал ни ненависти, ни злобы, ни обиды. Ему было всех их жаль. А вверху, медленно удаляясь, мерк свет.

ТОЧКА ВОЗВРАТА

Евгений сосредоточенно накладывал мазок за мазком, проявляя на полотне изображение угрюмого длинноволосого человека, стоящего на фоне толпы, сгрудившейся под черно-красным флагом. На дальнем плане зыбко прорисовывался знакомый силуэт собора.

В большом зале, оборудованном под мастерскую художника, царила тишина. С утра Охрин, задрапировав беспорядочно расставленные по помещению мольберты, решил наконец изменить довлевшей над ним тематике и дописать некогда начатую, а затем надолго брошенную картину. Работа пошла, но Евгений знал, что к вечеру все может вернуться на свои места, и картина вновь останется незавершенной, а потому торопился и изо всех сил старался не отвлекаться.

Антон Светлый, местный поэт, пришел как всегда без предупреждения. Но Евгений был рад ему, тем более что Светлый не требовал к себе особого внимания и не обижался, если Евгений в его присутствии продолжал работать. Антон лишь на несколько секунд приблизился к полотну и как бы между прочим осведомился:

— Это кто ж такие?

— Анархисты у Казанского, — не отрываясь от работы, ответил Евгений, он оставил центральную фигуру картины до ухода Антона и переключился на доработку антуража. — Я их набросал во время последней поездки в Петербург, но до сих пор не могу закончить.

— Сочувствуешь анархистам? — удивился Светлый.

— Совсем не обязательно. Мне вообще интересны люди. Посмотри, какая фактура лица, какое выражение!

— А я уж думал, ты теперь пишешь исключительно на одну тематику, и все остальное тебя просто не интересует.

— Только не начинай меня снова воспитывать. Мы с тобой это уже проходили.

Возникла продолжительная пауза.

— Знаешь, — переводя разговор на другую тему, снова заговорил Светлый, — с тех пор, как у нас все перевернулось, мне периодически снится гражданская война. И, представь себе, в этих снах я всякий раз воюю за красных. Проснусь, думаю — почему? Все равно лет через восемьдесят их идеи потерпят крах, революция и все, что с ней связано, будет осуждено, народ станет голосовать за белых. Потом снова усну — тот же сон, и я снова воюю за красных. Из пулемета по белым строчу, строчу… Не знаешь, почему это?

— Революционные гены, наверное, покоя не дают, — продолжая работать кистью, ответил художник.

— Нет, серьезно.

— Не знаю, — Евгений положил крупный мазок и понял, что ошибся. — Слушай, отстань от меня со своими красными, белыми. Тебе думать больше не о чем?

— Ну вот ты на моем месте за кого воевал бы?

Евгений снова неточно положил мазок, смазав деталь на полотне. Лицо его нервно передернулось, и он изо всей силы запустил кистью в дальний угол комнаты. Кисть ударилась о стену и отскочила, оставив на ней яркий багровый след.

— Ты можешь две минуты помолчать в конце концов?! Чего ты ко мне пристал со своей гражданской войной?!

— Ладно, не злись. По-моему, твое затворничество тебе не на пользу. Нервным ты стал в последнее время, совсем издерганным. Сделал из себя мученика! — Светлый и сам вдруг разозлился. — Признайся, что ты сознательно истязаешь себя и, может, даже упиваешься этим, находишь в этом источник вдохновения, оправдания для самого себя… — Антон осекся, встретившись взглядом с Евгением.

— Ладно, сказал тот, — замнем, а то поссоримся. Почитай лучше что-нибудь из твоих новых стихов.

— Ты действительно хочешь послушать?

— Почему бы и нет?

Антон встал, сосредотачиваясь, прошелся по комнате, остановился у окна и, глядя во двор, стал читать: